Там, где сказки жили

      Лицо встречающей их Люси полно облегченья, бриз треплет ее золотые волосы и зеленое платье, и Сьюзен захлестывает щемящее чувство возвращенья домой. Все закончилось благополучно. Теперь можно выдохнуть, принять ванну и выпить вина, думает она, обнимая младшую сестру. Вокруг стоит обычный портовый шум и гам, в который принц Корин вносит свою посильную лепту, взахлеб рассказывая Люси о их приключеньях в Ташбаане, чем вгоняет Сьюзен в краску. До конца дней она не устанет корить себя за эту историю. Корить тем более сурово, что никто из ее близких никогда не упрекнет ее.       (Но сейчас главное то, что все закончилось.)       Когда они поднимаются на холм, к замку, им навстречу спешит взволнованный паж-фавн.       — Ваши Величества! Здесь олень, примчавшийся с земель у южной границы. Говорит, у него очень срочное дело! — сообщает он, его добродушное красноватое лицо выражает крайнюю обеспокоенность.       Лоб Люси прорезает одинокая тревожная складка. Сердце Сьюзен сжимается от дурного предчувствия. Корин замолкает, а Эдмунд, шедший позади всех, выходит вперед.       — Хорошо, мы выслушаем его, — говорит Люси, и все они торопятся во внутренний двор. Тонконогий красавец-олень с резными рогами весь в мыле, язык у него заплетается, но он все же рассказывает, что у него за дело к королям. Новость гремит как копье о щит: царевич Рабадаш с отрядом в двести воинов движется на Анвард.       — Ты уверен? — спрашивает Люси отрывисто, по-военному, отчего живо напоминает Питера.       — Так сказал сын Адама, — говорит Черво, олень. — Он пришел из Арченландии утром и выглядел очень измученно. А еще он был похож вот на этого юношу, — и олень указывает на принца Корина. Эдмунд и Сьюзен переглядываются, мгновенно вспомнив ту ташбаанскую историю, доставившую им столько волнений, а Корин выдыхает азартное «Ха!»       — Что ж, — медленно произносит Люси, — надо поспешить на помощь нашему доброму соседу, королю Луну. Я займусь приготовленьями, а вы, — говорит она всем, сошедшим с корабля, — отдыхайте, пока есть время.       — Я тоже поеду с вами, чтобы помочь отцу! — выпаливает принц Корин, и лицо его, для разнообразия, очень серьезное.       — Ну конечно, — хором не то соглашаются, не то ворчат Люси и Эдмунд, после чего сестра быстрым шагом удаляется, на ходу раздавая приказы. Сьюзен вновь вспоминает, за что Люси прозвали Отважной, и беспомощно смотрит на Эдмунда. Тот молчит, и по этому молчанью Сьюзен понимает, что брат вознамерился собственнолично возглавить войско.       Они выступают, как только Люси собирает достаточный отряд (благодаря тому, что Питер сражается с великанами в Эттисмуре, это не занимает много времени — та часть армии, что осталась в Нарнии, готова выступить в поход в любой момент).       Сьюзен остается в Каэр Паравеле. Из всех нарнийских монархов она единственная никогда не участвует в битвах (даже рыцарские турниры кажутся ей слишком жестокой затеей). Из всех нарнийских монархов она единственная стала причиной войны, и это гложет ее сердце точно червь-древоточец. Те два дня, что длится поход в поддержку Анварда, Сьюзен не находит себе места. Она не слушает увещеваний мистера Тамнуса, твердящего ей, что все непременно кончится хорошо, ведь Аслан на их стороне — в глазах фавна отражается ее собственная неуемная тревога (и Питера, как на зло, нет в Нарнии). Сьюзен молится Льву, молится неистово, прижав руки к груди.       И молитвы ее услышаны: вместе с южным ветром в Паравель прибывают чудесные новости: царевич Рабадаш разбит на голову и Аслан — вот тебе раз! — превратил его в осла. Не навсегда, правда, но этого довольно. Эдмунд и Люси живы, а ташбаанская история получила неожиданное продолженье — мальчик, которого они тогда приняли за сбежавшего на поиски приключений принца Корина, оказался его братом-близнецом Кором, которого похитили во младенчестве. Все завершилось благополучно, нарнийское войско скоро вернется домой.       (Сьюзен выдыхает с облегченьем, стараясь не думать о неизбежном как можно дольше. В битве при Анварде погибли и нарнийские воины тоже, и горе пришло не в один дом.)       Когда отряд спустя пару дней возвращается в Нарнию, Эдмунд погружен в глубокую задумчивость, левую бровь Люси пересекает ссадина, от которой наверняка останется шрам, а лорд Перидан, прежде тонкий, бегучий и звонкий, враз растерял свою юность и легкость. В его взгляде, обращенном к ней, Сьюзен читает печаль, усталость и любовь — которую она не может принять. Ее мысли заняты теми нарнийцами и арченландцами, которые пали в бою, устроенном из-за нее, и ни один мужчина, как бы красив и галантен он не был, не может отвлечь прекраснейшую из королев от негласного траура. Есть раны, которые неспособен вылечить даже чудотворный бальзам Люси.       — Выше нос, Сью, — говорит ей Эдмунд. — Ты не виновата в том, что произошло. Есть вещи, которые происходят потому, что должны произойти. Калорменцы все равно однажды напали бы на нас или же на Арченландию и никто не знает, смогли бы мы отразить их натиск. Теперь же, благодаря Аслану, нам обеспечен мир с Калорменом на долгие годы. Так что взбодрись, сестра моя, и открой свою душу новому дню.       Подобные заявленья из уст того, кто когда-то совершил ужасную глупость, едва не стоившую жизни им всем (стоившую жизни Аслану), заслуживают того, чтобы прислушаться к ним. Король Эдмунд Справедливый не из тех, кто бросает слова на ветер. Однако ни мудрые речи брата, ни ласка сестры не могут до конца изгнать горечь вины и печаль из сердца Сьюзен.       Время идет неспешными, неслышными шагами и перелом весны, дикой и нежной, сменяется летом, прекрасным, как песня. Сьюзен каждое утро проводит в молодом яблоневом саду у северных ворот, ходит между юных деревьев, размышляя. История с Рабадашем постепенно отпускает ее (или это только кажется?..), но она приходит к выводу, что вряд ли полюбит кого-то еще. Даже если он будет честнейшим из нарнийцев. Рабадаш оставил слишком глубокий след в ее душе, и влюбленность, так легко и непринужденно охватывающая ее в это время года, не посещает ее нынче. Сьюзен не сожалеет об этом, и все же… Она не помнит, как грустила по ушедшему детству, но именно это чувство напоминает ей невольная тоска по бурной молодости, оставшейся позади.       Принц Корин, приехавший в гости на праздник летнего солнцеворота, находит эту перемену весьма удручающей, на что Сьюзен улыбается, и улыбка эта как ожог. Впрочем, стоит ли винить мальчишку за то, что он не знает женского сердца? Однако у Корина хватает воспитанья не развивать эту тему. (Но он украдкой бросает на нее задумчивые взгляды до самого своего отъезда, и Сьюзен не знает, рассмеяться ей или что.)       Вместе с Корином приехали также его брат Кор и Аравис, бывшая высокородная таркина, бежавшая из Калормена вместе с Кором. По словам последнего, бедную девочку хотели выдать за великого визиря Ахошту против ее воли (Сьюзен никак не может вспомнить ни одного врага, которому она пожелала бы подобной участи), а спасли их обоих говорящие нарнийские кони, которых калорменцы похитили когда они еще были жеребятами. Дети стараются не прижиматься друг к другу в испуге и не таращиться на бушующих вокруг нарнийцев — Сьюзен с мимолетным удивленьем вспоминает, что сама когда-то впадала в хтонический ужас, видя дикую, поразительную в своей невинности, радость своих подданных.       