Не такой, как все

Есть у одного английского писателя произведение: переписка старого беса с молодым племянником, которого он учит приемам искушения людей. И между прочим этот старый бес признается: «Я не могу понять Христа. Он говорит, что любит Свою тварь, — и оставляет ее свободной. Вот я тебя, бесенок, люблю; это значит, что я хочу тобой обладать, хочу тебя держать в своих когтях, я хотел бы тебя съесть, переварить, чтобы тебя вне меня не было вовсе…». О такой любви многие из нас, к сожалению, знают. Тут мы можем почувствовать разницу между таким ложным, лживым понятием любви, которое я только что описал, и любовью, равнозначной свободе.

— Сколько вы уже вместе? — Жан отламывает верхушку от багета, смачивает в чесночном масле и неэстетично сует в рот, посматривая то на меня, то на веранду кафе. День уже плавно перетек в вечер, и праздное шатание с улиц переместилось в забегаловки. — Год, кажется. Или два? — Трындец. Ты хоть в это веришь? — Во что? — В ваши отношения? В их существование в целом? Я верю. Потому что за год мы умудрились не убить друг друга только по счастливой случайности. И химическая реакция из моего взрывного характера и деккеровской доебистости дымилась и бурлила вовсю. Что ни день, то какие-то свистопляски с собиранием шмоток, «я-уйду-от-тебя-мудак» криками и битьем посуды. То я не выдерживаю, то Ганс. И примирительный секс под бокал вина не так уж и спасал ситуацию: Деккер заваливал меня в дверях, стягивал одним движением шорты и драл как сидорову козу, пока я с матами и воплями проклинал его на чем свет стоит. А потом мы долго и упоительно лизались на полу, чтобы восстановить былое равновесие. Восстанавливалось с трудом. И раз за разом так же искрометно разлеталось на куски после очередной ссоры. — Сложно не поверить, когда после каждой его истерики сижу с трудом. Жан понимающе улыбается, но враз становится серьезным, деловито закидывая ногу на ногу: — И тебе так сложно решиться на метку? Понимаешь же, откуда ноги растут. Он бесится. — Бесится, — слишком охотно соглашаюсь я, отпивая латте. Потому что ему нужен гарант, сертификат или договор на крайний случай, что я — его. Как собственность, как брюлик в кольце. А мне этого не нужно. Хватает и того, что Деккер по утрам встает из МОЕЙ постели на работу, а возвращается — к МОЕМУ столу с ужином. Не летит хрен знает куда, а остается. В моем психически нестабильном обществе. — Ну, и зачем до такого доводить? — Я уже говорил, что не хочу метку. У нас и так всё через жопу, так пусть хоть традиции будут соблюдаться. — Какие? — Стандартно-неадекватные. Не будет у нас детей, не будет и метки. Жан поджимает губы и отводит глаза, а я вспоминаю, как в пылу ссоры ляпнул о том, какой я. О болезни, о Гансе, о себе. А потом с час выслушивал жалобные извинения и Депара, и его полутораметрового агрессора Люка за их чрезмерную опеку и активное желание быть в моей жизни заместо родни. — Ну, это же не значит, что ты можешь его так ограничивать. Проглатываю возмущение, делая еще один глоток. На Жана и его стенания уже не хочется злиться — они с Люком слишком любят ординарность и измерение любви в привычных для общества шагах. — А про меня ты не забыл? Или меня можно ограничивать, а Ганса нельзя? — Ты же знаешь, что я не со зла. Просто вы уже давно вместе, разве не пришло время для чего-то нового? — Для свадьбы, ЗАГСа и парных колец? Он согласно кивает, но потом-таки обращает внимание на мою кислую морду, еще раз прокручивает в голове фразу. До него наконец-то доходит, что от меня фонило сарказмом во все стороны. — Ты в своем репертуаре, Ян. Никакой серьезности. — Брось ты, ладно? Я сразу сказал еще в начале отношений, что от меня можно не ждать всего этого. Ну, или не так сразу. — А через сколько? Через тридцать лет совместной жизни? — Может, и через тридцать, — киваю сначала Жану, потом — Гансу. Тот припарковался у бордюра и теперь вертел ключи на пальце, светясь от каких-то невероятных новостей, о которых я еще ничего не