Мой Купи-купи-дон

      Здравствуйте!       Меня зовут Константин, мне 25 лет, и я…       Понятия не имею, кто я.       После того, как я самым анекдотическим образом припечатался головой об асфальт, поскользнувшись и упав с пятого этажа, мне затруднительно объяснить вам, кем сейчас являюсь. Призраком, субстанцией, потусторонним нечто?       Хрен его знает.       До своей нелепой смерти я был харизматичной беспринципной сволочью, которая определенно больше думала членом, чем головой. Из этого факта, собственно говоря, и проистекает мое текущее бедственное положение.       Бедственное, потому что душа за грехи мои земные не знает покоя. Не пускают меня ни в ад, ни в рай, пока не искуплю, не исправлюсь, не реабилитируюсь в глазах… Тех самых глазах.       Если вкратце, то дело было так.       Жил я себе, не тужил: квартира в ипотеке, тачка в лизинге, работал в крупнейшем автоцентре топ-менеджером, бабки веером, грудь колесом. Парнем я был обаятельно-привлекательным — знойным брюнетом с горящими глазами, роста стандартно-модельного, телосложения великолепно-пропорционального, нрава — избалованного женским вниманием. Красавчик, одним словом.       Если серьезно, то, конечно, до внешности Дэвида Бэкхема или Брэда Питта я не дотягивал… Я был лучше — почти как Джонни Депп. Угу. Нет правда, клянусь — немного похож. Глаза карие, скулы высокие, волосы чуть ниже ушей и смотреть я точно также умел… Из серии: «Детка, ты со мной?».       И деток, желающих провести со мной время, было много. А так как их много, а я один, то самые мои долгосрочные отношения длились два дня. А нет, три. Своим вниманием я осчастливливал красивых и не очень, одиноких и замужних, студенток и тех, кому за… Всяких-разных.       Да, я был бабником и коварным соблазнителем, который на следующее утро после бурной ночи плотских утех завтракал, целовал в лоб и делал ручкой. На моем счету — неимоверное количество разбитых сердец, разрушенных браков и несложившихся женских судеб, потому что после меня — любой неудачником покажется.       Ах да, скромность к моим достоинствам никогда не относилась, и сейчас в их числе не имеется.       И, в общем, судьба наказала. Однажды, классически, меня с очередной прекрасной девой на ночь застукал ее муж. Бумажник, растяпа, забыл. А мы в процессе. Нет, мне по фигу, я бы и с мужем незадачливым разобрался, но девица закатила истерику, мол, прячься, мне с ним еще жить, деньги его тратить, а ты — перекати-поле, вот и перекатывайся на балкон.       Я, подхватив одежду, уступил и вылез за пределы натопленной комнаты. Быстро оделся, а муж, зараза, застрял — передумал по делам ехать. Жался я, жался к стеночке и вдруг вспомнил, что в соседней квартирке живет очаровательная одинокая соседка — в лифте приметил. Решил ее осчастливить: а что, вы бы отказались от ночи любви, если бы к вам с неба на балкон Джонни Депп свалился? Ну, или мужчина по образу и подобию его?       Я самодовольно расценил, что нет. На худой конец, из дома выставит, и я отправлюсь восвояси — однозначно лучше, чем тут мерзнуть.       Ну и полез… На соседний балкон. Поскользнулся и упал.       Очнулся в чем мать родила на совете учредителей сего мира, так сказать, где долго и нудно пять мужиков в белых одеждах и с сияющими нимбами над головами мурыжили мою персону, так и сяк раскладывая все мои недостатки и достоинства. Выяснилось, что в целом я вроде человек неплохой — бабушек там через дорогу переводил, кошек-собачек брошенных подкармливал, маму любил, бездомных вискарем дорогим угощал, но в отношении женщин — мудак редкий. И куда меня девать — непонятно, поэтому подарили шанс.       