Сердитая Принцесса

о последствиях преобладания брюк над разумом, о загадочном портрете, о противоречащем законам физики холоде и о смерти из-за мужчин.

      Должно быть, вы не из робкого десятка, если хотите знать о Дэвиде Фрейзере. О нём не скажут ни ружья в его доме, ни кабанья голова с выпученными глазами с тех времён, когда он промышлял охотой на диких зверей, ни пластинки с Элвисом Пресли и Элисом Купером, ни даже барахло на чердаке. Впрочем, разве что барахло способно что-то рассказать, ведь именно там он хранил эти чёртовы фотографии, доставшиеся потом мне.       Если вы хотите знать о Дэвиде Фрейзере всё, спросите лучше о его привидениях – о тех, чьи дома он находил, чьи души и судьбы изучал, чьи взгляды и мокрые шаги будили его по ночам в заброшенной, пыльной и чужой комнате. Было и так, что Фрейзер встретил живого человека – женщину, спустя несколько лет ставшую призраком.       Из-за неё Фрейзер теперь молчит, беспокойно озираясь по сторонам. Седые волосы навсегда встали дыбом, руки трясутся, и он не в силах даже взять чашку: тут же в лучшем случае разливает её содержимое, если не опрокидывает. Приходится не только самому делать ему чай и кипятить молоко, дежуря на кухне, чтобы молоко не сбежало с плиты, но и подавать, придерживать чашку. Нет уверенности, что старина-заика Дэв оправится после пережитого, поэтому волей-неволей повествование беру на себя.       До определённого момента я и не представлял, что пережил охотник за привидениями Дэвид Фрейзер. Надо же было случиться всему вместе: случайной встрече, ночи любви, преследованию человеком и привидениями, смертям.       Старый висячий развратник Дэва, давно противящийся виагре, а сейчас и думать забывший о былых приключениях в чужих спальнях, раньше вставал, как пожарная каланча посреди города, при виде такой женщины, как Дана Ньюмэн. Как знать, может, мне посчастливилось никогда не видеть её, иначе бы её призрак гнался за мной, желая отомстить, как всем мужчинам. Они того заслуживали, но чисто из мужской солидарности я бы всё отрицал, говоря с Даной.       Дэвид трясущейся рукой передал мне конверт.       - Там-м, - губы его затряслись, а глаза чуть не вылезли из орбит, когда он резко повернулся ко мне, стоящему сбоку, - её фот-тограф-фии…       Сказать, что я был удивлён и очарован, - значит, ничего не сказать. В брюках стало тесно, а по телу разнеслось тепло – всё, что вам нужно знать, скрывалось в моей физиологии, в странном желании сблизиться с мисс Ньюмэн, которая к тому времени умерла. До некоторых пор, по рассказам Дэва, после неё оставалось нечто страшное, мало похожее на живое существо, но в нём определённо угадывалась женщина – разгневанная, злая и жестокая. Быть может, я должен был почувствовать, что красивая мисс на фотокарточках – это один из тринадцать беспощадных призраков, но кроме нахлынувшего возбуждения и интимных фантазий по усопшей я не почувствовал ничего, будто взгляд с глянцевой бумаги околдовал меня.       Воистину, женщина шикарна, хотя она, как я узнал от Дэвида, так не считала. Зря… Я потирал ширинку, поправляя складки ткани на джинсах, и думал: зря. Оранжево-розовый оттенок тёмно-русых волос выделялся на фото наравне с большими губами – какими обладает эта известная «миссис Смит» Анджелина Джоли, не без доли насмешки в сторону Джоли и похвалы Дане Ньюмэн подумал я. Овал лица Даны покрывали то природные румяна, то мелкие капли пота – возбуждающие! Перевернув фото, я заметил мизерное изменение, которое со следующей фотографией тревожностью отозвалось в сердце: румянец исчез, и лицо стало бледным, открыв новую, застывше-восковую и жуткую красоту. Переглянувшись с Дэвом, я без слов понял, что такой цвет остался после смерти навсегда. Но на последующих фото она ещё была жива. С каждым годом лицо менялось, не переставая придавать мисс Ньюмэн великолепия. Только чёрные глаза говорили о сердечной боли от мужских обид и физической – после пластических операций.       