Пылающий лед

             Лис       Несколько минут мальчишка внимательно разглядывал меня с таким видом, словно увидел нечто из ряда вон выходящее. В его душе смешалось столько различных оттенков эмоций, что, пока мы стояли и смотрели друг другу в глаза, эта сокрушительная волна захлестнула меня с головой. Ведь я впервые нахожусь в такой волнительной близости от своего собственного дайнэ, к которому так стремился и которого так отчаянно искал, хоть и не могу сказать, что мне пришлось приложить для этого значительные усилия. Напротив, все оказалось довольно легко, что не может меня не радовать, но, как оказалось, я не готов к такой почти до боли острой близости с ним. Его эмоции ощущаются как мои собственные, и даже ментальный барьер, который я ставлю обычно, не помогает в этом случае. И я только лишний раз убеждаюсь, что он действительно тот, кого я искал.       Он невероятно прекрасен и волнителен, когда злится, — на щеках проступил гневный румянец, ладони нервно сжаты в кулаки, и я вижу и слышу, как стучит его сердце. В душе его смешались глухое раздражение, злость, неверие, изумление… Все и сразу. И тем не менее в его глазах отчетливо читается… восхищение. Смею надеяться — мной.       — Это что… шутка? — спрашивает он недоверчиво и обращается к отцу: — Если да, то она весьма неудачная и слишком затянулась. Я, конечно, знал, что ты куришь ту сухую дрянь, но не думал, что все настолько серьезно.       Как я понял (впрочем, тут и так все ясно), мальчишка с отцом не в ладах. Что не является для меня сюрпризом, скорее удивляет их такая неприкрытая враждебность по отношению друг к другу. У нас, холисов, считается неприличным проявлять такие эмоции, даже если мы действительно терпеть не можем кого-то. Все конфликты решаются быстрым и легким путем: обращаемся, летим на поверхность или же на пустую площадку в пещерах, и пожалуйста… Деритесь сколько влезет.       Виктор тем временем багровеет от гнева, его сердцебиение учащается, кровь приливает к лицу, а мой дайнэ кажется абсолютно удовлетворенным таким положением дел, потому что ехидно улыбается уголком губ.       — Мистер… как вас там. — Тут он обращается ко мне, столь дерзко и с таким откровенным вызовом, что это невольно вызывает улыбку. — Я не знаю, кто вы, что вы вообще тут забыли и каким образом узнали эту чушь про Лорда, но настоятельно советую вам отсюда уйти как можно скорее. И если вам обещали заплатить, то вы зря надеетесь. Этот человек, — он небрежно кивает на своего отца, — никогда никому ничего не платит, если не расписался под каждым словом обещания лично в письменном соглашении. Так что я сожалею, но вы только зря потратили время.       Я уже хочу было ответить, несколько удивленный и позабавленный такой уничижительной тирадой мальчишки в адрес своего отца, но в этот момент Виктор совершенно теряет над собой контроль. Все это время он терпел, но держал себя в руках, терпеливо снося все дерзкие выпады отпрыска в свой адрес, и тем не менее в эмоциональном фоне мужчины я читал какой-то страх. Странно, что он был обращен ко мне. Мы — цивилизованные жители бескрайнего пространства, зачем ему меня бояться? Разве что страх перед жаждой моих собратьев все еще силен в нем… Но ведь для него прошло столько лет! Странно. Очень странно. Тем более сейчас он знает, что я инорасник, а значит, вряд ли трону его, коль скоро Земля занесена в реестр Содружественного Альянса. Да и к тому же в письме я достаточно дружелюбно сообщил ему цель своего приезда…       — Ах ты недоносок! — неожиданно вопит он, вскакивая и опрокидывая кресло, и бросается на своего сына.       Такое недостойное поведение ставит меня в тупик, но это недоумение я испытываю где-то на заднем фоне, потому что в тот миг, как он замахивается на моего дайнэ, я мгновенно зверею от неудержимой ярости, а в глубине горла рождается глухой рев.       Весь налет цивильности мгновенно слетает с меня, потому что холисы — далеко не те обитатели бескрайнего космоса, которые терпимы до поры до времени к чему-либо. Они терпимы лишь постольку-поскольку. Все же мы больше звери, чем разумные существа. И хотя всего секунду назад я был абсолютно спокоен и настроен даже дружелюбно, сейчас во мне словно что-то переключилось, как будто нажали на какую-то кнопку, и остается только одна цель — защитить своего дайнэ.       Но тем не менее краем глаза я успеваю заметить, что мальчишка остается спокоен и смотрит на отца немного недоверчиво, словно все еще думает, что тот не посмеет его ударить.       