Реабилитироваться.       Честно говоря, лучше б просто в ад пинка под зад дали, ибо шансик так себе. Но нет, я же должен осознать! Оценить великий смысл любви и взаимопонимания, познать прелесть самопожертвования и смирения. И сделать это я должен следующим образом: мне дадут подопечного, сущностью характера которого я должен проникнуться, и найти ему, аки Купидон со стрелами, идеальную вторую половину, чтоб любовь у них до гроба и детей полный дом.       И пока не выполню — буду маяться в таком вот подвешенном состоянии, а это утомительно, поверьте мне. Скучно. С двумя подопечными я уже накосячил нещадно, так как подробностями чужих жизней не привык интересоваться, и это только добавило минусов к моей карме.       Вот жду третьего…       Сижу на теплотрубах, болтаю ножками. Начало мая, погода отличная: солнце в меру припекает, тепло, легким цветочным ароматом веет, несмотря на загазованность городских улиц.       Меня никто не видит, поэтому можно повалять дурака. Чем я и занимаюсь. Подскакиваю, отталкиваюсь от поверхности труб, взмываю ввысь, наслаждаясь короткое мгновение открывшимся мне видом растянувшегося вдоль реки города, переворачиваюсь несколько раз в воздухе и медленно опускаюсь вниз. Пробегаюсь по верхушкам деревьев наперегонки с ветром, скольжу в его порыве на землю и бесстыдным образом задуваю им проходящей мимо компании юных девиц под юбки, которые расписными колокольчиками задираются, демонстрируя пикантное нижнее белье.       Свои плюсы есть в таком вот бестелесном состоянии, но их мало.       — Хорош развлекаться, — раздается рядом со мной голос моего куратора — Виктора Павловича, ангела-воспитателя низшей ступени. Вечно ходит в деловом костюме, но с крыльями, на носу — очки в золотой оправе, в руках — кожаный портфель. Занятный тип, не без юмора.       — Да ладно тебе, от скуки сдохнуть можно.       — Не сдохнешь — и так уже мертвее не бывает, — хмыкает он. — Ты бы вот чем фигней маяться — с личным делом своего подопечного ознакомился, — он сует мне в руки увесистый талмуд.       — Вот еще! — отмахиваюсь от бумажек. — На месте разберусь. Буду изучать с оригинала.       — Ну-ну, — кивает Палыч. — Это у тебя хорошо выходит, — намекает на прошлые неудачи.       — Ой, ну что с того, что я вычитаю, кто его мама-папа и где учился, — фыркаю я. — Там же имя суженой не прописано.       — Ну, как хочешь. Кстати, вон твой топает. Принимай, — куратор указывает пальцем куда-то позади меня. Я оборачиваюсь и…       — Ну пиздец, — выдыхаю.       — Не матерись, по щам получишь, — Палыч отвешивает мне подзатыльник. — Давай, действуй. — И исчезает.       А навстречу мне шагает… ОН. Дебилоид в кубе, кретин в квадрате и просто неудачник обыкновенный, придурок клинический. У меня слов нет описать это убожество.       Ладно, попробую. В общем, на вид этому представителю рода человеческого, которого с натяжкой можно отнести к мужскому полу, лет двадцать, видимо, студент. Невысокий, тощий, сутулый. На голове — солома в разные стороны, зачесанная на пробор, уши слегка оттопыриваются, личико — узкое, бледненькое. Гордо вздернутый нос, на котором очечки хлипенькие в пластиковой оправе висят — он их то и дело пальцем поправляет. Губы — пухлые, влажные и розовые до неприличия: девчачьи, короче. Что там с глазами — неясно: из-под такой красоты оптического искусства ни фига не видно. Белая рубашечка заправлена вместе с серым джемпером в черные классические брючки с оттянутыми коленками, на ногах — не туфли, а слезы сплошные. Через плечо сумка из кожзама дешевого болтается. Идет нервной, подпрыгивающей походкой, как-то странно вихляя бедрами, в ногах путается, будто у него их не две, а как минимум — четыре.       