Я перевернул ещё несколько фотоснимков, пока не вздрогнул от последнего из них. Изображение самой Даны заменяли памятник, трава вокруг него, виднеющиеся на заднем плане другие памятники и это чудовищное, сразу бросающееся в глаза «R.I.P.»       - Твою мать, Дэв, - отшатнулся я и ещё раз всмотрелся. – «Rest in peace, Dana Newman» («Покойся с миром, Дана Ньюмэн»). Нельзя так пугать!       - Теб-бе п-понравилась он-на? – спросил Фрейзер.       - Что?.. – я отходил после потрясения – «Покойся с миром», призрак тебя побери, Дэв! - и замялся: - Да, она красивая. У неё такие… - изобразив руками шары, я поднёс их к груди. – Ты никогда не показывал мне её, только рассказывал о вашей встрече, совместной жизни, о том, как она… стала призраком, - я не знал, стоит ли тревожить мысли своего старины. Не лучше ли подогреть ещё молока? А когда я ставлю Пресли, он забывает о волнениях.       Дэв покачнулся, и я понял, что он хочет встать, но не может. В последнее время у него отекали ноги, приходилось мыть их в тазу, нюхать запах покруче, как он называл, «пердячки», но я терпел ради друга. К тому же, он сдавал мне жильё как убежище и заменял отца, пока пьяница, от которого мать родила меня, вполне себе здоровый мужичок на двух целых, волосатых ногах, буянил в доме.       Дэвида стоит проводить в туалет, думал я, чтоб он скинул пару килограмм или опустошил мочевой пузырь, пока он не сделал под себя, но ошибся: Дэв указывал на стопку бумаг с фотографиями, листами, ручками, карандашами и пепельницей. Я не сразу понял, почему Фрейзер показывает на пепельницу, но подошёл и увидел, что за ней лежит спичечный коробок.       - Сож-жги, - услышал я скрежет стиснутых зубов, сквозь которые прорывался страх, бившийся о гнилую эмаль. – Ты н-не понял? Сож-жги!       В этот раз я понял и крепче сжал в руках фотокарточки. О Ньюмэн, будь ты жива – дурак, я не соображал, о чём просил, - ты бы узнала, что такое настоящий горячий мужчина. Настоящий мужчина – мексиканец вроде меня, чей низ встаёт по стойке смирно, соблюдая все приличия приветствия дам. Мать моя родом из Мексики, но переехала в Штаты, вот я и родился здесь. О Ньюмэн, знала бы ты о моей матери, об отце, обо мне.       По спине прошёлся холодок. Нет, она ведь мертва, а если, будучи мёртвой, она узнает обо мне, лучше никому не будет. Но зачем сжигать фотографии красотки?       - Сож-жги, - повторил дружище Фрейзер таким голосом, что от испуга я отпрянул и влип в стол, скинув задом несколько листов. Я поднял их и вновь взглянул на мисс Ньюмэн.       - Дана красивая. Я не буду сжигать её фотографии, пусть даже не имеет смысла, существуют ли они.       - В-всё им-меет смысл, - прошептал Дэв и закашлялся. Кашель шёл откуда-то изнутри – не обычная простуда, а что посерьёзней. Но тут, на окраине города, у леса, хорошая природа, свежо: и млад, и стар излечится. – Я не з-зря пр-рятал ф-фото на чер-рдаке. Он-на могла прийти. Т-теперь я их д-достал, чтоб-бы ун-ничтожить. Ин-наче она всё-т-таки прийдёт. Худ-до б-будет.       Я не знал, как может явиться призрак, навечно запертый в стеклянном доме, но если Дэвид Фрейзер чего-то опасался – то происходило. Он чувствовал некоторые события. Бывало, бредил весь день про свет, а к вечеру перегорала лампочка. Водил я его как-то на прогулку, а он как заорёт не своим голосом, тогда ещё не заикаясь: «Нет! Не хочу под машину! Уводи, уводи меня. Уводи!» Увёл – так в тот день, через час, недалеко от нашего места прогулки, где перекрёсток, столкнулось множество автомобилей. Железная свалка, приправленная кровавым месивом, среди которого навсегда затерялись человеческие имена, фамилии, лица, фигуры, загородила путь пешеходам и новым автомобилям. С того дня я стал прислушиваться к предостережениям старика. Но не сжигать же память о Дане!       