Меня это радует. Очень.       Сам не знаю почему, но я испытываю гордость за него. Отчего-то он мне нравится с первых минут нашего знакомства… Хотя… Почему отчего-то? Я знаю почему. Я уже обожаю его запах, который преследует меня и наяву, и во сне, и линии стройного, еще не совсем оформившегося тела под мешковатой одеждой волнуют мое воображение. От аромата его кожи кружится голова, а звуки его голоса заставляют меня терять концентрацию независимо от того, какие интонации в нем присутствуют — злость ли, гнев, раздражение, удовлетворение, недоверие, насмешка… Абсолютный комфорт на всех уровнях восприятия, какие только могут быть, — физическом, психологическом и даже генетическом. Да, это было то самое существо, с которым я хотел бы иметь потомство.       И в тот миг, когда Виктор бросается на него, во мне мгновенно взметается такой вихрь ярости, что застает врасплох даже меня, и в ушах стучит лишь одно: он хочет нанести ему вред! Моему дайнэ!       А значит — убить его, растерзать, сожрать с потрохами!       Меланин в сетчатке глаз непроизвольно сгущается, делая их насыщенно-алыми, так, что даже зрачка не видно. Черты лица заостряются, становятся хищными, резкими, опасными, и я скалю клыки, почти мгновенно увеличивающиеся настолько, что перестают быть незаметными. Они и в спокойном состоянии довольно большие, но я умею улыбаться и смеяться так, что заметить их сложно.       — Не смей трогать мое! — Голос же теряет свою музыкальность и певучесть, он как будто тройной — страшный, резкий, громкий, устрашающе опасный рев.       Сам я, в одно мгновение оказавшись рядом с Виктором и нависнув над довольно внушительной комплекции по человеческим меркам мужчиной, перехватываю его руку за запястье так, что слышится легкий треск. Для меня сломать ему кость — раз плюнуть.       Он визжит, как маран, и оседает на пол, корчась от боли. По его руке струится кровь — я порвал его кожу на запястье когтями, что вспороли даже мои перчатки.       Падая на пол, Виктор, кажется, теряет сознание от боли, и некоторое время я недоверчиво пялюсь на него, удивленный таким низким болевым порогом. Кажется, нанеси я ему одну царапинку, и он тут же свалится, корчась, как червяк. Интересно, это у всех людей так?       — Неужели уже умер? — бормочу про себя и на всякий случай трогаю его носком кожаного сапога.       Так легко? Переключившись на третий спектр инфракрасного зрения, снова оглядываю его. Да нет — я же вижу, сердце бьется, он дышит. Живой, значит. Убить? Но он влиятельный человек в городе… Нет, пожалуй, не стоит пока нарушать мифический Договор, или что там заключили мои собратья. Когда вернусь домой, нужно будет получше раскопать это дело и нанести визит Рубиновому дьяру.       Принюхиваюсь к запаху его крови и подношу к лицу свою руку — с кончиков когтей падают алые капли. Не удержавшись, машинально провожу по когтям языком, слизывая жидкость, и несколько секунд смакую вкус. Хм… А ведь и правда пальчики оближешь, черт возьми! Невероятно божественный вкус, хотя и ощущается некая примесь каких-то токсичных веществ, которые, вероятно, уже въелись в кожу и кровь здешних обитателей за столько лет жизни на пострадавшей после Катастрофы планете. Эх, жаль, что я не был здесь тогда. Я бы тоже не отказался от своей порции их крови.       Впрочем, мои мысли ненадолго задерживаются на этом, и я переключаю свое внимание на мальчишку. Как только источник опасности и угрозы для моего дайнэ исчезает, я мгновенно успокаиваюсь, убирая когти и клыки.       Снимаю испорченную, продырявленную моими же когтями перчатку, а затем и вторую, и кладу их себе в карман, поворачиваясь к своему остолбеневшему дайнэ, который теперь пялится на меня так, словно увидел призрак, как говорят земляне. О да, я учил их идиомы и фразеологизмы.       Кажется, я его напугал.       Поправляю ослепительно белый воротник рубашки, почти сливающийся с серебром моих волос, и делаю к нему шаг. Он машинально пятится, и я вижу, как его сердце ускоряет свой ритм, начиная стучать лихорадочно громко. А кровь быстрее бежит по венам, и запах ее, кажется, становится еще притягательнее. Запах страха… А еще к нему примешивается откровенно жгучее любопытство, и эта нотка вызывает у меня улыбку.       — Дайнэ, — мягко произношу я, слизнув маленькую каплю крови с нижней губы и возвращая в свой голос этот певучий акцент и звонкую переливчатость, свойственные всем холисам. — Я не аферист и никем… Ни за кого… себя не выдаю. Ты абсолютно прав, легенда… — запинаюсь на секунду, пытаясь вспомнить подходящее случаю выражение, — яйца выеденного не стоит.       Объяснение дается мне довольно трудно, потому что я пытаюсь разговаривать без помощи коммуникатора, а без него я не могу столь же быстро подобрать подходящую случаю идиому или выражение, свойственное культурному фону языка. Ведь для этого надо знать его реалии, а у меня было не так уж много времени, чтобы углубиться в изучение домашнего быта землян. Я тороплюсь сказать все быстрее, ведь отчего-то мне кажется, что лучше всего сейчас сказать ему правду.       — Я не вампир… По крайней мере, не в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Я холис — обитатель другой планеты, иными словами, я иномирянин, прибывший сюда. Но мое право на тебя абсолютно законно, потому что легенда если и не правдива, но имела место быть. Если ты позволишь, я расскажу тебе настоящие события прошедших лет.       Неторопливо подхожу к нему, открывая дверь, и ненавязчиво кладу ладонь ему между лопаток, мягко подталкивая к выходу — не хочу находиться в этой мерзкой комнате. За дверью тянется долгий коридор, и я, пока мы идем по нему, решаю посвятить мальчика в свои намерения, тем более что с его стороны я ощущаю жгучее любопытство.       — Договор действительно был, и семь Лордов действительно забрали с собой семь отпрысков из самых знатных человеческих родов. Это было много тысячелетий назад по вашим меркам. Я могу это доказать, если ты отправишься со мной. Пожалуйста, позволь мне сделать это. Если ты отправишься со мной, я буду очень рад. В противном случае я не смогу улететь без тебя.       В некоторых случаях откровенность — лучшее оружие, и я думаю, что сейчас случай как раз подходящий. Дайнэ у меня далеко не глупый, это сразу видно, и чем быстрее он разберется в ситуации, тем лучше. Мне бы хотелось, чтобы все обошлось без лишних конфликтов, чтобы я смог забрать его с этой захудалой и отвратительной планетки и увезти на Холис как можно быстрее. Здесь мне абсолютно не нравится — атмосфера очень тяжелая и душная. К тому же я никак не могу отойти от акклиматизации, здесь все слишком загрязнено, и чувствую, что длительное пребывание в этом месте ослабит меня.       Нал       Удивление от того, что отец все же осмелился поднять на меня руку в тот момент, когда он замахивается, занимает все мои мысли, и я не успеваю вовремя среагировать, чтобы защититься, но почти в тот же самый момент осознаю, что и не успел бы. Наверное, я так сильно удивился, потому что обычно он предпочитает не ввязываться в споры со мной, знает, что это бесполезно, а я всегда настою на своем, да и к тому же угроза подорвать дом ко всем чертям все еще имеет свою силу.       Хотя раньше, когда я был слишком мал, чтобы хоть каким-то образом дать ему отпор, он мог меня и ударить. Но тогда рядом со мной была мама, и я находился под ее надежной защитой, потому что она всегда любила меня больше остальных своих детей. Я вообще сомневаюсь, что она любила даже отца, ведь у меня есть подозрения, что у родителей был брак по расчету, как это часто случается среди высокородных богатых семей. Однако моя беззаботная жизнь длилась недолго — мама умерла, когда мне было одиннадцать, и пришлось срочно учиться защищать себя самому как от отца, который терпеть меня не мог, так и от старших братьев и сестер. Первый раз я дал ему достойный отпор тогда же, в одиннадцать лет, потому что понял, что, если не покажу сразу, что могу за себя постоять, меня просто забьют в этом доме. Я должен был сразу поставить себя в выгодную позицию, иначе мне не дадут спокойно жить. И, видимо, Виктор запомнил это хорошо и надолго, потому что с тех пор уже больше никогда не пытался поднять на меня руку. Ну а скандалы и устные выяснения отношений, конечно же, не в счет. Мы орем друг на друга по сто раз на дню.       Обычно он намного спокойнее реагирует на мое хамство и завуалированную иронию, когда я даже в присутствии кого-то из совета могу оскорбить его, но так, чтобы это не выглядело оскорблением с первого взгляда. Да уж, мою «неприкрытую», слишком уж тонкую иронию и сарказм редко кто может различить с первого раза, если только не знает меня хотя бы немного. Все же эти придурки из городского совета, по-моему, слишком тупые, чтобы даже частично понять то, что я обычно говорю. И, если честно, мне жутко надоело жить в окружении этих узколобых снобов, каждый из которых борется только за свою выгоду. Жить в невежестве, недалекости, глупости. Я так устал от всего этого.       