Молодое вино, бархатное и густое как масло, льется рекой и праздник набирает обороты. Аравис оказывается интересной собеседницей, и они со Сьюзен разговаривают большую часть ночи. Наследный принц Кор, застенчивый и малость неуклюжий, поначалу тоже жмется к ним (хотя его гораздо больше интересует Эдмунд), но Корину все же удается втянуть его в гулянье, и арченландские принцы пропадают из виду. Остается только надеяться, что Люси, которая тоже находится в гуще праздника, присмотрит за ними — не хватало только, чтобы эти двое попали в очередную историю. Практика показывает, что с них станется. Аравис постепенно привыкает к причудливым и одновременно простым нарнийцам и тоже втягивается в круг танцующих. Эдмунд, чьи щеки раскраснелись от выпитого вина, с задорным хохотом кружит гостью в танце — в первый момент Сьюзен хочется прикрикнуть на брата, чтобы он не смущал девочку, однако этого не требуется. Аравис преодолевает минутное замешательство и танцует с видимым удовольствием, быстро осваивая движенья под чутким руководством Эдмунда. Отблески огня делают ее похожей на одну из нимф.       Сьюзен наблюдает за ними, отбивая ритм ладонями. Нелегко оказаться в новом, совершенно незнакомом мире. Нелегко мириться с предрассудками, которые будут преследовать тебя всю жизнь. Нелегко приучаться к чужим порядкам и формировать внутри себя новую личность. Это в равной мере относится и к Кору, но ему гораздо легче — и в то же время сложней. Когда-то и сама Сьюзен, и ее родные тоже прошли через нечто подобное — Нарния преобразила их в той же мере, что они сами преобразили Нарнию.       (Это было так давно, думает она. Неужели в самом деле прошло столько времени?..)       Была ли это судьба или же осознанный выбор — сказать сложно. Многие детали стерлись из памяти за давностью лет (время — неумолимо), более того, порой Сьюзен кажется, что прошлого не существует вовсе. Что она никогда не была ребенком, что всегда жила в Нарнии, что это будет длиться вечно и неизменно… От этих мыслей становится невыносимо тоскливо, но сколько Сьюзен не прогоняет их, они всегда возвращаются. В последнее время — особенно часто и назойливо.       После праздника солнце медленно идет на убыль, зреет урожай и кажется, что повседневным заботам не будет конца. Эдмунд отправляется в плаванье к Одиноким Островам. Яблони у северных ворот потихоньку подрастают, впитывая в себя солнечный свет — молодой сад, как и вся Нарния, ждет возвращенья того, кто и решил разбить его. Однако вестей от Питера нет, и воздух кажется спертым, как перед грозой, хотя небо ясное.       Когда же почтовый сокол наконец прилетает, то приносит ужасные вести: Верховный Король Питер пропал после очередной стычки с великанами. Сьюзен замирает в ступоре, как птица на которую направлен лук, и письмо выпадает из ее руки. То, что раньше носило характер небольшой заварушки, вызванной незаконными действиями на границе, приобретает угрожающие очертанья. Люси рвется искать брата, и только Аслан знает, чего Сьюзен стоит удержать ее дома — они не принадлежат себе и, если великаны в ближайшем времени двинутся на Нарнию, здесь должен быть хоть один опытный полководец королевской крови.       (Она не может позволить себе потерять еще кого-то.)       Гроза все-таки разражается на излете лета. Сестры не разговаривают друг с другом до тех пор, пока небо не проясняется, а с севера не приходят радостные вести: их брат жив. Люси, не скрываясь, плачет при всех от счастья и крепко-крепко обнимает сестру. Сьюзен не находит в себе сил заплакать — ее сердце точно наглухо запечатанный бездонный сосуд. Но она улыбается, улыбается так, что болит лицо. Питер жив, а значит, к его возвращенью все должно быть в лучшем виде.       В ожидании проходит осень. Это навевает воспоминанья о детстве, когда старший брат также отсутствовал, занятый сраженьями с приспешниками Белой Колдуньи. Вернувшийся с Островов Эдмунд шутит, что жизнь движется по спирали, и советует им держать нос выше; его задумчивый взгляд все чаще обращается на север. Но теперь вести приходят более-менее регулярно и, хотя не все они добрые, а война грозит затянуться, жизнь входит в привычную колею. Листья в яблоневом саду у северных ворот облетают, сорванные ветром с моря. Первый урожай должен появиться через три года. Солнце затянуто тучами, и на Сьюзен впервые в жизни нападает осенняя хандра и даже наступившая зима не может прогнать ее.       