***
Айма рос и учился. Ему было шестнадцать, когда отец, среброглазый, высокий пришёл к сыну и опустился на его постель, жестом веля занять место подле своих ног. – Айма, – сказал отец. – Тебе пора покинуть наш дом. Айма был шестым сыном своих родителей. Он еле пискнул, когда появился на свет, и мать Аймы, рыжеволосая женщина, ослепшая ещё в юности, лишь по дыханию определила, что новорожденный сын её жив. Мальчик оказался шестым ребёнком. Нежеланным. Нежданным. Но родители не решились избавится от него, чтобы не нарушать закон, и дали ему имя Айма, чтобы блестело на солнце, и каждый хотел подобрать его. Но время шло. А охотников всё не находилось. Гибкий, резвый Айма был слишком худ и тонок, чем отпугивал альф, желавших более крепкого омегу, чтобы мог выносить их потомство. Его нелюбовь к разговорам отпугивала тех, кто искал себе верного и умного спутника жизни, а нежелание отца дробить остатки своего богатства, чтобы дать наследство ещё и младшему сыну… Айма был невыгодной партией, и мать понимала это, и отец знал тоже. – Вожди племени Деленоки пришли в город Тени, чтобы выбрать себе мужа из белокожих, Айма, и мы с матерью решили, что это большая удача для тебя. Айма знал, что родители торопились сбывать омег до того, как у них начнётся первая течка. Его старшего брата забрали в семью супруга, когда тому не было и двенадцати лет, но ему, Айме, шёл семнадцатый год, и положение становилось опасным. Те, кто не хотели брать его по закону, с удовольствием воспользовались бы течным омегой, неспособным контролировать себя во время первых дней зрелости, и отец его боялся искушения, разврата, позора и не хотел их для себя и сына. Айма так же знал, что случаи торговли омегами между племенами Солнца и Тени были отнюдь не редки, что все омеги, попадавшие на пир альф так или иначе не возвращались в дома отцов, вынашивали детей Жреца и его сановников, выбиравших себе мальчиков из тех, что не уходили с людьми Тени. Знал он и о том, что не может сказать отцу «нет», потому что нарушит волю его, за что будет изгнан из дома, и тогда… – Это большая удача для меня, отец, – прошептал Айма. – Да будет на то ваша воля, отец.***
Айма чувствовал себя ужасно неловко в дни смотрин. Их было несколько десятков, длинных, гибких, тонких, изящных, полных и слабых, источающих тонкий аромат девственности и чистоты, присущий ещё не созревшим омегам, и каждого из них братья Деленоки осматривали быстро, кивая головой или отталкивая от себя прочь. Впервые он почувствовал их запах, когда Яхто, скользя мимо выстроившихся перед ним юношей, зорко заглянул своими янтарными глазами в глаза Аймы и кивнул ему, как ещё двум или трём омегам до него. И так повторялось несколько дней, пока их не осталось восемь. В тот вечер их готовили с особым тщанием: Айму вымыли и натёрли маслами, словно хотели заглушить естественный запах его тела, нежным дуновением ветра пробивающийся из-под густого, словно сироп, аромата малины и других ягод. Чёрными углями ему подвели глаза, а губы тёрли до тех пор, пока они ни раскраснелись, словно обожжённые поцелуями. Белоснежный хитон, затянутый на нём так, чтобы подчеркнуть стройную талию, был в несколько раз короче и открывал ноги много выше колена, а сандалии были плотными и жёсткими, потому что Яхто хотел покинуть город, как только они с братом сделают свой выбор. Их было восемь, и люди Солнца верили, что восьмёрка приносит счастье. В этот раз братья были одеты в хитоны, как и люди Тени, но осматривали омег вдвоём. Но Аскук наотрез отказывался подходить к омегам ближе, чем на три метра, и лишь изредка обменивался с братом многозначительными взглядами. Айма боялся посмотреть по сторонам, но, когда их ввели, ему показалось, что в зале собрался почти весь город. Белоснежные хитоны затопили всё помещение, почти не оставив места для его голубых стен и пола, и лишь потолок прозрачно блестел, позволяя разглядеть листья, колышущиеся над ним. Айма слушал своё дыхание и дрожал от страха, пока стоящие перед ним шесть омег выдерживали пронзительный, почти свирепый взгляд Яхто, словно изучавшего их души, а может своими глазами он ощупывал прохладные пустоты их тел, что давали людям Тени жизнь. И вот Яхто оказался перед ним. Высокий, подтянутый, мускулистый, и ноздри Аймы задрожали, раздуваясь, когда он ощутил то, чего не заметил в первый раз: терпкий, пересыщенный оттенками запах, такой тягучий и плотный, что