Просто когда пытаешься разобраться в событиях прошлого, ищешь ответы на свои вопросы и в основном даже находишь, то через призму прошлых свершений начинаешь лучше понимать настоящее. И все проблемы окружающих сразу становятся такими смешными и мелочными. Как они не понимают, что в загадке прошлого лежит наше будущее? Когда мы поймем, что потеряли, и сможем это восстановить общими усилиями, то наша жизнь станет хоть чуточку легче, ведь я действительно верю в это. Да, я идеалист, но разве я не прав?       Но сейчас не время снова думать об этом.       Видимо, я действительно очень устал, даже сильнее, чем предполагал сам, раз меня вдруг ни с того ни с сего понесло в философские дебри.       Вот из-за этой самой усталости, еще больше усилившейся мигрени и удивления я пропускаю тот переломный момент, когда мужчина замахивается, чтобы ударить меня, и прихожу в себя, когда становится слишком поздно, а его тяжелая лапища уже неумолимо приближается к моему лицу. Запоздало дергаюсь в сторону, пытаясь уйти от удара, четко понимая, что не успеваю, и на краткий миг мне даже становится страшно, когда вижу его расширенные зрачки и побагровевшее лицо, а потом…       Вдруг время невероятно ускоряется, и все происходит настолько быстро, что в первый момент я даже не понял, что произошло.       А до этого спокойно стоявший и наблюдавший за нами в стороне мужчина вдруг скалится разъяренной серебристой фурией, преображаясь прямо на глазах. Неуловимое, молниеносное движение — и вот он уже оказывается почти вплотную к Виктору. Буквально в сантиметрах от моего лица ловит его тяжелую руку, останавливая без особых усилий и сжимая так, что слышится тихий хруст наверняка сломанной кости. Отец тут же издает вой раненого зверя и хватается за поврежденную руку, которая оказывается не только сломанной, но еще и разодранной буквально до кости огромными, такими же серебристыми и сияющими, как и волосы, когтями псевдо-вампира.       Хотя я уже не так уверен в том, что он не вампир, ну а валяющийся без сознания на полу родитель меня мало волнует. Потому что я во все глаза сейчас наблюдаю за плавными движениями блондина, который вернул себе человеческий облик сразу же, как только Виктор свалился на пол мешком с костями.       Но эта разительная перемена лишь еще больше меня… поражает, обескураживает, заинтересовывает. Даже не знаю, какая из этих эмоций преобладает.       Я ведь до сих пор словно вижу его искаженное самым настоящим гневом лицо, на которое легла хищная голодная тень; я просто руку на отсечение готов отдать — он хотел убить Виктора. Он был готов убить его, но в последний момент, видимо, почему-то передумал. Черты его лица словно заострились и разом приобрели хищное выражение, а глаза налились ярко-алым. Да и вообще, весь он как будто стал выше и больше, от него повеяло угрозой. Но… только не в мою сторону. Он злился явно на отца, и его громогласный, яростный рык: «Не смей трогать мое!» — только лишний раз подтверждал это.       Хм. Неужели защищает меня?       «А это… интересно», — мелькает в голове бредовая мысль, и абсолютно не к месту просыпается мое неуемное любопытство. Но все равно, даже несмотря на это, я ощутимо вздрагиваю и невольно отступаю от мужчины, когда он оборачивается ко мне, вдруг успокоившись так же внезапно, как и пришел в ярость. Что-то говорит, но я, удивленный такими резкими и мгновенными переменами, в первый момент не очень хорошо понимаю, что именно. Потому что все еще нахожусь под глубоким впечатлением от этого его, судя по всему, совершенно неосознанного действия — когда он слизнул со своих когтей капли крови Виктора. И это говорит о многом.       А в памяти тут же всплывают, на первый взгляд, смехотворные и нелепые факты, которые я почерпнул из книг о вампирах, что в свое время читал. Трансформация, меняющие цвет глаза, когти, жажда крови…       «Так это что получается… Он действительно вампир?!» — мелькает в голове какая-то уж слишком истеричная мысль, а сам я нервно вздрагиваю и делаю еще один шаг подальше от мужчины и поближе к двери. При этом лихорадочно пытаясь убедить сам себя, что это… невозможно?       Но почему?! Я ведь сам видел только что!       Так. Нал, спокойно. Успокойся. Надо успокоиться.       Вот так, вдох-выдох. Истерика нам сейчас ни к чему, это раз. А во-вторых, надо все же послушать, что он мне говорит.       