А мир погружается в холодную белизну. С каждым днем выпадает все больше снега, морская пена на берегу замерзает причудливыми пенистыми узорами, и жители Нарнии начинают готовиться к Большому Снежному Танцу, забытому на сотню лет и возрожденному Эдмундом. После смерти Колдуньи никто больше не должен бояться зимы, это такое же время года, как весна, лето или осень — Эдмунд единственный из правителей Нарнии участвует в Танце каждый год. В этот раз он настойчиво зовет сестер с собой, и они отлично проводят время. Сьюзен ни разу не сбивается с ритма и в нее ни разу не прилетает снежок, чем она очень довольна. Снег постепенно заносит собою все горести весны, лета и осени, лишь ожиданье длится по-прежнему.       (Сьюзен каждый вечер молится Аслану, сама не замечая, когда молитва переходит в беседу. Люси, у которой все-таки остался шрам через левую бровь, загадочно улыбается.)       Питер возвращается из Эттисмура в разгар весны. Его подживающий нос походит на клюв хищной птицы, ребра закованы в корсет из бинтов, а правый висок опален сединой. Однако это все еще Питер — возлюбленный брат и король, чьей улыбкой да звезды бы зажигать. Нет предела всеобщей радости — король Питер возвратился домой! Живым! И с победой! — и только Сьюзен кусает губы, чтобы не разрыдаться на виду у всех. Что-то окончательно надломилось в ней и боль терзает и жжет: ровно, неотступно, на одной — самой высокой — ноте.       Но напрасно она надеется, что ее маета останется незамеченной.       — Что с тобой, Сью? — мягко спрашивает Питер, когда они наконец-то остаются наедине, и она не выдерживает. Рыдает, закрыв лицо руками и захлебываясь слезами и воем. Невнятно бормочет что-то о том, как же она волновалась, о том, что из-за ее глупого увлеченья случилась битва при Анварде, и еще о чем-то, чего не понимает сама. Питер и так уже знает все это, но выслушивает ее скулеж, обняв за плечи и осторожно прижав к себе.       — Шшшш. Все хорошо, Сью, все хорошо. Все закончилось, — шепчет Питер, и Сьюзен плачет навзрыд, уткнувшись брату в грудь, как в далеком детстве, а Питер терпеливо не шипит сквозь зубы от боли, гладит ее по волосам и умиротворяюще повторяет: все хорошо. Все хорошо, Сью, все закончилось, все хорошо, не надо плакать, не надо плакать (плачь, если тебе это нужно, я приму твои слезы).       Чуть успокоившись, Сьюзен ловит себя на том, что чувствует себя древней-древней старухой. Она шмыгает носом и утирает щеку — скорее для того, чтобы убедится, что по-прежнему молода, ведь слезы еще текут, текут, текут, будто ей нужно наплакать новое море. Внутри распрямилась еще одна неведомая пружина, и плечи придавливает усталость. От нее же ноют кости и даже кровь, и Сьюзен не разбирает, где кончается ее усталость, и начинается усталость брата. Питер ведь тоже очень, очень вымотался, он тоже кажется глубоким стариком, который все живет, живет…       — Я хочу домой, Питер! — вырывается вдруг у Сьюзен. — Я хочу домой…       — Я тоже, Сью, — вздыхает Питер, и до Сьюзен доходит, какие же чудовищные глупости они говорят.       — П-прости, — она отстраняется, стараясь улыбнуться, но улыбка ломается, как первый лед в руке ребенка.       — Все хорошо, Сью, — повторяет Питер и вытирает ее щеки. Его руки теплые, мозолистые, а в глазах — ветер. Ветер и мягкий, усталый свет. Даже солнцу бывает нужен отдых.       Питер улыбается и переводит взгляд ей за спину.       Обернувшись, Сьюзен видит младших и по их лицам понимает, что Эдмунд и Люси стоят тут давно, что они все видели, и что «шшшш» Питера предназначалось скорее им, чем ей.       — Как же я рад, что ты вернулся, Пит, — говорит Эдмунд, и глаза его — словно камни в холодной воде.       — Я тоже, — говорит Люси: ей, вроде бы, не о чем плакать, но ее улыбка подобна слезам Сьюзен.       Они тоже. Тоже старики, что все живут и живут так долго, что уже устали от жизни, но слишком нужны другим, чтобы позволить себе умереть. Сьюзен ловит себя на том, что снова плачет. В Нарнии бушует хмельная весна, а в ее сердце золотые, как мед, и алые, как кровь, листья облетают с деревьев.       — Все хорошо, — повторяет Питер, — все хорошо. Все закончилось. Идемте. Нас ждут.       И они уходят, и никогда не вспоминают об этой сцене.       (В глубине души Сьюзен знает: каждый из них время от времени перебирает те мгновенья и слова в голове и в сердце, но нет никого, кто бы увидел их тайны так же ясно, как видят их они сами.)       Весна сменяется летом, и это самое лучшее лето на свете. Золотое от солнца, зеленое от трав, алое от спелых плодов, синее от пресных и соленых вод. Его омрачает лишь то, что Питер оправляется от ран долго, будто нехотя. На самом деле нет никого, кто был бы недоволен этим больше Верховного Короля, но и пить исцелительный бальзам Люси он тоже не желает. Это шутливое и в то же время предельно серьезное противоборство между младшей королевой и нарнийским Государем затягивается на все лето, поэтому большая часть королевской работы ложится на плечи средних. Сьюзен делает вид, что недовольна, но это неправда. Труд тоже лечит сердце, а однажды, когда Питер и Эдмунд обмениваются за завтраком колкостями («Мне сегодня приснился сон об идеальном королевстве. Там не было никакой бумажной работы, представляешь?» — «Можно подумать, что ты много пишешь в последнее время, сир!»), ей кажется, что они снова дети и это — их первое лето в Нарнии. Чудесное, полное борьбы, неожиданностей, смертельных опасностей и бушующей жизни лето. Только сейчас все полно мира и покоя, а воспоминанья подобны полету стрелы над рекой, чьи воды необратимо бегут вперед и вдаль, к морю.       Когда приходит осень, каждый из королей провожает перелетных птиц глазами; Питер, Эдмунд и Люси улыбаются и нежность их улыбок горька лишь для Сьюзен, которая не находит в себе сил так открыто принимать и выражать будоражащие кровь предчувствия. Но она больше не плачет. Зато смеется — как ребенок, родившийся на заре времен. Откуда взялась такая легкость, Сьюзен не знает — быть может, это оттого, что природа и ее сердце вновь совпадают? Золотые, как мед, и алые, как кровь, листья молчат, кружась в танце с ветром, но королеве не так-то и нужен ответ. Радости вполне достаточно.       В праздник нового года приходит весть, что в Нарнии объявился Белый Олень, исполняющий любые желанья. Новость эта пронзает душу Сьюзен: она не хочет ехать на охоту, она хочет остаться в Каэр Паравеле (ведь это ее дом, не так ли?). Однако глаза Эдмунда и Люси горят азартом, Питер окончательно сбрасывает с себя личину человека, постаревшего раньше времени, и Сьюзен поддается на их уговоры. Почему бы и нет, в конце концов? Уж она-то точно знает, чего пожелать, если удастся поймать Белого Оленя: чтобы усталость и печаль исчезли из их жизни, а погода в сердце всегда соответствовала времени года. Впрочем, угадать желанья других тоже несложно: Питер пожелал бы мира для Нарнии до конца времен, Люси — чтобы их посетил Аслан, а Эдмунд…       Чего бы пожелал младший брат Сьюзен не узнает никогда — задор погони увлек и ее. Они мчатся, не оглядываясь, не разбирая дороги гонятся за Белым Оленем, властители этих земель, вечно юные, бесконечно старые, и свита не поспевает за ними. Олень же, не желая быть пойманным, бежит все быстрее и в итоге скрывается в густой чащобе.       — Любезный брат, любезные сестры, давайте оставим наших коней здесь, — все одно они нуждаются в отдыхе — а сами поспешим за Оленем, — говорит Питер, и глаза его смеются от азарта. Сьюзен понимает две вещи: в своей безрассудной скачке они почти достигли западной границы, а старший брат сейчас выглядит точно так же, как выглядел в детстве, когда затевал очередные приключенья. Когда (так когда же?..) у них еще было время придумывать себе приключенья, а не разгребать те, что свалились на голову сами.       — Ибо ни разу в жизни мне не приходилось охотится на такого благородного зверя, — Питер уже спешился, ясно давая понять, что не отступится. Эдмунд, усмехнувшись («Как пожелаешь, сир»), тоже слезает с коня, да и Люси не заставляет себя ждать. Сьюзен не больно-то хочется бегать по лесу, но, кажется, выбора ей не оставили. И она спрыгивает с лошади, залихватски улыбаясь. Эта охота пьянит как вино Вакха.       Они привязывают коней к деревьям и входят в лес. Воздух здесь сладко пахнет влажной землей, прелыми листьями и еще чем-то пряным, смолистым и горько-нежным, чем всегда пахнет в лесу по осени, а деревья обступают королей, окружая резным сводом из кружева неба, листьев и иголок, и полными воздуха стенами из стволов и кустарников. Не успевают они углубиться в чащу, как Сьюзен замирает, пораженная.       — Дорогие братья, любезная сестра, взгляните, какое чудо! Это дерево из железа!       — Если ты получше приглядишься, то поймешь, что это просто столб, на вершине которого установлен фонарь, — замечает Эдмунд. Тон его ровно наполовину рассудительное спокойствие, ровно наполовину — мальчишеское любопытство.       — Клянусь Львиной Гривой, это весьма странно, — Питер потирает подбородок, ероша бороду, — ставить фонарь посреди чащи, где никто его не увидит из-за деревьев — будь он даже зажжен.       — Вероятно, этот столб установили когда деревья здесь были меньше и росли реже или же не росли вовсе, — Люси прикасается к столбу кончиками пальцев; Сьюзен никогда в жизни не видела у сестры столь странного выраженья лица. — Лес этот молод, а столб — стар.       (Стар, как мир, — отчего-то отдается в ушах у Сьюзен, но она тут же прогоняет это фантомное эхо.)       — Знаете, этот столб пробуждает во мне какое-то странное чувство, — заявляет вдруг Эдмунд, и голос его подобен лицу Люси. — Как будто я уже видел его. Когда-то давно, в далеком сне — или же во сне, приснившимся во сне.       Стоит ему замолчать, как что-то беззвучно не то лопается, не то рвется, словно Эдмунд произнес какое-то заклинанье. Без слов понятно, что остальные чувствуют то же, что и он, и от этого Сьюзен становится неспокойно.       — Скажу больше, — Люси поднимает глаза к фонарю на вершине столба и лоб ее прорезает морщинка, как будто она пытается что-то вспомнить, — меня не оставляет мысль, что если мы продолжим путь и зайдем за этот столб, то нас ждут необычайные приключенья или же полная перемена судьбы.       Вот оно. На мгновенье Сьюзен кажется, что они находятся во сне. Или, как сказал Эдмунд, во сне, который снится во сне. Я хочу домой, с ужасающей ясностью и тоской думает она. Я хочу домой.       — Я чувствую то же самое, — произносит она хором с братьями. Питер и Эдмунд переглядываются и предоставляют слово ей. — А потому я советую вернуться к нашим коням и не преследовать более Белого Оленя. Нас ждут дома.       — Позволь не согласиться с тобой, Сьюзен, — едва Питер начинает говорить, она понимает, что переубедить его сейчас под силу разве что Аслану. — Ни разу с тех пор, как мы четверо стали править Нарнией, не было случая, чтобы мы взялись за какое-либо дело и бросили его на полдороге. Напротив, мы всегда доводили начатое до конца.       (А что было до того, как мы стали править Нарнией? — раздраженно думает Сьюзен и понимает, что сама не может дать ответа на свой же вопрос.)       — Сестра, Питер прав, — Люси наконец смотрит не на столб, а на них. — Полагаю, нам будет стыдно, если из-за предчувствий и опасений мы повернем назад и упустим Белого Оленя.       И верно. Сьюзен совсем позабыла про Белого Оленя, но ей больше не хочется его ловить. Ни капельки.       — Согласен. К тому же я хочу выяснить, что все это, — Эдмунд указывает на столб, — значит. По доброй воле я не поверну назад ни за что на свете.       Здорово. С каждой секундой Сьюзен все отчетливей вспоминает детство, и эти воспоминанья странным образом гармонируют со взрослыми мужчинами и женщинами, которыми они являются сейчас. Однако ей вовсе не улыбается мысль о том, чтобы бороться с упрямством братьев и сестры как в детстве. Ощущенье сна во сне усиливается — словно когда-то она уже переживала это, словно когда-то уже спорила с родными на схожую тему.       (Я хочу домой.)       Кажется, единственный способ осуществить желанье — сдаться на милость сестры и братьев. Сьюзен выпрямляет голову и гордым королевским тоном заявляет:       — Тогда, во имя Аслана, коли вы все хотите этого, пойдем дальше и не отступим перед тем, что ожидает нас.       Отчего-то это решенье облегчает ее сердце и наполняет его трепетом — светлые на фоне лесного сумрака лица братьев и сестры отражают те же чувства.       Не успевают они пройти десяти шагов, как Сьюзен вспоминает, что «железное дерево» именуется фонарным столбом и ему действительно нечего делать в лесной чаще, его место — на городских улицах. Она запоминает эту мысль, потому что неплохо бы поставить такие столбы на улицах их столицы, а еще через несколько шагов…       Мех. Старый, пропитанный наипротивнейшим запахом мех свисает возле еловой лапы.       — Это что же, шуба? — изумляется Сьюзен и, чтобы убедиться, делает еще один шаг вперед. Вдруг становится очень тесно, бесконечное количество локтей и коленок пихают ее, невозможное количество ног топчут ее стопы, и Сьюзен рвется вперед, вперед, вперед, чтобы это поскорее закончилось. Ладони внезапно упираются во что-то прохладное и гладкое. Но опора ненадежна, и она с легким вскриком падает наземь.       …точнее, на Питера, который, в свою очередь, упал на бедняжку Люси, а рядом со Сьюзен рухнул Эдмунд, и все они пыхтят, стонут и шикают друг на друга: миссис Макридди с туристами стоят прямо за дверью, и им совсем не хочется знать, что миссис Макридди с ними сделает, если обнаружит их.       Наконец толпа за дверью удаляется, и они поднимаются на ноги. Сьюзен отряхивает платье и поправляет волосы, во все глаза глядя, как Питер сконфуженно извиняется перед Люси за то, что чуть не раздавил ее, а Эдмунд потирает ушибленную скулу. Ее восприятье невероятно обостренно, она подмечает каждую деталь. Такое облегченье видеть Питера с нормальным носом, а то, что Эдмунд и Люси теперь снова ниже нее, почему-то невероятно радует.       И тут воцаряется тишина.       (Нарния, Нарния, Нарния!)       Словно по команде, они переглядываются и оборачиваются к шкафу. Сьюзен только что не жмурится, ожидая, что сейчас, вот сейчас в грудь стрелой ударит ошеломляющее чувство потери…       …но этого не происходит. Питер подходит к шкафу и закрывает дверцы.       — Кажется, мы дома, — говорит он негромко и немного неловко. Сьюзен внезапно понимает, что плачет. Нарния исчезла, словно ее никогда и не было, и она чувствует себя такой юной, такой невыносимо юной и беззащитной. Люси тоже хлюпает носом, мальчики старательно моргают, и Питер осторожно притягивает за плечи ее и Люси к себе. Эдмунд пристраивается рядышком. Мальчишечья гордость не позволяет принимать объятья старшего брата, но и стоять в стороне он не может. Не может — да и не хочет. Он уже не та несносная вредина, какой был еще сегодня утром.       — Все хорошо, — шепчет Питер, — все хорошо. Мы дома.       И это действительно так.       Они дома, они наконец-то дома.       Сьюзен вытирает слезы.