знал. — Чего он такой довольный? — Я откуда знаю? Пойду выяснять. Вы приедете к нам на выходные? — «к нам» — это на съемную квартиру в относительной близости к центру, за которую приходилось отваливать нехилые бабки ежемесячно и пропадать денно и нощно в IISS. — Да, Люк уже соскучился. До выходных тогда? — Ага, — закидываю на ходу сумку на заднее сиденье, мажу губами по деккеровской щеке и получаю в ответ легкий шлепок в районе ягодиц. Жану салютую уже из окна переднего сиденья. Ганс протягивает стаканчик с кофе, приходится изобразить счастье и благодарно перехватить латте. — Что с лицом? — уточняю, откидываясь на спинку. Ногами стягиваю кроссовки и, пока он не сжал губы в тонкую полоску негодования, закидываю пятки на торпеду. — А что с ним? — Ты какой-то чересчур радостный. Есть повод выпить вина? Деккер загадочно тянет лыбу, заводит тачку и, перекинув руку на мое кресло, разворачивается, чтобы вырулить с парковки. — Есть. Но позже. — А подробнее? Он кидает на меня свой любимый-полный-невъебенной-нежности взгляд и отрицательно качает головой, прежде чем унять мою разговорчивость: — Узнаешь, когда приедем. Мы тащимся с черепашьей скоростью по автостраде, торчим в пробке у Истерхау, еле ползем на съезде с дублера. Я сначала пытаюсь не приставать, но Ганс, как знал, специально вырядился в чертовски узкие джинсы и белую рубашку, и всё мое нутро в какой-то момент не выдерживает. Лезу рукой к его ширинке, демонстративно игнорируя недовольное «стой», и, пока он сжимает руль от досады, пробираюсь пальцами внутрь, наглаживая белье. — Ты хочешь, чтобы мы попали в аварию? — Мы не виделись двое суток, дай покайфовать. — Потому что ты ночуешь в своих исследованиях, а у меня сплошняком проекты уже вторую неделю. Не получилось вчера вырваться домой, остались всей командой ночевать в офисе. Он выдыхает, дергаясь к спинке, когда я сжимаю его член в ладони и вдавливаю в пах. — Ты несносный мальчишка. Дома получишь по полной. Я в предвкушении облизываю губы. «По полной» — это когда весь следующий день при мысли о сексе я трясусь, как обдолбанный, а под задницу приходится подкладывать подушку. Паркуемся у невзрачного здания, и я, предварительно оглянувшись, резко ныряю к его члену и вбираю одним движением в рот. — Су-у-ученыш! — ругает, а сам тащится, что аж пальцами сжимает волосы и тянет вниз, чтобы взял глубже. Не превращаю сеанс минета в длительную медитацию, а, сжав губы, в минуту довожу его до разрядки, от которой он еще секунд тридцать кроет меня матом на всю машину. Глотаю, чтобы не испачкать ни одежду, ни обивку, и предсказуемо получаю подзатыльник. — За что? — За самоуправство. Притягивает к себе, целует собственнически, просовывая язык глубоко, и наверняка пробует себя на вкус. — Пойдем, пока я не выебал тебя здесь. Мне перспектива нравится, но Ганс уже хлопает дверью снаружи, приходится выплывать лебедем из тачки. Он ведет меня за руку, крепко сжимая ладонь, к неприметному полуподвальному помещению. У входа тормозит, и я снова замечаю эту непривычную загадочность. — Ты знаешь, что я тебя люблю? — Знаю, — а я и правда знаю. Потому что так ебаться до обмороков, а потом сраться в пылу можно только по любви. Мы спускаемся вниз, и я, завороженный и сбитый с толку, осматриваю ресепшен. На Ганса пялюсь как баран на новые ворота. — Ты серьезно? Он пожимает плечами, опять целует, но на этот раз мягко, в уголок губ: — Не хочешь метку и ладно. Я понял, что для тебя это важно. — Но ты же не любишь это! — и киваю на свои забитые руки, и на его тело, свободное от тату-машинок, черной вуали наколок и любого вторжения к коже. — Зато тебя — очень. Давай лучше так, пойдет? — А эскиз? — Вот, — он протягивает листок. Пока я разглядываю и пытаюсь позорно не разрыдаться на глазах у глазеющего администратора, прижимается к спине и кладет подбородок на плечо, — нравится? — Ты ебанутый, Деккер. — Ты тоже, если честно. А вечером он час выцеловывает мои запястья. На моем — пачка сигарет, на его — зажигалка.