Эта здравая мысль позволяет мне сосредоточиться и вернуться в реальность как раз тогда, когда мужчина снова почти нежно обращается ко мне:       — Я не вампир… По крайней мере, не в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Я холис — обитатель другой планеты, иными словами, я иномирянин, прибывший сюда.       Он говорит очень мягко, словно пытаясь меня успокоить, и я действительно успокаиваюсь, потому что сразу же цепляюсь за эти его слова и незнакомый термин «холис». И вот тут любопытство и жажда знаний вспыхивают с новой силой, затмевая собой все остальные чувства, а я разом из режима «мы напуганы и настороженны» переключаюсь в режим «мы хотим все на свете знать!» Определенно, инстинкт самосохранения уступает силе моего врожденного и просто хронического любопытства.       Поэтому лишь киваю согласно, тем самым предлагая блондину продолжить. Вообще-то, у меня уже возникла куча вопросов, но я благоразумно решаю пока помолчать и послушать, что же он мне скажет.       — Договор действительно был, и семь Лордов действительно забрали с собой семь отпрысков из самых знатных человеческих родов. Это было много тысячелетий назад по вашим меркам. Я могу это доказать, если ты отправишься со мной. Пожалуйста, позволь мне сделать это. Если ты отправишься со мной, я буду очень рад. В противном случае я не смогу улететь без тебя.       Чем дольше говорит мужчина, тем сильнее разгорается мое природное любопытство, а его слова дают новую, весьма благородную базу для новых вопросов, которые так и роятся в моей голове, словно растревоженный улей с пчелами.       Пока он рассказывает, мы выходим из кабинета, и я машинально направляюсь в сторону своих комнат, не оставляя мужчине иного выбора, кроме как идти за мной. Заслушавшись, даже не замечаю, как мы доходим до моих комнат.       — Эм, ну это… Проходи… те, — неловко предлагаю мужчине, отчего-то вдруг смутившись, и открываю двери. — Только у меня тут слегка не прибрано.       Заливаюсь краской смущения, когда мужчина, зайдя в мою гостиную, недоуменно оглядывается вокруг. Потому что формулировка «слегка не прибрано» явно действительности не соответствует, ведь в комнате творится самый настоящий хаос. Примерно такой же, как у меня в кабинете, правда, несколько меньших масштабов. Но все равно книги, чертежи, механизмы, устройства и еще многое из того, что я постоянно к себе таскаю, валяется где придется, занимая почти все свободное пространство помещения.       И мне почему-то впервые в жизни становится стыдно. Ну, стыдно — слишком громкое слово, но неловко уж точно.       Впрочем, я о таком непривычном для себя чувстве забываю практически сразу же, как за мужчиной закрывается дверь; он оказывается в полном моем распоряжении, а я наконец-то могу задать ему все те вопросы, что не давали мне покоя, пока он говорил. Потому что в коридоре все-таки неприлично расспрашивать незнакомого гостя, ведь если я начну, то вряд ли уже остановлюсь.       — Если вы… ты не вампир, то почему тогда пил кровь там, в кабинете? — ляпаю первый и наиболее значимый по степени важности вопрос, который пришел в голову.       Это служит чем-то вроде спускового крючка, но я, уже набрав в рот воздуха для следующего вопроса, вынужден остановиться, потому что мужчина властно поднимает ладонь, прося меня подождать.       — Потому что кровь — это основная пища, которую я способен употреблять и усваивать в силу особенностей своего метаболизма, — рассеянно отвечает он, подходя к столу и разглядывая лежащие на нем чертежи. — Я не пил кровь. Я лишь попробовал ее. На своей планете мы питаемся кровью низших неразумных форм жизни, но я также могу употреблять кровь любой разумной расы, если она имеет состав жизненно необходимых для моего организма веществ. Ваша человеческая кровь вполне подходит для моего пищевого рациона в том плане, что она довольно вкусна… Очень вкусна. Но недостаточно полезна.       — Ты сказал, что ты не вампир, но не в том смысле, какой подразумеваем мы. Тогда в каком же? Кто такие холисы? Откуда они? С какой планеты? Я таких не знаю! Вы все такие же, как ты? — выпаливаю мгновенно, стоит ему замолчать, и тут же неудержимо краснею, когда он поворачивается ко мне и я сталкиваюсь с его взглядом, в котором пляшут озорные смешинки.       Но меня уже не остановить — плотину буквально прорывает, и все те вопросы, что копились в моей голове, выплескиваются наружу практически непрерывным потоком.       