Сказал я, что сожгу фотографии, но не решился, несмотря на тревожное чувство. Взял только самую страшную, которая жуть как пробирала меня – с могилой и этим навязчивым «R.I.P.» Взял спичечный коробок, встал в стороне, отвернулся от Дэвида, а тот почти слеп: видать, только мои чёрные волосы и спина в тёмной рубашке маячат перед ним двумя пятнами. Чиркнул спичкой – завоняло серой, и рыжий огонь быстро перешёл на фотокарточку. Могила вспыхнула, скукожилась, как упавший осенний лист, и само горение напомнило унылую пору. Огонь съел неотчётливые могилы на заднем плане, насытился зелёной травой, чуть не обжёг пальцы и умер, став пеплом. Я незаметно спрятал остальные фотографии Даны в карман джинсов, всё ещё распираемых некромантскими фантазиями, сходил за пылесосом и убрал пепел.       - Т-ты т-точно всё сжёг?       Показалось, что совесть дёрнула меня за рукав, но мысленно я оттолкнул её.       - Да, - соврал я, смотря при этом в глаза другу.       Врал, не имея малейшего понятия о том, что натворил. Как же я сразу не догадался, что произошло после того, как я сжёг память о покойнице, но оставил фотографии живой… Клянусь, я не был бы таким идиотом, я разжёг бы камин и беспощадно бросил в огонь, как в жерло вулкана, все до единого снимки!       С моей ошибки начался отсчёт двух отшельнических жизней, что затерялись в доме в лесу, говоря о шестом призраке.       Старый друг поведал мне о том, как встретил Дану Ньюмэн. Бывший охотник следил за оленями, целый день делал зарисовки, потому что убивать ему никого не хотелось. Карандаш легко ложился на бумагу, вырисовывая голову и палки, при должном старании становившиеся похожими на рога.       Дана Ньюмэн повстречалась Дэвиду случайно, когда он ехал из леса, и, как это бывает, случайность стала судьбой.       Она притормозила его автомобиль на пустом шоссе, незаметной гадюкой ползущем через обширный лес. Тот лес выглядел довольно большим зелёным пятном на карте, а дорогу рисовали только на планах, поэтому не удивительно, что не каждый о ней знал. А кто знал, говорил, что ведёт она из ниоткуда, а выходит никуда. Кто, скажите, боялся той дороги? Кто угодно, только не Дэвид Фрейзер, рулящий и напевающий громкое, без должной для такого места тревоги в голосе: «Oh baby, yes, baby, whoo-oo-oo-oo, baby, havin some fun tonight, yeah well!» Увлёкшись Элвисом и довольный зарисовками оленей, Фрейзер не сразу увидел фигуру на обочине и не сразу затормозил.       Фрейзеру запомнились тонкие, белёсые, с выступающими костями руки, что потянулись к его капоту. А ноги? Два костыля.       - Вы напугали меня, - сказал он едва укоризненно, когда автомобиль его качнулся от резкого торможения. – Выскочили, как привидение. – Он откинулся на спинку кресла и довольно ухмыльнулся: надо же встретить в лесу симпатичную американку с такими чёрными глазами, что точно в душу заглядывают, с такими большими… дынями… кокосами… Он мысленно подбирал непристойности, сам себе будоража воображение. - Как вы оказались в лесу?       - Люблю гулять в тишине, - в голосе послышалась такая печаль, что Дэвид подумал: нет, нет, девушка, убавьте трагизма; слишком много в вас красоты, чтобы это как-то граничило с бедами. А, впрочем, кто вас, женщин, знает: говорят, красивая может быть несчастна, а уродливая счастливой.       Фрейзер поспешно открыл дверь.       - Садитесь. Куда вам?       - Домой, - девушка назвала адрес.       - Нам по пути.       Дэвид отвёз Дану в её дом. По дороге он расспрашивал девушку о ней и что-то бурчал в ответ о себе. Удивительно, как разговорилась с ним Дана, вчерашняя школьница-чертовка, сводившая с ума обликом и доводившая до возбуждения простой речью. Она училась в медицинском, чтобы делать пластические операции другим и себе, - малое, что узнал Дэвид о Дане в тот день.       Я спросил, что это был за день, но он только и помнил, что об Элвисе Пресли да об оленях, что был холодный октябрь – где-то середина. Я сказал, что Дана уж точно запомнила этот день, и для неё это не просто октябрь, а пятнадцатое или двадцатое число – обязательно чёткая дата.       - Зачем вам операции, Дана? – спросил Дэвид.       - Хочу изменить себя. Меня дразнили в школе. У Даны маленькая грудь, Даня толстая, у Даны некрасивые глаза. У всех глаза карие или голубые, а у меня – чёрные. Как мне это надоело! До сих пор насмешки преследуют в кошмарах. В группу поддержки меня не брали, мальчики либо не замечали меня, либо говорили, какая я некрасивая, что нам нужно расстаться.       