Мой Купи-купи-дон

      Я ставлю перед Ильей тарелку с дымящимся омлетом, блюдо с бутербродами и наливаю вино в стакан — бокалов нет. Второй — себе.       — А ты есть не будешь? — интересуется парнишка.       — Не-а. Я могу не есть. Я ж, по сути, дух бестелесный.       — Но пить будешь? — уточняет он, скептически меня разглядывая.       — Красное вино… — пожимаю плечами. — Святая обязанность, — закатываю глаза кверху и с блаженным лицом смиренно вздыхаю. Ох, прилетит мне за подобные выходки от Палыча, но удержаться — выше моих сил. Когда получаешь возможность вновь дорваться до земных благ — грех этим не воспользоваться. — Давай, за знакомство!       Илья пробует без особого энтузиазма алкоголь и морщится.       — Фу… Кислятина какая, — и отодвигает от себя стакан.       — Ничего ты не понимаешь в хороших винах, — качаю головой, вздыхаю и почти залпом выпиваю свой, давлюсь, потому что дрянь редкостная, и бегу к раковине, чтобы выплюнуть божественный напиток. Перекручиваю бутылку в руках.       — Н-да… Ладно, сейчас глинтвейн из него сообразим, — решаю. — Надо бы только лимончика раздобыть с корицей.       — Может, чаю просто выпьем? — предлагает Илья.       — Да ты авантюрист! — цокаю языком. И исчезаю в поисках лимона и корицы. По пути меня цепляет Палыч с нотациями:       — Ты мальца спаивать удумал?       — Слушай, ты долго еще здесь пастись будешь? — возмущаюсь. — Процесс тормозишь. Я контакт с подопечным устанавливаю! Не мешай! И вообще, продвиженец, проверь, как там остальные твои грешники на пути исправления поживают.       — Ты у меня в приоритетных, — Палыч весомо поднимает палец вверх. — Ибо самый проблемный! За остальных сотню баллов начислят, а за тебя — пятьсот как минимум.       — Карьерист, — Палыч рвется из низших ангелов-кураторов — в смотрящие: этим уже не надо с простыми смертными возиться, они ангельскую честь и достоинство блюдут — кого надо поощряют, провинившихся штрафуют, если требуется. — Я под твоим оком всевидящим смущаться начинаю, — замечаю. — Дай мне свободу действия, в конце концов.       — Ладно, ладно. Но знай, Большой Брат не дремлет, — Палыч отпускает мой локоть.       Возвращаюсь к Илюше, который активно наворачивает омлет вприкуску с бутербродами и запивая их молоком. И оттого, как он ест, а щеки его в процессе румянятся, я себя заботливой мамочкой чувствую. Не то чтобы я мастак готовить, но умения небольшие в этом деле есть, которые я использовал порой в качестве подката к некоторым девицам. Не только мужики ведутся на «через желудок».       Илья отрывается от тарелки, рассматривает меня и внезапно тыкает вилкой в бок.       — Это как-то невежливо, — смотрю на него сердито. — Ты чего?       — Странно… Если ты дух бестелесный, почему твердость массы ощущается?       — Ну, мы, ангелы, когда надо в людей превращаться можем, — вру напропалую, так как не могут они. Только у таких неприкаянных, как я, есть возможность принимать прежний земной облик и то только перед своим подопечным.       — И много вас? Ангелов? — интересуется Илья.       — Э-э, много, — наобум говорю. Понятия, если честно, не имею. Я только с Палычем знаком, а на суде я не очень понял, кто со мной беседы задушевные вел. В религии не силен.       — А демоны? Они есть? Ты их знаешь? — Илюша допил молоко и вопросительно на меня взглянул.       — Есть, конечно. Но я их не видел. Мы не дружим домами и семьями, как ты сам понимаешь, — тут не сочиняю. Мне пока ни с кем из бесов и прочей нечисти сталкиваться не приходилось. Но, думаю, если Золушка моя преображать свою жизнь не захочет — еще познакомимся.       — Знаешь, вообще, ты на ангела не тянешь, — уверенно заявляет Илья.       — Это еще почему? Чем тебя не устраивает лик мой ангелоподобный?       — Ты больше на мажорика клубного похож, — хмыкает эта ехидна. — Который на тачке с понтами подъезжает девок цеплять. Короче, не нравишься мне. Ты можешь внешность поменять? Попроще и поприятнее. Если уж жить у меня собрался.       