Кто бы мог подумать — представитель космической расы тут, в моей комнате! Живой! И я могу спросить его обо всем на свете и даже потрогать! Да я и мечтать об этом не смел! Единственное, что я когда-либо знал об инорасниках, которые когда-то прибыли на нашу планету, чтобы помочь нам, — это описания дружественных рас в старых учебниках. Там были кто угодно — азари, ханары, сируисы и другие, — но ни слова об этих холисах!       — А почему твои глаза снова поменяли цвет, от чего это зависит? И если ты не вампир, то не должен пить кровь!       А мужчина тем временем останавливается около фикуса в кадке, что стоит в углу у окна, дабы получать хоть какой-то свет, очень долго на него смотрит и зачем-то трогает пыльные листья. Блин, я совсем о нем забыл. Надо бы его протереть да полить, иначе загнется без ухода.       Потом инорасник подходит к столу, на котором валяется ворох исписанных моим корявым почерком листов и книг, и все так же задумчиво кончиками пальцев касается чертежей и стопок документов.       Внимательно слежу за его перемещениями не потому, что боюсь, что он сделает что-то не так, ведь обычно мне жутко не нравится, когда на моей территории кто-нибудь находится, да еще и трогает мои вещи, а скорее потому, что мне интересно наблюдать за тем, как именно он двигается.       А двигается он просто потрясающе, и, несмотря на плащ, что скрадывает большую часть его движений, все равно видно, насколько они плавные и грациозные. И присутствует в них еле уловимая, едва угадывающаяся опасность, как у большого и опасного хищника, который до поры до времени остается спокойным и умиротворенным. Как… у большой хищной кошки.       — Я не тот вампир, которого ты себе, возможно, представляешь, — странно ухмыльнувшись, отвечает мужчина. — Холисы — коренные обитатели космоса. Мы живем на планете Холис, она размерами как ваша Земля, может, самую чуточку больше. Ты не знаешь о нас, потому что мы живем очень далеко от вашей планеты и никогда здесь не бывали. Наши планеты находятся на расстоянии тысячи световых лет друг от друга. К тому же холисы редко покидают свою планету, поэтому о нас мало кто знает. Мы предпочитаем жить обособленно.       Я уже открываю было рот, чтобы задать очередной вопрос, но он продолжает все ещё обстоятельно отвечать на предыдущие, словно не заметив, что у меня наготове уже новые.       — Мои глаза поменяли цвет, потому что я пришел в ярость — они становятся красными у самцов моего вида всякий раз, когда мы злимся, сильно волнуемся или же голодны. Но при желании я могу сделать их красными и в спокойном состоянии, мне достаточно лишь сгустить меланин в спектральном составе сетчатки.       Ну ладно, пусть отвечает, тогда я пока удовлетворю другой свой интерес. Хищно осклабившись, приближаюсь к этому… холису и обхожу его кругом несколько раз, наконец-то с любопытством проведя ладонями по его плащу — все-таки жутко интересно, из какой такой ткани он сшит, на бархат хоть и похоже, но у меня есть некоторые сомнения. Как оказалось, это действительно не совсем бархат, но ткань просто невероятно мягкая и деликатная, в такую бы завернуться и нежиться… На плаще мое неугомонное любопытство не заканчивается — я распахиваю его и провожу ладонями уже по груди холиса, с легким разочарованием обнаружив, что рубашка его сшита из обычной грубой ткани. И делаю это абсолютно непроизвольно, из чисто научного интереса, потому что интимная сторона жизни меня никогда не интересовала, но, даже несмотря на это, ощутить под пальцами через слой одежды твердый рельеф упругих мышц оказалось весьма приятно.       В конце концов я совсем решаюсь снять с него плащ и кидаю его на диван поверх бесчисленных стопок с книгами и чертежей.       — А откуда ты прибыл и как сюда добрался? На корабле? Я хочу посмотреть! — стоит ему замолкнуть, вновь спрашиваю я и тут же без всякого логического перехода добавляю: — А у тебя клыки есть? Покажи!       И, пока спрашиваю, даже не думаю перестать лапать блондина, тем более что никаких, даже косвенных, признаков недовольства по этому поводу он не выказывает, и это только подстегивает меня.       Желая получить ответ на свой вопрос, нагло заглядываю ему в рот — и не остаюсь разочарованным: у него оказываются весьма внушительные клыки. Другие же зубы отличаются треугольной формой, но почему-то это не слишком сильно бросается в глаза.       