Дана назвала много имён, часть которых Фрейзер запомнил.       - Известное дело – проблема не в тебе, - сочувственно отозвался Дэвид. – Бабья зависть. Кортни просто по-женски завидовала – уверен, она не так уж красива, и кроме груди у неё больше ничего нет. Нет внутренней красоты. А Джек – самоуверенный кретин. Пол – недалёкий умом.       - Пол… - с теплотой, хранившей былой огонь, сказала Дана. – Об этом баскетболисте я мечтала долгое время. Мне нужно измениться, по-другому я просто не смогу жить.       - Не нужно, - настоял Фрейзер.       Настоял он с того дня и на другом: он будет каждый день встречать Дану с учёбы, будет гулять с ней по большим улицам города, дарить подарки и никогда-никогда не бросит. Дана поверила, а мужчинам, даже такому хорошему другу, как Дэвид Фрейзер, верить не стоит.       Какое-то время он действительно был с ней.       Дом Даны отличался от других домов тем, что, как и дом Фрейзера, стоял близко к лесу. Отличался старинной мебелью, старыми часами, пенсне, чёрными статуэтками нахально улыбающихся ангелов, портретами давно живших людей, чьи имена Дана не могла назвать, кроме одного – своего прадеда, смотрящего на комнату столь холодным взглядом, что Фрейзер порой просил накрыть портрет чем угодно: хоть скатертью, хоть полотенцем. Когда же об этом просила Дана, Дэвид считал, что у неё паранойя, но его двуличие тогда не беспокоило девушку. В некоторых комнатах Фрейзер чувствовал себя неуверенно, иногда ловя невидимый посторонний взгляд, в других точно холодом обдавало, а зимой даже в свитере он дрожал.       Накануне Рождества Фрейзер украшал дом, заодно решил лучше заклеить окна и на первом, и на втором этаже. Он порезался и страшно рассёк палец. Дана обработала палец медицинской жидкостью, обмотала повязкой.       - А-а-а! – закричал Дэвид от боли, тут же решив перевести ситуацию в шутку: - А-а-а! Я твоя мумия. Бу-у! – он протянул руки, обхватив Дану за плечи, и чуть не повис на ней, настолько крепко обняв.       Дана заулыбалась.       - Иди сюда, моя мумия, - она не рискнула целовать его в нос, ведь там недавно выскочил прыщ, а сразу прильнула к губам. Рту стало тепло так же, как и сердцу, а в нос ударил приятный запах лёгкой небритости и дешёвого пива. Фрейзер гладил тёмно-русые волосы девушки, перебирая ладонями кончики, на которых особо выделялся оранжево-розовый оттенок, напоминающий листья красивого домашнего цветка.       Фрейзер в который раз повалил Дану на диван, прильнув к её губам, но не тем, что как у Джоли… Хотя почём знать. Хрупкое светлое тело продавливалось под тяжестью Фрейзера, поддаваясь жёстким движениям, сменяющимся лаской. Ласки Дане нравились больше, чем грубость.       - Холодно, - сказала Дана после того, как станок Фрейзера – и звучит же, чёрт побери, - в таком советском духе – остановился, как после первой смены.       Горячий и возбуждённый, Фрейзер резко притянул Дану к себе.       - Сейчас тебе станет теплее.       - Нет, Дэв! – отрезала она, вскочила с дивана и начала одеваться. В полумраке открыла ящик и на ощупь нашла новое бельё – телесного цвета трусики, а не цветные кружевные, какие любил Дэвид. Достала домашние брюки, а не те, что облегают ноги и ягодицы. Нашла водолазку и тёплую кофту. – Не люблю этот дом, - добавила она. – Так хочу уехать куда-нибудь.       - Почему? – удивился Дэвид. – Из-за холода? Просто сейчас зима. Я заклею окна. - Положит она на место эти жуткие детсадовские трусы или нет? Чёрт, она надевает их, поправляет на бёдрах и тут же берётся за брюки. Гаже этих брюк только красная тюремная одежда.       Дана видела взгляд, полный возмущения, слышала и слова Дэвида. Заклеит окна? Ну конечно.       - В третий раз? Посмотри, Дэвид, - Дана указала за окно, - что ты там видишь?       - Снег идёт… Сильный снег идёт, - уточнил мужчина. Женщины любят детали.       - При таком снеге теплее, чем когда в воздухе мороз, а дорога едва покрыта коркой – почти невидимой, зато вполне ощутимой, если поскользнуться. Знаешь, такая насыпь, будто белый песок. В доме должно быть ещё теплей, а я чувствую, как коченею и скоро превращусь в ледышку.       - Может, отопление отключили?       - Какое отопление?! – возмутилась Дана. – Батареи тёплые – только у них и можно греться. Тепло как будто не распространяется. Что-то не так в самом доме: будто стены, потолок, чердак и подвал сдерживают тепло, а днём – я не раз замечала – солнечный свет едва доходит до окна, тени предметов такие чёрные, будто только начался рассвет после длинной ночи. Почему так? Это даже противоречит законам физики. Мне не нравится мой дом. Давай уедем к тебе после Рождества, Дэвид.       Фрейзер задумчиво держал руку за головой, сверкая чёрной подмышкой с уже проклюнувшимися новыми волосами. В физике он силён не был, разве что знал необходимые мелочи, чтобы водить автомобиль, а в свете, в тепле и в холоде… Пожалуй, Дана права: что-то не так.       - Если ты так хочешь, Дана, конечно, уедем. Например, ко мне домой. А окна я всё-таки заклею и в третий раз.       Так Дэвид и поступил. Казалось, весь дом уже был забит поролоном. Мой друг сделал ещё и обивку возле батареи, а потом занавесил портрет. Именно после последнего его действия в доме стало теплей. Ага, подумал Дэвид, всё дело в портрете. Очень странная взаимосвязь.       Перед самым Рождеством Дэвид и Дана спали, когда случилось непредвиденное.       Сквозь сон Дане почудилось, что кто-то стучится во входную дверь. Ни матери, ни отца у неё не было, подруги не имели привычки вдераться в дом среди ночи, а почтальон должен был прийти только днём. Должно быть, сильный ветер, предвестник славной рождественской бури, что засыпает города, стучался в двери. Стук повторился – уже назойливей.       - Да кто это там? – спросила саму себя Дана. В ответ на её голос Дэвид что-то забормотал и подложил руку под подушку.       Дана села на диване, раскрыла глаза, и перед ней поплыла тёмная комната в синих тонах: старые колоны, сросшиеся со стеной, камин, стол с белой скатертью и недопитым вином, портрет прадеда. Застывшие на холсте черты лица, казалось, изменились. Да, обычно глаза смотрят холодно, но сейчас тревожно, а зрачки так и светятся в темноте. Дане хотелось верить, что ей показалось: из-за освещения или её странного состояния. Но, что бы там ни казалось, нужно спать дальше, тем более стуки больше не повторялись.       Дана удобней легла на мягкой подушке, поморгав, чтобы снять слезу с глаз – должно быть, выступила от холода. От холода? Но только вчера ещё было тепло. Дана пошевелила пальцами ног: благодаря носкам пятки и ступни сохранили тепло, но пальцы заледенели, будто девушка провела несколько часов на улице в осенней обуви. Нагретыми под одеялом руками Дана потрогала нос – кончик оказался ледяным. Захотелось в туалет, как это случается ночью в студёную пору.       Тук-тук-тук…       Стук повторился. Настойчив сегодня ветер, даже слишком, будто не зима в дом врывается, а кто-то кулаками со всей силы барабанит. Дана не на шутку испугалась.       - Дэвид, - Дана слегка потрясла мужчину, в ответ тот что-то промычал и засопел.       Дверь зашаталась, словно кто-то тряс её и изнутри, и снаружи, желая выломить. Казалось, что на первом этаже и на улице перед домом не один человек, а целая компания людей, и каждый бросается на дверь с кулаками.       - Дэвид, проснись.       Тук-тук-тук.       Ба-бах! Ба-бах!       Почему Дэвид ничего не слышит?       Дана, как ошпаренная, вскочила, нащупала ногами обувь и включила ночник. Один носок её почти сполз с ноги, скрутившись в трубочку, и почему-то казалось, что именно этой ноге небезопасно – её легче всего схватить за трубочку, а потом и за кожу. Плечи обдало холодом, но Дана боялась их потирать, чтобы нечто не схватило её за пальцы, не уволокло туда, вниз, где вовсю колотили в двери, где заскрипели половицы, будто по ним кто-то шёл. Но в доме ведь не было никого, кроме Даны и Дэвида.       