Прямо передо мной спотыкается и, ойкнув, валится на тротуар. Я смотрю на него сверху вниз, сложив руки на груди, и тихо матерюсь. Господи, да твоей второй половины в природе не существует! Может, сразу слить задание? Только вот как? Я Палыча знаю — ведь заставит до последнего с ним мучиться.       Парень — меня он, естественно, не видит — с горестным вздохом садится на асфальт, вместо того, чтобы встать и отряхнуться. Обнимает колени руками, смотрит прямо перед собой и бормочет:       — Не жизнь, а праздник.       Рассматривает стертые до крови ладони, морщится, достает белый носовой платочек и снимает очки, чтобы их протереть.       Мать моя женщина! Я даже наклоняюсь, чтобы удостовериться в увиденном. Глазищи-то! Чистый изумруд, честное слово. Как у куклы — большие, зеленые и с чернющими опахалами вместо ресниц. Сидит, зеньками хлопает, а я понимаю, что без очечков ботаник этот… Блин, красивый, что ли? Не-е-ет, нет. Но, по крайней мере, на 1% уже не такой безнадежный. Его бы постричь-причесать, чтобы ушки милые прикрыть, переодеть (кто свитер-то в штаны заправляет!) — шансы процентов до пятидесяти могут вырасти.       Студентик цепляет на курносый нос очки, встает, подхватывает сумку и бредет до ближайшего подъезда. Я иду вслед за ним.       Живет он на шестнадцатом этаже, в однокомнатной светлой квартирке. Пока парнишка обувь снимает, я оглядываюсь. Такое ощущение, что мамы-папы нет и живет один.       — Ладно, Палыч, давай дело! — щелкаю я пальцами. Из потолка просовывается рука моего куратора, бьет меня папкой с документами по затылку.       — Без этого никак? — возмущаюсь, принимая личное дело.       — Я б тебя еще выпорол как следует, да в детстве это надо было делать, — раздается голос Палыча. Показываю потолку средний палец, и мне снова прилетает затрещина.       Из коридора мой подопечный направляется в комнату, где царит образцово-показательный бардак: диван-кровать не застелен, на кресле одежда мятая кучей валяется, на журнальном столике грязная кружка из-под кофе и разъехавшаяся веером пачка журналов по мото-технике (угу!), на полу — крошки, на телевизоре — пыль. Собственно, мебель на этом закончилась. Еще в углу платяной шкаф стоит и небольшой рабочий стол притулился.       — Неряха, — бурчу.       Парень переодевается, а я с любопытством за ним наблюдаю. Такое ощущение, что он целиком из углов состоит: выпирающие ключицы, приподнятые плечи, острые локти и колени, впалый живот без намека на пресс, худые руки и ноги. Ясно, со спортом не дружим. Ну, хотя бы пропорционально сложен.       Он поворачивается ко мне узкой спиной, и, отвлекшись от его фигуры, я замечаю, какая у него нежная и белая кожа — как японский фарфор.       Смотрит в мою сторону в поисках домашней одежды. Вытягивает из груды вещей на кресле обычную черную футболку и спортивные штаны и раскладывает их на кровати. Снова снимает очки, близоруко щурится, взъерошивая волосы, которые неровными прядями падают на лицо, и я, опять заглядевшись на глаза, медленно сажусь на его одежду.       В общем, без уложенных на пробор волос, очков и заправленной в страшные брюки дурацкой рубашки, парнишка и правда симпатичный. Только мужского в нем — ноль, ему бы девочкой родиться. Я бы на глаза и нежную кожу купился!       Чувствую, в этот раз мне придется материализоваться, чтобы принять деятельное участие в его судьбе. Не знаю, почему, но во мне вдруг впервые проснулся азарт. Вот из такого клоуна слепить нечто приемлемое и на мужика похожее и найти ему не просто супружницу, а действительно достойный экземпляр… Ту самую любовь на всю жизнь.       