Но, впрочем, больше всего меня интересуют клыки. Им я уделяю особое внимание, тянусь их потрогать, чтобы изучить, — а вдруг он еще и ядовитый? — но тут мужчина перехватывает мою руку, до этого послушно терпевший все мои бесцеремонные лапанья.       — Перестань! Ты поранишься, и пойдет кровь. Посмотрел — и хватит, — тихо усмехается он, отводя мою руку за запястье от своего лица, чем вызывает у меня приступ легкого недовольства. Но оно отступает на задний план, когда он вдруг прижимается губами к моим пальцам, чем ввергает меня чуть ли не в шок. Потому что это было… ну… неожиданно?       И не столько сам факт этого действия, сколько странная реакция на прикосновение губ блондина к моей чувствительной коже приводит меня в глубокое замешательство. А губы у него оказываются такие… мягкие, почти нежные и невероятно горячие. Отчего я даже вздрагиваю, потому что его поцелуй просто обжигает мои вечно холодные пальцы так, что по телу даже мурашки ползут, вызывая какое-то странное ощущение, которому я не могу подобрать определения.       И это меня, мягко говоря, ставит в тупик. Но тем не менее я недолго пребываю в этом состоянии, потому что просто неспособен на это. И все же мои рефлексы быстрее мозга — мне не удается подавить легкую панику, и я выдираю пальцы из горячей ладони мужчины, получив за это недоуменный взгляд. А руки у него такие же горячие, как и губы…       Это обстоятельство, по правде говоря, мгновенно заставляет меня забыть о возникшей неловкости и собственной неадекватной реакции на его прикосновение (он-то стоял смирно, даже когда я лапал его зубы) и всерьез встревожиться о его собственном состоянии.       — Ты здоров? — вырывается у меня прежде, чем я успеваю подумать, ведь он же просто пышет жаром — теперь, когда я нахожусь так близко от него, я даже через одежду ощущаю исходящее от него тепло, как от печки.       И вообще… Неужели он действительно сейчас поцеловал мои пальцы? Украдкой, абсолютно машинально вытираю выдернутую руку о штаны, потому что мне внезапно становится неловко — я же весь грязный, а он мне руки почти… лижет.       Внезапно это наводит меня на светлую мысль, и под ее влиянием я забываю и про поцелуй, и про температуру, и про все остальное. На время. Потому что я только думаю, но уже действую — хватаю его руки и принимаюсь тщательно и с интересом рассматривать пальцы. Хм… аккуратные и вполне себе человеческие ногти. Если не знать, что они трансформируются в огромные серебряные когтищи, то ни за что не догадаешься!       — А когти? Высунь когти! Как ты это делаешь и куда они деваются?       Холис на удивление послушен — медленно вытягивает когти, при виде которых я не сдерживаю восхищенного аха. Тут и правда есть чем восхититься! Потому что они такие же, как и волосы — словно из чистого серебра! Очень красиво.       На этом я, конечно, не прекращаю свои псевдонаучные исследования и, уже вконец обнаглев, лезу расстегивать рубашку блондина, мне же интересно! И этот интерес чисто научный, честно-честно! И вовсе не потому, что мне вдруг пришла в голову мысль заценить тот рельеф, что я ощутил, когда провел ладонями по его груди. Нет, вовсе нет! И, пока пытаюсь расстегнуть самые обычные на вид пуговицы самой обычной рубашки (что меня несколько разочаровало), снова засыпаю его градом вопросов:       — Что значит тысячелетия по нашим меркам? Разве время не везде одинаковое? И как ты мне докажешь, что Договор действительно был, если это произошло так давно, как ты говоришь? И если ты не вампир, то почему тогда изменился там, в кабинете отца? А как еще ты можешь меняться? От чего это зависит? Почему ты не можешь уехать без меня? Если ты вампир, то можешь стать летучей мышью? А в туман превращаться умеешь?       Но каким бы терпеливым холис ни был, для него это, кажется, уже явный перебор, поэтому столь наглую попытку раздеть его он безжалостно пресекает на корню, молниеносно перехватывая мои загребущие ручонки за запястья и отводя их от зоны риска. Недовольно фыркаю, машинально надувшись, — ну вот!       — Я прибыл на космическом корабле, у вас же тут станция совсем рядом, — отвечает холис и, будто не замечая моего недовольства, отпускает меня, но тут же скрещивает руки на груди, дабы я не мог его раздеть. — Этот корабль принадлежит мне. Точнее, холисам. Я покажу тебе его, когда ты соберешь свои вещи. Тысячелетия по вашим меркам значат то, что у вас время течет гораздо быстрее, чем у нас. Точнее… оно идет нормально, просто за счет того, что наши планеты разделяет тысяча световых лет, разница во времени значительно увеличивается. Я покажу тебе таблицу Ладиса, в ней даны единицы измерения времени у различных галактических рас. Хотя конкретно за общую принят один световой год, один световой месяц и одни стандартные сутки, в которые входят шестьдесят часов. Говоря проще, пока у вас пройдет год, у нас пройдет, грубо говоря, только час. Но в любом случае для литарэ даже такое расстояние совершенно неважно, если его зовет дайнэ.       — Кто такой латире? — тут же цепляюсь за незнакомое слово, с непривычки, кажется, запутавшись в звуках. У меня отличный слух, как я уже говорил ранее, но он так быстро и неразборчиво произнес это слово, что фиг поймешь, где там какая гласная!       — Ли-та-рэ, — явно по слогам повторяет он. — Это «тот, кто защищает», если дословно. — И зачем-то добавляет, вдруг понизив голос и проникновенно заглядывая мне в глаза: — Я буду тебя защищать. От всего на свете. А изменился я, потому что очень сильно разозлился на твоего отца за то, что он намеревался нанести тебе вред, и я хотел тебя защитить. Никто не смеет тебя трогать, пока я рядом. И когда меня нет, тоже не посмеет. Иначе я найду того, кто все же осмелился, и расправлюсь с ним.       — Почему? — Поднимаю на блондина недоуменный взгляд.       И вот тут я, кажется, впервые за весь его монолог не совсем понимаю, что он говорит и вообще имеет в виду. В голове звенит первый тревожный звоночек, и я наконец-то понимаю, что же во всей этой истории так настораживает. Эти его слова… там, в кабинете. И сейчас. Что я его, что… принадлежу ему? Я совсем не понимаю, как такое возможно, мы же впервые в жизни встретились меньше двух часов назад!       Впрочем, за всеми этими мыслями я не забываю про свои тактильные исследования, решив подойти с другой стороны, раз напрямую не пустили. Потянув его за рукава рубашки, закатываю их и с интересом принимаюсь изучать руки. Это так странно, но у него словно очень тонкая, почти прозрачная кожа, через которую просвечивает сеть красных вен. Задумчиво веду пальцем по внутренней стороне его руки, прослеживая причудливые переплетения сосудов, и по привычке, когда о чем-то усиленно думаю, прикусываю нижнюю губу. А вот это уже очень и очень интересно. Получается, у холисов кровь тоже красная, как и вены, по которым она течет.       Я настолько глубоко ухожу в свои мысли, уже в который раз выпадая из реальности, что невольно вздрагиваю всем телом, когда мою руку снова перехватывают у запястья длинные сильные пальцы. А ведь для меня абсолютно не свойственно уходить в себя в присутствии постороннего, которого я по непонятной причине воспринимаю сейчас вовсе не как постороннего. И только встретившись взглядом с серыми глазами холиса, понимаю, что он все это время молчал, не ответив на мой вопрос и, кажется, даже затаив дыхание.       — Прекрати, пожалуйста, иначе я буду вынужден воспользоваться своим правом Крови прямо здесь и сейчас. Ты хочешь услышать ответы на свои вопросы или нет? — хоть и вежливо, но с явным предостережением в голосе проговаривает мужчина, внимательно глядя на меня.       — Хочу… — Недоуменно хлопаю длинными ресницами, а сам задаюсь вопросом: что же это за право такое? И, несмотря на мое патологическое стремление все знать, в данный момент мне абсолютно не хочется спрашивать, что же из себя представляет это право Крови.       Он сдержанно кивает и продолжает, как ни в чем не бывало:       — Я не зверь. Я холис. Это сложно объяснить… Но в какой-то степени да, ты прав. Наверное, так и есть. Но я разумная форма жизни. У нас развиты медицина, технологии, образование, и… я могу превращаться в… да, в летучую мышь. У вас она называется так, но у нас нет. Когда мы окажемся на моей планете, я покажу тебе свою вторую ипостась, здесь не могу. Это ни от чего не зависит, если я захочу, то просто превращусь. Для нас это так же естественно, как дышать воздухом. Я не могу уехать без тебя, потому что ты — мой дайнэ, а это значит, что я без тебя… просто не могу.       — А кто такой дайнэ? — тут же интересуюсь.       — Дайнэ — это значит… — Он мешкает с ответом, отводит глаза, явно мучительно подбирая слова, и пауза затягивается. — Значит…       — Значит? — напираю я, пытливо заглядывая ему в глаза и зачем-то сжимая его ладони, но он, впрочем, не сопротивляется.       В ответ только беспомощно разводит руками и, наконец, просто произносит, встречая мой взгляд:       — Мой. Нужен. Не могу без тебя. Никак. Ты мой воздух.