Соната для гобоя любви

- При всём уважении к вам, мсье Нуар, надеюсь, вы понимаете, что вряд ли я смогу помочь вам в ближайшее время? У меня концерты расписаны на год вперёд, - поднимая бокал с белым вином, сказал лоснящийся, ухоженный бритоголовый негр лет тридцати в белом шёлковом костюме - Эмиль М'донго, самый известный кларнетист Франции. Тот, к кому он обращался, человек лет тридцати девяти, худой и бледный, одетый в дешёвый, но чистый чёрный костюм, откинул назад спадающие на грудь тёмные волосы и медленно поднялся со стула. В его ушах ещё стояли кошмарные звуки кларнета, хрипящего, визжащего, мяукающего и стонущего, как продажная женщина, кларнета, искажающего и уродующего то, что для него было самым важным, его сонату ми-минор для кларнета соло. Прекрасная, чистая, бесконечная мелодия была смята, испачкана, опошлена синкопами, сбивками и глиссандо... - Мне не нужна ваша помощь, - прохрипел он. - Отдайте ноты. Вы... - Я всего лишь несколько вас поправил, мсье Нуар, - невозмутимо сказал Эмиль. - Вы же не думаете, что публика станет слушать эту сахарную водичку совсем без поправок и доработки? Она годится для позапрошлого века, а теперь публика желает веселиться без остановки, не задумываясь ни над чем. Вы ведь уже не ребёнок и сами прекрасно понимете, что к чему, не так ли? Молодой композитор, ничего не отвечая, схватил с пюпитра ноты сонаты и судорожно скрутил их в трубочку, с трудом подавив желание ударить ими по наглой чёрной морде. - Да брось, Морис, - ухмыльнулся Эмиль. - Всё ещё злишься на то, что я увёл у тебя Мари? Сам понимаешь, она привыкла к роскоши и обществу, и с твоей стороны было глупо считать, что она захочет остаться с тем, кто вечно торчит в четырёх стенах и не то что не может заработать на приличный автомобиль, отдых на Канарах и бриллианты для неё, но сам носит один и тот же костюм ещё с первого курса консерватории. - Ты отнял мать у дочери! - прорычал Морис. - Она вздохнула свободно, избавившись от необходимости стирать пелёнки, - сказал Эмиль. - И почему ты думаешь, что она её любила? Или ребёнок входил в её планы? Сам сделал, сам и расти, сам о ней и думай. Это жизнь, Морис, даже в твоём любимом средневековье она была далеко не такой безоблачной и места благородству там было мало, а сейчас и вовсе не те времена. Лицо Мориса исказилось от бешенства, он сунул ноты в сумку, вышел в прихожую, сорвал с вешалки свои верно служившие ему двадцать лет шляпу и длинный плащ и вылетел из квартиры врага, отнявшего у него жену десять лет назад и к которому он всё равно должен был обратиться за помощью - и получить лишь насмешку, хлопнув дверью. - Ой, какие мы обидчивые... - хмыкнул М'донго ему вслед. Морис не помнил, как он добрался домой. Весь в снегу, измученный и злой, он привалился к входной двери, замёрзшими пальцами безуспешно пытаясь найти ключ в кармане - но долго искать не пришлось. Почти сразу щёлкнул замок и дверь распахнулась. На пороге стояла худенькая красивая девочка лет десяти на вид в ночной длинной рубашке, тёмные, как и у самого Мориса, волосы которой были заплетены в достающую до тоненьких щиколоток косу. В её тёмно-голубых глазах смешались радость, нежность и сострадание. Увидев Мориса, она бросилась ему на шею, начала лихорадочно стряхивать снег с его плаща. В Лили - так звали эту девочку, его единственную дочку и смысл жизни - не было ничего от её матери, глупой и самоуверенной балерины Мари Шалле, которая почти двадцать лет назад вторглась в жизнь Мориса, вымотала его и покинула вскоре после рождения Лили. Самоотверженная, ласковая, талантливая, Лили была почти полным отражением самого Мориса, только в ней не было