Свет и тень

Амон не находил себе места. Раньше он делал только то, что считал правильным – и был абсолютно спокоен. Теперь он невольно задумывался над каждым своим шагом и над всей прожитой жизнью: а не зря ли было это все? Он думал о временах расцвета фашистской диктатуры. О временах, когда фашисты на полном серьезе считали себя избранными. Тогда он был убежден, что все делает правильно. Его система мира была предельно проста: последователи Гитлера – избранные, а все остальные – третий сорт. Если бы только все оставалось по-прежнему! Но теперь все было не так. Весь привычный, казавшийся Гёту таким идеальным фашистский порядок рушился на глазах. В воздухе витало предчувствие смерти. Предчувствие скорого конца. Самое время сматывать удочки. Но куда идти? С каждым днем Гёт всё яснее понимал, как заблуждались последователи Гитлера. Он не мог теперь называть себя стопроцентным фашистом. Он знал, что сейчас повсеместно солдаты Гитлера отступают, бегут, отчаявшиеся и уничтоженные, разочарованные, побежденные. Сам себе он иногда казался таким же: отчаявшимся, паникующим и не знающим, как жить дальше. Иногда ему снился кошмар, будто надвигается армия противника. Русские врываются в лагерь, сметая все на своем пути. Начинается паника. И тут вдруг все замечают его, Гёта, и начинают кричать: «Убийца! Убийца! Убийца!». Он почему-то бросается к одному из евреев, пытается спасти его, защитить от опасности, неясной еще ему самому. Но тут еврей поворачивается, и Амон видит, что у него – сверкающие гневом глаза Шиндлера. И Шиндлер с презрением и яростью бросает ему прямо в лицо: - Убийца, убийца, убийца! *** - Вы курите теперь гораздо больше, чем раньше. Лучше бы вам поберечь здоровье, герр Шиндлер. - Лучше бы тебе заткнуться! – угрюмо отзывается Оскар. – Никак не могу сосредоточиться. Ничто в голову не идет. Раньше он никогда не позволил бы себе такого поведения в адрес Йозефа, но теперь ничто его не радует. «Да плевать мне на чертова Гёта. Не в нем дело». - К вам посетитель – бесстрастно докладывает Штерн. - Скажи, что я занят. - Он настаивает. Герр Шиндлер, я осмелюсь предположить, что именно этого посетителя вы и ждете. Шиндлер не видит гостя в клубах табачного дыма, но слышит знакомый кашель. - Черт, ну и накурено же у тебя тут! Вздохнуть нельзя. Уже и забыл, что к тебе нужно входить с докладом – Гёт протягивает руку. – Я был самовлюбленным мудаком и готов исправиться. После некоторого колебания Шиндлер пожимает его ладонь. *** Когда они остаются совершенно одни, Гёт говорит: - Об этом не должен знать никто. Я не вынесу, если кому-то это станет известно. Я, образцовый офицер НСДАП… Что скажут люди? Черт возьми, да пусть лучше знают, что я в тебя влюблен, чем узнают это. Я помогу тебе вывозить евреев из Плашова. Оскар молчит. Гёт пугается возникшей тишины и торопливо продолжает, как будто оправдываясь: - Я больше не могу жить в сомнениях. Я обязан определиться. Гитлера поддерживать я уже вряд ли смогу, так что единственное, что остается – это помочь тебе. - Я знал, что ты придешь к верному решению – говорит Оскар. – Единственное, что я хочу спросить: ты делаешь это ради меня? Или ради них? - Оскар, черт, я не знаю! Я только знаю, что больше не верю в идеи Гитлера так, как верил раньше, что больше не считаю укрепление фашистских порядков делом всей моей жизни. - И ты хочешь, чтобы об этом никто никогда не узнал? Чтобы я никогда никому не рассказал о том, что ты все-таки был человеком, а не бездушным исполнителем воли рейха? - Обещай, что это останется между нами. - Как скажешь, Гёт.