казалось, он может забить его ноздри и заставить Айму задохнуться от нехватки кислорода. Когда Яхто посмотрел ему в глаза, несколько слезинок скатились из самых уголков их, оставив прозрачные дорожки с угольным разводом от вычерченных по векам линий. Яхто не отвёл взгляд, его зрачки стали темнее и больше, словно при затмении солнца закрыли медовую оболочку радужки, и ещё одна слезинка стекла по щеке Аймы, когда он приоткрыл рот, обнажив пожелтевшие зубы, спросил его на ломаном общем: – Как тебя зовут, моки (оленёнок)? – Айма. Яхто поднял руку и медленно, очень осторожно коснулся его щеки, горячим большим пальцем убрав слезинки с правой. Вторая ладонь повторила то же с левой щекой, и Яхто крепко сжал его скулы, грубо пророкотав. – Смотри на меня, как на своего ноши (отца), Айма. И Айма не смел отвести взгляд, удерживаемый от этого опрометчивого поступка ладонями Яхто, крепкими и нежными. Его роуч с голубыми перьями закрывал тех, кто стояли за его спиной. Справа и слева же не было никого, кроме омег, не смевших смотреть на них. Тихое шуршание пронеслось по залу, и Айма ощутил прикосновение двух ладоней на своих бёдрах. Ладони гладили его кожу, ощупывали, заставили развести ноги и осторожно, быстро прошлись по ягодицам, заставив юношу вздрогнуть и зажаться, когда пальцы обвели сфинктер. – Этот моки янизин (оленёнок стыдлив), – пророкотал бархатистый тембр над его ухом, и Айма понял, что Аскук присоединился к брату, его руки сзади обхватили шею и подбородок Аймы, и брат зашептал ему. – Смотри прямо, Моки, пока Яхто будет изучать тебя. Пальцы вождя прошлись по оголённым участкам его шеи, потянулись к завязкам хитона на талии и медленно развязали одежду, а затем расцепили тесёмки, удерживающие одежду на его плечах, и Айма остался наг, но по-прежнему белоснежен, зажатый между двумя чёрными, пахнущими возбуждением телами альф. Аскук давил на его затылок большими пальцами до тех пор, пока подбородок Аймы ни оказался на плече Яхто, их мягкие чёрные одежды ласкали его кожу, и Айма понял, что она сделана из шёлка, носить который было позволено лишь Жрецу и его приближённым. Шёлк ласкал его, но ещё сильнее ласкало тепло сомкнувшихся по обе стороны от него тел, чёрных и сильных, бережно и крепко зажавших его с двух сторон так, что Айма чувствовал возбуждение обоих. Член Аскука упирался ему между ягодиц, а Яхто во внутреннюю сторону бедра, и Айма почувствовал, как собственный член дрожит, а по обнажённым ногам течёт влага, и братья, потянув носом воздух, тоже поняли это. Губы Яхто коснулись его правого плеча, а Аскука левого, и вождь повернулся, сделав знак рукой, чтобы их оставили одних. Айма зажмурился, чувствуя, как обжигают завистливые, ненавидящие глаза омег, учуявших возбуждение, к которому они были непричастны, как пачкают его лицо похотливые глаза альф, блестящие от вожделения и страсти. Айма увидел, как одними из последних вышли его отец и мать, держа в правой своей руке правую же руку матери, отец нарисовал в воздухе благословение и отвернулся. Айма был рад, что ослепшая родительница не могла видеть его сейчас. – Ты будешь нашим, Айма, – сказал ему Аскука, а Яхто только зашипел в ответ и закричал птицей Ваштэ. – Ты пойдёшь с нами в наши земли, – сказал Яхто. – И родишь нам сыновей, тёмных, как шоколад, – вторил Аскука. – Так было предсказано. – Так было предсказано.***
Никто не вышел проводить его, никто не смотрел вслед. Когда они вышли из города, никто не бежал за ними, но на его улицах отравленный шёпот гнал Айму и только две крепкие сильные руки, сжимавшие его ладони, не позволяли Айме торопиться, чтобы покинуть место, где он родился и вырос. Очень некстати он вспомнил, что земля Деленоки раскинулась под солнечными лучами и уже не будет места, чтобы укрыться от них, и об этом Айма спросил братьев, но Яхто молчал, и Аскук ответил ему: – Не бойся, хота (белый), мы твои мужья и спрячем твою нежную кожу от солнца. – Не бойся ничего, хота, – через несколько минут добавил Яхто. – Мы защитим тебя от любой опасности. Когда Айма увидел полоску, где кончается тень, он затрепетал, но братья лишь крепче сжали его ладони, и юноша вцепился в них длинными пальцами, вызвав лёгкую усмешку Аскука, сказавшего брату: – Он хочет показать нам, что дух хотото (воина) живёт в его слабом теле, – и братья смеялись, и Айма смеялся с ними, сам не зная почему. Они остановились на самом краю тени и света, позволяя своему