Хех, поиграем в Золушку?       Студент хватается за футболку, скользнув сквозь меня руками, натягивает штаны и идет в ванную. А я листаю его дело.       Так, зовут его Илья Александрович Истомин (вау!), двадцать один год, мама живет в области, поэтому здесь он квартиру снимает, но сам, без ее помощи. Безотцовщина — папенька бросил семью ради другой бабы, когда ему было семь лет, братьев-сестер не имеется. Учится в строительном колледже, на архитектурном, поступил сам, примерный студент — отличник, не прогуливает. Мама в нем души не чает и чрезвычайно довольна тем, что сын выбрал хорошую профессию. Дизайнеры-архитекторы с вузовским образованием всегда востребованы. Подрабатывает в небольшой строительной компании. Ага, вот и деньги на оплату жилья.       Друзей-приятелей нет — все в родном городке остались, да и тех немного. Опыта общения с девушками — никакого. Хм, это понятно.       По натуре тихий, замкнутый, покладистый, любит читать — предпочитает экзистенциалистов (печаль…) — и конструировать из подручного материала по своим эскизам диорамы, причем может сидеть за этим занятием сутками, создавая мини-вселенные с крошечными домиками и человечками. Миленько.       Еще коллекционирует фильмы. Особенно произведения Тима Бертона и Джима Джармуша. Из музыки в числе избранных — французские электронщики. В клубы не ходит, общественной жизнью колледжа не интересуется. Всё.       Н-да… С такими входными данными можно до конца дней своих девственником проходить.       Слышу, как Илья переместился на кухню. Зависаю под потолком и слежу за тем, как это чучело огородное пытается изобразить себе нечто на ужин. Стоит, в холодильник пялится. Вздыхает и достает упаковку яиц. Заглядываю в недра — собственно, да, выбор небольшой.       Присаживаюсь на подоконник и решаю скрасить ему одинокий вечер своим присутствием. Пора бы познакомиться!       Парнишка ставит сковороду на плиту, берет нож, вытаскивает яйцо из упаковки…       — Можно было бы, кстати, и омлет сделать, — говорю. — У тебя молоко есть.       Илья подпрыгивает на месте, резко оборачивается в мою сторону, прижимаясь к ящикам кухонного шкафа, роняет нож, затем яйцо и открывает рот от изумления.       — Ты… Ты кто?! — взвизгивает он. — И как ты сюда попал?       — Купидон, — отвечаю, сложив картинно ногу на ногу и поправляя крылышки за спиной и лук со стрелами.       — Купи… кто?!       — Купидон я, придурок… Амур со стрелами — что, не видишь? — оглаживаю себя по волосам, с вплетенными в них серебряными нитями.       — Ты… Ты голый здоровый мужик на моей кухне! — орет Илья, хватаясь за нож. — Извращенец! Не подходи ко мне! Я полицию вызову! Орать буду!       Я оглядываю себя… Ну да, с образом перестарался, неудачный косплей. На розовощекого купидончика явно не тяну. Щелкаю пальцами и предстаю перед подопечным в черной рубашке с закатанными рукавами и облегающих графитовых джинсах — своей привычной прижизненной одежде.       — Так лучше? — хмыкаю.       Илья снова роняет нож и начинает махать перед собой руками, словно пытаясь прогнать галлюцинацию.       — Изыди… — бормочет он, отчаянно моргая.       — Чо ты руками машешь, как ветряная мельница? — ехидничаю. — Не исчезну я.       — Так… Ясно… Это переутомление, — шепчет Илюша, стягивает очки с носа и трет лицо ладонями. Медленно опускается на стул. Ищет рукой бутылку минералки — я ему ее услужливо вкладываю в руки, перелетев с подоконника и усевшись на край стола. Он опять взвизгивает и подскакивает со стула, влетая спиной в стену.       — Господи, да что ж ты шумный такой! — восклицаю. — И визжишь как девчонка. Хорош уже нервничать. Садись. Расслабься. Я тебе омлет сделаю.       — Ты кто? И как ты оказался на моей кухне?       — Я вообще на любой кухне могу оказаться, — поясняю. — Кстати… А это мысль! Ща, подожди, к соседям твоим загляну. А то один омлет голью — как-то не очень, — и исчезаю. Такие фокусы, конечно, не приветствуются, но я ж ради дела… Надо ж приручить зверушку пуганую, накормить, втереться в доверие.       Возвращаюсь через пару минут, опустошив соседский холодильник на палку колбасы, кусок хорошего сыра, бутылку вина (успокоительное потребуется) и пару кусков торта.       Илья уже никак не реагирует — просто смотрит прямо перед собой, задумавшись.       — Чего завис? Меня, кстати, Костиком зовут, — протягиваю ему руку, сложив продукты на стол.       — Илья, — отвечает он на рукопожатие. Черт, а приятно дотронуться до чьей-то живой теплой руки. Отвык. Поэтому задерживаю его узкую ладонь в своей, разглядывая тонкие пальцы.       — Я с ума сошел, да? — парнишка поднимает на меня глаза, и я, как завороженный, в них вглядываюсь. Чудо какое-то. И цвет, цвет!       — Знаешь, по тому, как ты одеваешься, такой вывод, конечно, можно сделать, но нет… Ты не псих, дыши ровно, — хлопаю его по плечу. — И я не галлюцинация, не видение. Я тот, кто изменит твою жизнь.       — Ангел? — тихо спрашивает он.       — Кхм-кхм, — закашливаюсь. Но подумав, киваю головой. А что я ему еще скажу? Что я бабник-неудачник, отбывающий повинность? Душа неприкаянная? Кстати, надо бы уточнить, а какое название форма моего бытия носит?       — Членоголовый — вот какое! — слышу хохот Палыча. Нет, ну не сука ли? И мысленно его посылаю куда подальше. Чтобы не мешал.       — И… И что? Что ты будешь делать со мной? — допытывается Илья.       — Мм-м-м… Еще не знаю точно. Но приблизительно прикидываю, — отвечаю. — Поживем — увидим, в общем.       — Что, значит, поживем? — изумляется Илья. — То есть ты… Я думал, ты раз — и чудо какое-нибудь сотворишь!       — Сотворю. Но не сразу, — обещаю. — А пока я у тебя поживу.       — У… у меня? — запинается парнишка. — Как это?       — Как обычно, — пожимаю плечами и отхожу к плите.       — А отказаться нельзя? — задает он вопрос моей спине. — Я если что и без чуда обойдусь.       — Нет уж, нельзя, — отрубаю. — Свыше назначили тебе чудо за хорошее поведение — смирись, — объясняю.       — Только со мной такая хрень могла приключиться… — выдыхает печально Илья.       — Эй! Что за настроение? — возмущаюсь. — Между прочим, я тебе любовь на всю жизнь искать буду.       — За что? — пугается Илья.       — То есть?       — Не хочу я любви никакой. Мне и так хорошо, — фыркает он, складывая руки на груди.       — Что, значит, не хочу? Все хотят! — напираю я. Вот же строптивый попался! Он не хочет, а мне и дальше в подвешенном состоянии болтаться?       — А я не хочу, — упрямится Илья. — Одному быть лучше.       Я откладываю нож и внимательно на него смотрю. Что-то тут нечисто. Камю перечитал? Или психологическая травма детства? Отец бросил, ссоры-скандалы и на подкорке сознания отложилось, что ну его в баню, всю эту любовь и семейное счастье.       И пока я смотрю на его сосредоточенное лицо, до меня доходит, какую свинью мне подложил Палыч. Этот Илюша — такой же, как и я, только со знаком минус в плане секса. Если меня несло, как быка-осеменителя, то он просто заперся внутри своего мирка, никого туда не желая пускать.       Здрасте-приехали… Золушка, получается, у меня есть, но принц ей не нужен. А мне, как фее-крестной, насильно ему хрустальный башмачок напяливать?