его отчаянной жестокости - и не могло быть. Доброта и сострадание - таково всегда было второе имя Лили. - Папочка, ну как, всё получилось? - ласково спросила она. - Ты выглядишь таким усталым, неужели что-то не так? - Всё хорошо, цветочек мой, моя Лили, - Морис попытался скрыть усталость и разочарование, но они всё равно прозвучали в его голосе. - Я же чувствую, папочка, - укоризненно сказала девочка, помогая Морису снять плащ. - Я тебе смогу помочь хоть чем-нибудь? Что он сказал? Кошмарный, мучительный кларнет снова взорвал болью голову Мориса, в ушах снова замяукало, захрюкало, завизжало то, что М'Донго сделал с его сонатой. - Она никуда не годится... - еле слышно проговорил молодой композитор, опускаясь в кресло. Лили ласково сжала его руку, прильнула к нему. - Так не может быть, - сказала она. - Он просто ошибся и сыграл не так. - Да...он действительно сыграл..."не так"... - еле усмехнулся Морис. - Совершенно "не так". - А давай я попробую сыграть её? - предложила Лили. - Но она же для кларнета, а не для гобоя d'amour... - неуверенно пробормотал Морис. Лили с трёх лет - с тех пор, как у неё вообще окрепли пальчики - играла на всех разновидностях гобоя, даже на контрабасовом, изобретённом другом Мориса - но самым любимым её инструментом был альтовый гобой, у которого было и более поэтичное название - гобой любви, с тёплым звучанием, становившимся в её игре ещё более тёплым и благородным, без свойственного многим гобоистам глупого кряканья в нижних регистрах. Она была в свои пятнадцать (хотя выглядела намного младше из-за редкой болезни) лет победительницей очень многих конкурсов, посвящённых деревянным духовым и гобоям в частности и никогда не занимала места ниже второго или первого...но соната была рассчитана на кларнет - и на исполнителя высшего класса! - Она прекрасно вмещается в диапазон альтового гобоя, - возразила Лили. - Я её выучила, не бойся. - Но когда же ты успела? - спросил Морис. - Ты ведь простишь, папочка? Я тайком переписала один экземпляр для себя. Просто она мне очень понравилась и я не удержалась. - Лили опустила глаза. - Ты так хорошо пишешь. - Если бы так считали мои критики, - вздохнул Морис. - Ладно, цветочек, неси гобой. - Обещаю, я сыграю её именно так, - сказала Лили и ушла в свою комнату. Морис отупело взглянул ей вслед. Ну что она могла выучить за три неполных дня, если лучшие кларнетисты заявляли, что соната вообще неисполнима? Ещё и ноты не взяла...о Господи, наизусть не знал до конца даже он сам, ну и посмешище, наверное, будет...может, не надо было и разрешать - но Лили уже поднесла инструмент к губкам. Нежная, распевная печальная мелодия поплыла по бедно обставленной квартире, гобой пел в тишине, и бескрайние поля, осиянные луной, полные колышущейся травы, встали перед взглядом Мориса - тихое бормотание сонной реки, и вдалеке на холме старый замок, земля мечты, земля тишины и покоя, земля, куда Морис и Лили мечтали убежать из душного, порочного, страшного Парижа... Звёзды - тонкие иглы, достающие до самого сердца - и их отражение, их близнецы - росинки под луной, и рука Лили в его руке... журчание ручья, сень печально склонённой ивы, сердечко дочери бьётся у его сердца, хрупкое тельце под тёмным шёлком платья в его обьятиях, доверчивое тепло мягких губ...и рассвет, заря над всем миром, всё заливают алые и розовато-золотые лучи!...нет... Лишь мечта. Неосуществимая мечта - об этом не стоит и думать...и главная партия возвращается, горько-надломленная, ещё более хрупкая, чтоб угаснуть в бесконечно длинной ноте на доминанте пианиссимо. И - не было ничего. Лишь холодная прихожая, гроссмессер на стене, куча морисовых носков в тазу, не помещавшемся в ванной (...