омеге привыкнуть к самой мысли о том, что ему впервые в жизни придётся переступить эту грань. Айма кусал губы, поочерёдно глядя то на Яхто, то на Аскуку. Он поднял ногу и сделал шаг вперёд, крепко жмурясь, потому что солнце должно было сжечь его, белого, беззащитного перед палящим теплом, дотла. Но солнце не сожгло. Они шли и шли, и Аскук набросил ему на голову капюшон, чтобы Айме не приходилось щурить глаза и чтобы ему не напекло голову. Они шли, и братья Деленоки подставляли солнцу свои обгоревшие лица, улыбались ему, и большим птицам Ваштэ, паривших над ними. – Эта птица не станет клевать твою нежную грудь, когда ты умрёшь, – сказал ему Аскук. – Пока она будет парить над тобой, мерзкие воры мяса не подберутся близко, чтобы не нарушить её территорию, но стоит ей улететь, и они съедят твоё тело. Так бывает с воинами, чьи тела остались гнить на солнце. Так не должно произойти с нами. Если меня или Яхто убьют, ты должен будешь прийти за нашими телами и похоронить их по нашим обычаям: предать огню или земле. – Огню или земле, – вторил ему Яхто. – Потому что ты хранитель нашего тела. И нашей души. – Большой птицы Ваштэ и синей змеи.***
В племени Деленоки все были черны, как их вожди, но Айме казалось, что не было ни одного мужчины, который мог бы сравниться с ними по силе. Даже самые опытные воины племени выглядели неубедительно рядом со своими вождями, стояли ли они вместе или порознь. Дома, в которых жили Деленоки были устроены сложно и умно, что понравилось Айме. Их можно было быстро разобрать и собрать на новом месте, они не пропускали свет, но стояли так близко друг к другу, что по ночам юноша слышал, как в соседнем доме альфа брал своего омегу, и тот тягуче стонал и вскрикивал, а потом крики слышались справа и слева, сзади и впереди, словно все Деленоки решали слиться в один протяжный стон удовольствия, когда слышали друг друга. Но Яхто и Аскук не принуждали его к близости, ожидая часа созревания. Айма всегда был рядом с одним из братьев, держал его за руку или держался за край одежды. Иногда это был хитон, иногда только набедренная повязка или штаны. Деленоки почти никогда не спали на одном и том же месте две ночи подряд, и Айма знал, как одному разобрать сайк (дом типа палатка) и собрать его снова. Он был бледен и прекрасный, окружённый чёрными людьми и следующий рядом со своими мужьями. Он научился готовить мясо на огне и жевать засоленные ломти своими белыми крепкими зубами. Айме не хватало фруктов, но он ни разу не пожаловался на это Яхто, но Аскук, однажды поймав его за белоснежную руку, прижал к себе и нараспев произнёс. – Яхто достанет тебе фрукты, если ты будешь терпелив. Аскук будет класть сладкие дольки тебе в рот и слизывать сок с твоего тела, если ты будешь послушен. И Айме задрожал от возбуждения и быстро закивал, показывая, что он понял. По вечерам он ждал их около сайка со свежей пищей и водой, ждал, пока они наедятся досыта и напьются, ходил к ближайшему источнику столько раз, сколько это было нужно. Деленоки всегда разбивали лагерь вблизи от источников воды, потому что жажда под солнцем – смерть, и Айме сразу понял это. Когда они уходили в палатку, было совсем темно, и они без света различали предметы во мраке. Яхто целовал его в губы, проталкивая свой грубый, уверенный язык между его губ, пока Аскук развязывал одежду и откладывал хитон в сторону. Они утягивали его на циновки, зажимали между своими телами, и теперь уже Аскук получал доступ к его рту, пока Яхто оглаживал его тело, растирая между пальцами соски и поглаживая бедра, живот и член, пока влага не начинала стекать по его бёдрам. Тогда Айме стонал жалко, неуверенно, просяще, и братья следили, чтобы он не шумел, рычали ему в губы и приучали к тишине, потому что все Деленоки прислушивались к их ласковой возне. Но братья не спешили взять своё. Всё изменилось, когда Яхто взял Айму с собой к источнику на новом месте стоянки, чтобы показать, куда следует идти. На полдороги у него заболел живот, а на обратном пути Айма почувствовал головокружение, остановился, и Яхто понёс его к сайку на руках. Аскук ждал их на пороге и на губах его играла лёгкая улыбка, когда Айма потянулся к его губам за приветственной лаской. – Моки становится настоящим човайохоя (молодой олень), – сказал он. – И ему не стоит бояться. Яхто передал его на руки брату, и прежде чем Аскук ушёл с ним в палатку, Айме услышал, как рычит Яхто, что-то