Нет такой жертвы

      Он обрушился с небес на выдохе крика соперницы, отрешенный и неотвратимый. Лезвие тяжелого двуручника зловеще лязгнуло, продавливая гибкую сталь традиционно тонкого, пусть и невероятно прочного клинка. Выбитый из легких силой удара воздух не дал завершить фразу, но самурайский меч выдержал удар.       И возмущенно запел, окрасившись несколькими каплями рубиновой крови, отливающей огнем. Казалась, что плащ на Охотнице внезапно стал угольями раздуваемого костра, на котором с каждой секундой все ярче проступало пламя. Блютзаугер не прощает близкого контакта, и лишь сила Мистеса, окутывавшего вампирский клинок защитным полем заклинания, спасала Охотницу от повреждений. Полные боли пылающие глаза непонимающе, уже затуманенно в предсказании будущего, обратились на вместилище бога Томогара.       В безмолвии, прерываемой лишь шипением льнущих друг к другу клинков, Мистес выбросил вперед руку. И из нее изошла сама Тьма, самая непроглядная тьма перед рассветом нового мира. И сразу стало очевидно, кто и кого контролировал все это время, невзирая на все уверения.       Грянули, вырываясь со свистом из рассеченных губ, слова Небесной Кары. И с криком ярости Охотница, воплощении гнева Огненных туманов, обрушила свой меч на Алтарного Змея. Пламя в форме печати вырвалось и окутало огромную призрачную фигуру, дотянувшись языками и поглотив плывущее в вышине гигантское черное тело вместе со всем небом. И тьма, доселе лишь оттеняемая светом звезд и огнями битвы внизу, была разорвана обжигающими лучами полночного солнца.       Когда обожженная сетчатка вновь вернула возможность видеть, поразивший Алтарного Змея меч так и висел в воздухе. Рука на рукояти, полурасслабленная, нежно поддерживалась во взмахе рукой Сакая,        - Юджи... Я тебя... - тонкий, полусонный шепот над самым ухом.        - И я тебя люблю, Шана, - кивнул Сакай. И нежно притянул к себе за цепочку, на которой держался Аластор, одарив долгим поцелуем. И прошла не одна череда вечностей, прежде чем голова Охотницы, чьи пряди и глаза горят огнем, расслабленно откинулась вниз, клонимая к земле. Мистес закрыл ей глаза и рывком перерезал цепочку Аластора о торчащий из межключичной впадины Блютзаугер. Голова Шаны дернулась вслед за цепью, будто желая ее удержать, и со звоном ударилась о вечно голодное лезвие, оставив поперек лица кровавую полосу.       Сакай бережно стер ладонью кровь с лица Огненного тумана, и, долгим взглядом собирая каждую черту, медленно разнял руки. И следил взглядом за тем, как огненная бабочка, осыпаясь мертвенно-голубым пеплом, планирует вниз. До самой земли.        - Ее жертва ведь будет напрасна, Аластор. И жертва брата твоего. То последнее искусство, которому он научил меня, было - самопожертвование, - просто сказал своей обратившей в уголь руке, в которой угадывался рубин кулона, Сакай Юджи. - А я должен жить. Иначе даже там, в раю, будет лишь тьма, хаос и кровь.       Медальон обжег короткой вспышкой, и ладонь Мистеса разлетелась хлопьями сажи. Падающий бог разрушения был бережно пойман за цепочку.        - Я сохранил их факелы. И Алтарного Змея. И Шаны. В Полночном Дитя, как некогда Филес сохранила Йохана. Я использовал свое универсальное заклинание, подстроив его под заклятье Пленительного Каприза, - тихо продолжил Сакай, едва обращая внимание на неожиданно прекративший полыхать медальон. - И теперь они внутри меня навеки. Может быть, даже смогу говорить с ними, когда овладею им лучше. Ненадолго выпускать в виде Факелов в мир. И если вся моя жизненная энергия понадобится для того, чтобы их возродить, если только я пойму, как это осуществить, то исполню без колебаний.       Аластор безмолствовал, когда Сакай сжал его во втором, еще целом кулаке. И не перебивал до самого конца.        - Великий Король Кровавого Мира, Райское Пламя Аластор, я принимаю тебя. Прими мое тело как свою обитель. Мы вместе будем исполнять долг создателей, властителей и хранителей рая Ксанаду, пока он будет в том нуждаться. А после я сделаю все, чтобы подобрать тебе новую Огненноглазую Пламенноволосую Охотницу, если Охота в любом из миров еще будет продолжаться. Я выбираю форму венца, чтобы всегда помнить, во имя чего и какую цену я заплатил.       Мистес Полночного Дитя, контрактор Райского Пламени Сакай Юджи с печалью смотрел в темноту. На его лбу и вкруг всей головы пылали волосы и пузырилась, запекаясь, кровь от нестерпимого жара ненавидящего его Багрового Короля, но, казалось, он больше неспособен чувствовать какую-либо боль. Лишь сожаление.       Он сожалел о том, что оказался не в силах никого спасти. Он сожалел о том, что никогда не увидит вновь Шану или Алтарного Змея, ибо сохранить их после смерти в Полночном Дитя не смогли бы даже Помолвленные. Он сожалел о том, что вынужден был обмануть и будет еще очень долго обязан обманывать Аластора, прежде чем откроет правду и позволит новой Охотнице убить себя. Он сожалел о том, что опыт бога Томогара, помогающего ему использовать чудовищную силу бога разрушения в целях созидания, не выжег в нем все эмоции. Он сожалел, но принимал эту реальность ради другой, той, где не должно было быть подобных трагедий.       Ксанаду, так или иначе, вернулся к своим исходным законам, и с презрением покинули его, еще не осознавая его силы и масштаба жертвы, все соратники по Маскараду. Весь рой Томогара поднялся в небо, и следом за ними ушли тысячи Огненных Туманов. Обдавая его ненавистью и страхом, пронеслись мимо бывшие наставники и друзья. Когда он вскинул голову от земли к небу, ворота в новый мир были беспредельно пусты, и все звезды осыпались с небес, уступая тусклому рассвету.        - Знаешь, Аластор, - проговорил Мистес, - мне тут пришла в голову одна забавная мысль. В этой человеческой книге... В Ветхом Завете. В ней записано неправильно. И пока он поднимался вверх, в закрывающийся портал в рай, в воздухе раздавалось:       В день первый сошел Бог к нуждающимся, воплей алкающих во тьме и пустоте не стерпя. И сотворил Господь людей, ибо не мог слышать более мук глада Первородных, и птиц, и зверей, и всякую тварь для того, чтобы не мучила людей пустота. И не успел ничего увидеть, ослепленный и оболганный.       В день второй сотворил Он мечту, мысль и сострадание и наделил ими каждого, ибо в беззвучии творение его пожирало самое себя.       В день третий очнулся Он от вечного сна и услышал молитвы беспомощных о воплощении их мечтаний.       В день четвертый увещевал Он творения свои, приносящие друг другу лишь смерть и хлад безмолвной ночи.       В день пятый создал Он небо и землю, горы и леса, поля и реки, города и пустыни, птиц, зверей, рыб, всякую тварь и травинку, мир и войну, любовь и ненависть, всякое чувство и всякую жизнь, людей без числа, зеркало и его кривизну, дорогу и цель. И возгласил он трубно о Царствие своем.       В день шестой Господь погиб, отделив свет от тьмы, и сказал: "Это стоило всех жертв".       А на седьмой день Он скорбел.