вот чёрт, самому надо было постирать...) и Лили, опустившая гобой и умоляюще смотрящая на него. - Ну как, папочка? - ласково спросила она. Но как она могла так сыграть - так понять всё, что мучило его - неужели догадалась - да нет же, это лишь её врождённая музыкальность? Морис не смог произнести ни слова, лишь упал на колени и припал губами к тонким длинным пальчикам на ножке дочери. Лили, улыбнувшись, наклонилась и погладила его по голове. - Ты так хорошо пишешь, папочка, - повторила она. - Но у тебя есть несколько ошибок. В семьдесят третьем такте лучше ре, а не ре диез, и ты перепутал инструмент. - Твоя правда, - согласился Морис. - Спасибо, - улыбнулась Лили. - Пошли, поужинаем? - Ты совсем перестал уделять мне внимание, - сказала Мари. Морис, покачивавший на руках тихо спящую дочку и напевающий вполголоса новое произведение, оторвался от своего занятия и уставился на жену диким взглядом. - С чего ты это взяла? - проговорил он. - Когда мы с тобой куда-нибудь выходили в свет в последний раз? - спросила Мари. - Ты всё время или пишешь, или гоняешь гаммы на всём, что только свистит или бренчит, или возишься с Лили. Я понимаю, что ты необыкновенный трудоголик, незаменимый член оркестра, фанатичный композитор и борец против лёгкой музыки и преданный отец, истовый верующий - тамплиер, но неужели ты перестал быть любящим мужчиной? Неужели я для тебя ничего не значу? - Я бесконечно благодарен тебе за заботу и за то, что ты родила Лили, - сказал Морис. - Ты очень дорога мне. Но я очень занят, Мари, я должен... - Благодарен он!... - Мари повысила голос. - Занят! А зарабатываешь так, что едва хватает что-то сьесть и как-то прикрыть мягкое место. - Я зарабатываю ровно столько, сколько нужно, - терпеливо сказал Морис. - И я ненавижу общество, ты ведь это прекрасно знаешь. - Дорога, а сам и совсем забыл меня! - продолжала Мари. - Не забыл, но, Мари, я не имею ни сил, ни времени для всех тех безумств, которые ты от меня требуешь, - устало проговорил Морис. - Я физически не в состоянии проводить по три часа в постели. - В год? - ехидно спросила Мари. - Твой сарказм неуместен. - сторго сказал Морис. - Как и я сама? - почти закипала Мари. - Значит, тебе дороже Лили? - Ты ещё приревнуй меня к ней, - хмыкнул Морис. - Лучше бы я никогда не рожала эту... Морис медленно поднялся, в его правой руке оказался мирно прислонённый к креслу гроссмессер, лицо его побледнело и исказилось от ярости. С лёгким звоном перегорели две лампочки в люстре. Мари, оцепенев, не могла отвести взгляда от меча в руке супруга и его страдальчески-злых глаз, яркостью соперничающих с блеском широкого, чуть загнутого на конце лезвия. - Ты, змея!... - прохрипел Морис. - ...Тебя всегда интересовали только секс, деньги и развлечения...ты и представить не можешь своим жалким...куриным умишком, что есть много других вещей в мире...более важных...что не всё можно купить...что любовь может быть чистой...что матерью быть, святая обязанность женщины...но матерью Лили вынужден быть я... - Он шагнул вперёд, прижав одной рукой к груди Лили, а другой вытянул вперёд гроссмессер. - Умоляю, прости, Морис! - воскликнула Мари, делая шаг к Морису. - Не прикасайся ко мне, иначе останешься без головы, - тихо и твёрдо проговорил Морис. - Я ненавижу тебя. ... - Что с тобой, Мо...папочка? - ворвался в сознание Мориса нежный голосок Лили. Морис обнаружил, что сжимает вилку с наколотой на неё сарделькой в кулаке так, что побелели костяшки пальцев и заболела ладонь. - Ничего, цветочек, - сказал Морис. - Много в мире плохих людей. - Но ты самый лучший, - Лили коснулась узкой ладошкой руки отца.