Я как стоял — так и сел.       — Слышь, ты, чмо лесное, на себя посмотри! — вспыхиваю. — Никакой я тебе не мажорик. Если сам урод — нечего другим активно завидовать.       — Ты уверен, что ты ангел? Мне казалось, они добрее должны быть, — протягивает Илюша, поправляя очки, при этом нисколько не обидевшись, даже не отреагировав на мою колкость.       — Ангел, ангел я твой… Неземной, — бормочу. Я ему еще и не нравлюсь. Вкус напрочь отсутствует! Тоже мне ценитель красоты.       — И как ты мою жизнь менять собираешься? — продолжает доставать меня парнишка, морда соломенная. Опять подкипать во мне начинает: кто-то явно напортачил с его характеристикой. Никакой он не покладистый, а вредный и занудливый.       — Кардинально, — отвечаю. — С завтрашнего утра и начнем. Уборочку дома сделаем, а то развел свинарник. В магазин за продуктами сходим, а потом в порядок тебя приводить будем.       — Вот еще, — передергивает плечами Илья. — Я своей внешностью доволен. Не жаловался никогда.       — Вот поэтому на тебя и обратили особое внимание, — внушительно говорю. — Что сидишь в своем болоте, игрушечные домики лепишь и о продолжении рода человеческого не думаешь.       Подопечный мой вдруг заливается краской и откидывает вилку, в сердцах бросая:       — А вот это вообще никого не касается, ясно? Даже небесную канцелярию, — и уходит с кухни в комнату.       И чего мы так обиделись?       — Дело личное дочитай, человек-косяк, — советует Палыч, присев на место Ильи. Я из воздуха вытаскиваю знакомую папку и долистываю до конца, воткнувшись взглядом в последние строки:       «Не уверен в собственной ориентации. Предположительно — гей».       — Японский городовой… — закидываю папку обратно в небытие. — Палыч, чо за фигня? Я ему парня искать должен? Ты издеваешься?       — Ты ему в себе разобраться помочь должен, — строгим голосом говорит куратор. — И сделать счастливым в любви.       — Зашибись! Час от часу не легче. А если он разберется, что мужиков любит, мне что делать?       — Суженого искать, балда, — хмыкает куратор.       — То есть… Там как бы не против таких отношений? Мне казалось, что такие варианты не приветствуются, — удивляюсь.       — Костя, в чем, по-твоему, заключается великий смысл любви? — серьезно спрашивает меня Палыч.       — Ну… Ценить там, уважать друг друга, — я задумался. — Проявлять заботу.       — Ага. Сразу видно — спец! Смысл любви, настоящей, духовной — это, в первую очередь, путь компромиссов и смирения, когда ты способен отказаться от своего «я», пожертвовать всем своим существом ради другого. И когда удается найти человека, который готов сделать то же самое для тебя, — это и есть гармония, в ходе которой каждый обретает целостность, понимаешь? Это старт для иного, сакрального постижения мудрости божьей. Когда привычка отдавать, а не брать приносит радость. Такие люди сильны духом, потому что знают, чего стоит каждая счастливо прожитая вместе минута. Каких усилий! И свою любовь они дарят окружающим. Это очень трудно, очень, потому что принять факт, что мир другого человека может быть важнее твоего собственного... К сожалению, этому надо долго учиться. А не все хотят. Как ты думаешь, что такое рай?       — М-м-м, клевое местечко, видимо, — Палыч меня сейчас в тупик ставит своими вопросами, потому что я никогда об этом не думал, поэтому скрываюсь за маской несерьезности.       — Дурак ты. Рай — это тот самый «Золотой век человечества», о котором мечтают люди, место, где каждый человек достиг прозрения и умеет жить в гармонии с собой и другими.       — Это утопия.       — Для общей массы людей — да, но единицы готовы пройти свой сложный поиск истины. И им уготована дорога в рай, — весомо замечает Палыч.       — И что — это могут сделать только те, кому ответили взаимностью? Я что-то мало знаю идеальных историй о любви, — хмыкаю.       — Человек, однажды постигнувший смысл такой вот жертвенной любви, даже без ответной отдачи, уже близок к истине. Просто он лишен полноты счастья, — грустно говорит Палыч. — И какая тогда разница, кто и кого любит? Лишь бы любовь вела к гармонии. А все остальное — догмы, созданные самим человеком и направленные на то, чтобы люди не забывали род продлевать, — усмехается куратор. — Но пока в природе человеческой инстинкт выживания не притупится окончательно — такая трагедия не грозит.       — После твоих слов я окончательно потерял надежду справиться с этим заданием, — бормочу. — Еще и персонажа ты мне подкинул…       — Знаешь, ты вообще сам виноват. У тебя первые клиенты были — проще не придумаешь. Дмитрий — так вообще мечта любой бабы: статный, красивый, хозяйственный, работящий. Немного подсуетиться требовалось! А что ты? Вместо того, чтобы выяснить, что человеку нужна обычная скромная девушка БЕЗ эротических изысков, ты ему нимфоманку подсунул затейливую. У мужика теперь стресс и психологическая травма!       Я отворачиваюсь к окну. Подумаешь… Стресс. Зато натрахался вволю.       — Вот-вот, — услышал мои мысли Палыч. — Пока ты одними параметрами секса думаешь, а проще говоря, членом, а не головой — ничего у тебя не выйдет.       — Ну так можно я сразу, как продукт порченый, пойду к чертям на сковороду жариться? — восклицаю я умоляюще.       — Открыть тебе секрет? — Палыч прищуривает глаза.       — Ну?       — НЕТ! Будешь стараться, пока не выйдет. Мы за каждую душу боремся.       — Подожди… Так у меня выбора нет?       — Не-а. Так что, давай, осознавай сказанное мной и проникайся. Я тебя не отпущу. Смирись.       — Жалкий карьерист!       — Честный и добросовестный работник, — поправляет меня Палыч и исчезает.       Я снимаю с плиты кастрюлю с благоухающим на всю квартиру глинтвейном, ставлю его остужаться и тяжело вздыхаю. Допрыгался!       Когда вхожу с двумя кружками горячего глинтвейна в комнату, Илья сидит на диване, прижав к груди колени, и невидящим взглядом, без очков, смотрит в беззвучно работающий телевизор. И выглядит он, прямо скажем, Гамлетом шекспировским с его извечным вопросом. Маленький, как воробушек нахохлившийся. Мне его даже жалко стало, и что-то вроде совести зашевелилось в районе солнечного сплетения.       Я молча протягиваю ему напиток, присаживаясь рядом. Толкаю в плечо.       — Чего приуныл?       — Отстань, — отмахивается он. — Если уж навязался, мы можем просто в тишине посидеть?       — Я тебе не навя… — начинаю, но замолкаю. — На, попробуй.       Илюша принимает наконец кружку из моих рук, делает маленький глоток.       — Прикольно, — бормочет он.       — Ты мне это… Человечков-то своих покажешь? В диорамах? — спрашиваю.       — Тебе интересно или на предмет поприкалываться?       — Так, всё. Давай сначала, — говорю. — Я держу язык на привязи, а ты не бычишься каждые пять минут на меня. И внешность поменять, если что, я не могу. Она у меня одна — вот такая.       — Ладно, — бросает он. — Договорились.       Вообще, эти его диорамы оказались удивительными штуками. Когда Илья распахнул передо мной дверь кладовки, которая была приспособлена им под их хранение, я аж охнул. Их было, наверное, штук десять, и каждая из них — детально проработанная конструкция. Завис я на разглядывании лондонской улицы эпохи Джека Потрошителя. Учтены были мельчайшие нюансы: костюмы людей, здания, сопутствующий декор. И всё крохотное, но как настоящее.       — Как ты это делаешь? — изумленно выдыхаю я.       — Обыкновенно. Сначала изучаю историю, потом рисую эскиз, затем мастерю, — пожимает плечами Илья.       — Это шедеврально, — искренне признаю. — Такого я еще не видел. А ты только для себя, для кладовки их делаешь?       — Нет. Пару раз для музея краеведческого создавал — восстанавливал центр довоенного города по старым черно-белым фотографиям. Было интересно.       — А тебе хоть заплатили что-нибудь за такой труд?       — Нет. Я просто хотел помочь, — говорит он, и я на него кошусь. Илюша стоит рядом со мной, точно так же склонившись над диорамой, и я замечаю, что его нос усыпан веснушками, но не яркими, а еле видными. И они придают его лицу еще больше женственности.       — Почему ты контактные линзы не носишь? — спрашиваю.       — Потому что не хочу видеть взгляды людей на себе, — просто отвечает он.       — Это как? — не понимаю.       — А так… В линзах слишком отчетливо замечаешь чужие взгляды, а я не люблю, когда на меня смотрят.       — Почему? — удивляюсь.       — Потому что люди не умеют смотреть просто так — все время оценивают. И делают это только исходя из своих заблуждений. Даже ты… Вроде ангел, а первым делом к моей внешности прицепился.       Удар под дых.       Я стягиваю с него очки и заправляю выпавшие светлые пряди ему за уши. Щелкаю по носу. Он вздрагивает и непонимающе на меня смотрит.       — Извини, — говорю. — Но реальность такова — встречают по одежке.       — Вот пусть и дальше встречают. Мне такой интерес не нужен, — Илья забирает у меня из рук очки, выключает свет в кладовке, давая понять, что осмотр диорам окончен, и возвращается в комнату.       Я прислоняюсь к стене. И какими путями к тебе подбираться, золотой мой?       — Какой твой любимый фильм у Джармуша? — не сдаюсь, так как отступать некуда. Позади даже не Москва, а Палыч с его баллами.       — «Мертвец», — Илья снова садится на диван, подбирая под себя ноги.       — Почему?       — Он меланхоличный и красивый.       — Посмотрим, может? — я этот фильм не видел. Не в моем вкусе всё это арт-кино. Занудство. Но надо же понять, что ему нравится.       — Давай, — оживляется Илюша. Секунду молчит и настороженно спрашивает:       — А ты где спать будешь? У меня только одна кровать.       — Не беспокойся. Мне это делать необязательно. У тебя комп есть?       — Да… Ноутбук.       — Отлично. Пока ты будешь спать, а я в интернете поковыряюсь. Короче, найду чем заняться, — не могу сказать, что я был зависим от гаджетов, но без длительного доступа… Интересно ж почитать, что пишут друзья, приятели после моей смерти? Страдают-вспоминают? Времени-то еще не так много прошло — полгода всего.       — Только на небезопасные сайты не лезь, — просит Илья. — У меня там все-таки важные проекты хранятся.       — Слушаюсь. Порно смотреть не собираюсь, не беспокойся. Изначальных предпосылок не имеется.       Илья вдруг впервые улыбается и тихо смеется. И вот когда он это делает, на его лице обозначаются ямочки, исчезает тонкая складка «мыслителя» на лбу и глаза из-за очков сиять начинают. Да, не думал я, что буду с таким тщательным вниманием изучать внешность парня и ловить все ее нюансы, выискивая в них красоту. Я и на девушек никогда так не смотрел, многих и разглядеть не успевал. А тут — на тебе: сижу и пялюсь на это недоразумение двуногое, словно на «Мона Лизу» в Лувре.       Под неторопливое течение фильма Джармуша (вот мне любопытно, если ему нравится этот фильм, а там главного героя играет Джонни Депп — он не заметил сходства со мной, нет?) и распитие глинтвейна незаметно наступает ночь, и Илья засыпает, не досмотрев концовку. Просто сползает на бок, уютно подгребает под себя подушку и мирно сопит. Интересно, и часто он спит в одежде?       Я накрываю его одеялом, но фильм досматриваю. Концовка искренне противоречит моей жизнерадостности, поэтому убивает наповал. Надо бы с ним в кино сходить на более легкий фильм — может, прокатит?       Еще раз окидываю взглядом комнату… А ну его, этот интернет. Наведу-ка я лучше здесь порядок, чтобы завтра не тратить на это время. Все равно я приведу его в божеский вид — мне упрямства тоже не занимать. Если есть данные — чего их прятать.       Но потом мне приходит в голову мысль: а кого я ему в таком случае найду? Человека, который поведется на внешнюю оболочку? И не увидит за ней воробушка нахохленного? Милого в некотором роде.       Нет, не так: я его приведу в порядок, потому что сам хочу увидеть его другим — с гордо поднятой головой и смотрящим в глаза другим людям без стеснения. Но поверхностных девиц буду отправлять куда подальше.       Так, а девиц ли?       Ладно, с этим чуть позже разберемся.