быстро и резко говоря Деленоки на их наречии. Аскук раскинул свой хитон на циновках, укладывая на них Айме и устраиваясь рядом. Несколько минут они молчали, и юноша слышал только, как гулко стучит его сердце и чувствовал горячую ладонь Айме на своём животе. – Первым тебя возьмёт Яхто, – сказал он. – Яхто первый вождь и от него должен быть первый сын, а от меня второй. Айме почувствовал, как горячее тепло разливается от каждого прикосновения Аскука, а тот раздевал его, уже лежащего, и мелко целовал босые стопы, отирая их влажной тряпкой от пыли, а потом поднимался выше, покусывая зубами косточку и поднимаясь к коленям. Айме раздвинул их быстро, бездумно, и Аскук заурчал, как довольный кот, касаясь внутренних сторон бёдер своего моки, вылизывая их и покусывая, и Айме заскулил и закрутился, а рычание Яхто стало слышно громче, а потом всё смолкло, и он вошёл в сайк горячими, чёрными зрачками разглядывая брата, ласкающего Айме своим языком, но Аскук почтительно отодвинулся и на коленях повернулся к Яхто, чтобы развязать его одежду и коснуться губами бедра, и Яхто выдохнул благодарно, погладил брата по щеке и опустился на колени рядом с ним, раздевая. – Он ещё в самом начале, – сказал Аскук. – И совсем не знает настоящего наслаждения. Яхто довольно заурчал, лизнул губы брата и нежно поцеловал его, когда Айме протестующе застонал, глядя на них. Он забыл все человеческие слова, но гладил себя ладонями и раздвигал ноги, показывая братьям влажный от смазки анус. Яхто прижал его правую руку над головой и правую стопу согнутой в колене ноги к циновке. Аскук положил змею у его ног, и сделал то же с левой стороной его тела. Айме дрожал и крутился, но не мог вывернуться и крепких рук своих альф, склонившихся над его грудью и покрывавших её поцелуями, а потом Айме громко кричал от страха, потому что змея, синяя и скользкая, ползла по его ноге, свиваясь на ней, и Айме хотелось сбросить её, откинуть в сторону, но альфы держали его, и Аскук шептал: – Наша душа должна благословить тебя, Айме. Слушай, что она поёт, Айме. И Айме затих, прислушиваясь к умолкающему и разгорающемуся шипению змеи, ползшей по его телу и ласкавшей своим холодным влажным телом его разгорячённую кожу. Её хвост щекотал ему бёдра, и когда Яхто со своей стороны и Аскук со своей принялись вылизывать и оттягивать его соски, змея затихла, положила голову по центру и подтянула своё тело на его рёбра, играя тонким языком, и не желая ползти дальше. Тогда Аскук взял его руки и крепко сжал его пальцы своими, больше не вдавливая в пол и закрыл его рот поцелуем, пока Яхто готовил его для себя, вылизывая тугой, инстинктивно сжимающийся анус языком и раздвигая его, скользкий и мокрый пальцами. И Айме кусал губы Аскука, когда Яхто вошёл в него, наполняя до отказа своим членом, и кричал снова, когда узел запер в нём Яхто, и Яхто гладил его впалый живот и твердые рёбра, и Аскук оставлял засосы на его шее, а юноша только кричал от неизведанного ранее наслаждения. И всё вокруг молчало, когда его крик оборвался, а потом глухо, довольно зарычал Яхто, кончая в него и заполняя своей спермой, а на смену ему пришел Аскук, и змея всё ещё спала у Айме на груди, когда Аскук, не желая оспаривать первенство брата выходил из тела Айме, позволяя Яхто руками или ртом довести себя до оргазма. И так было несколько ночей. И несколько дней, и когда на четвёртый день обессиленные братья вывели обнажённого Айме из сайка, Деленоки молчали и как завороженные смотрели на омегу, белизной своей кожи дрожавшего между чёрными и горящими телами своих мужчин, а синяя змея оплетала три шеи вместе, и голову свою держала на плече Яхто, а хвост на груди Аскука. *** Племя Деленоки заключило мирный договор с другим кланом людей Тени, и белые люди, предвкушая невиданное ранее зрелище, собрались на границе света и тьмы, чтобы увидеть братьев-вождей Яхто и Аскука. Они шли медленно, степенно, и между ними уверенно, осторожно шагал упитанный, пахнущий молоком и мёдом омега, и живот его явно говорил о том, чьего сына он носит. Айме смотрел на своих белых собратьев дико и гордо, не удостаивая вниманием никого конкретно и позволяя смотреть на себя, здорового и беременного. Яхто держал его руку, а Аскук был готов поддержать, если ноги изменят Айме. И когда они остановились, люди племени Тени услышали тихое, словно шелест приветствие Яхто, слившего две крови воедино, и уставились на живот Аймы.