Невольно Дана кинула взгляд на портрет прадеда. Как же она сразу не обратила на то внимания! Распознала такую мелочь, как изменение во взгляде, но не заметила главного: портрет прадеда не был занавешен, хотя Дана отчётливо помнила, что вчера Дэвид взял старое покрывало и прибил его к портрету гвоздями, потом ещё резко рванул, попробовав, не сползёт ли оно. Тогда не сползло, а сейчас покрывало валялось внизу, а строгий взор прадеда и – показалось ли? – злобная ухмылка на холсте сменили тревожный взгляд.       Ночника не хватало. Девушка приблизилась к выключателю, боясь подходить, ведь в той стороне висел портрет, который в ночи казался живым и устрашающим.       Щёлк! Щёлк – света не было.       - Должно быть, перегорела лампочка, - вслух поразмыслила Дана и тут услышала, как в дверь быстро забарабанили. Скрипела уже не одна, а несколько половиц, всё выше и ближе ко второму этажу, к спальне.       - Дэвид! Дэвид, проснись.       - Ум-м-м… - раздалось бормотание.       В дом кто-то пробрался, ведь списать на ветер, даже самый сильный, теперь было нельзя. Кто это и что ему нужно? Среди ночи никто просто так не врывается, разве что любимый человек, с которым вы месяц не виделись – и тот сначала звонит, - или непрошеный гость, несущий дурные вести, желающий обокрасть или даже убить. Может, какой одинокий бандит приметил дом, так же одиноко стоящий в тихом районе, и решил, что будет легко его опустошить.       А если это бродяга, который замёрз и чувствует, как отнимаются ноги, у которого болят пальцы, уши и нос, заливает соплями горло, рвётся, стучится из последних сил? Только Дана набралась смелости, чтобы проверить источник таинственных звуков внизу, как те прекратились.       Дана прислушалась: несильная вьюга убаюкивающее свистела за окном.       Девушка прошла к ванной и туалету, включила тусклую лампу и успокоилась здесь, за дверью, среди душистого мыла и свежих полотенец. Только Дана вытерла помытые руки и подошла к двери, как свет резко выключился.       Перед глазами тут же поплыли круги, похожие на «мушки» от голода, только цветные на чёрном фоне. Дана на миг зажмурилась: на чёрном фоне слева она увидела узоры, похожие на цветущие чернобрывцы, - пожалуй, единственный плюс в закрытых в темноте глазах. Дана боялась темноты и дёрнула шпингалет, но он не поддавался, как будто кто-то нарочно держал его. Рванула ещё раз – дверь словно наглухо запечатали, как древний проход в подземелье.       Секунду назад в ванной было теплее, чем в комнате, но теперь и сюда прокрался холод. Будто в облике туманного человека, проскользнул он под дверь и сейчас витал в воздухе, касался икр и ляжек Даны, хватал её за руки и зловеще шептал на ухо. Не он ли в следующую секунду со скрипом открыл кран, откуда бешеным потоком хлынула вода? Теперь холод смешался с сыростью и шумом, заглушающим голос Даны.       Ньюмэн забарабанила в дверь и начала кричать:       - Дэвид! Дэвид! Помоги мне, Дэвид.       Раздались шаркающие шаги, о приближении которых Дана молила. Это её возлюбленный, проснувшийся после нескольких бокалов вина, с пульсирующей головой и сонными глазами, недоумевающий, идёт к ней.       - Дэвид!       Дэвид, чьи шаги Дана слышала совсем рядом, тени ног которого она видела внизу сквозь щель с маленькой полоской света, развернулся, прошёл мимо и глухо ударился об стену.       - Я здесь, Дэвид… - Дана замолчала, не договорив: «Помоги мне». Почему он не открыл ей?       Девушка осознала, что перед тем, как услышать шаги, она не слышала, как поднимается Дэвид. Только сейчас скрипнула кровать, раздалась зевота, за которой последовало:       - Ну что такое…       - Дэвид! В доме кто-то есть! – закричала Дана. Кожа её покрылась мурашками, ноги чувствовали невыносимый холод, будто и вправду их кто-то хватал ледяными ручищами, а вода вовсю хлестала из крана.       Казалось, прошла вечность, прежде чем свет в ванной комнате включился, и Дана смогла открыть дверь. Шпингалет был всунут до конца, словно дверь хотели забаррикадировать, а девушка едва-едва закрыла её. Она бросилась в объятия Дэвида с истеричным криком и схватила его за плечи:       - В доме кто-то есть, в доме кто-то есть!       - Успокойся, - он отнял её руки. – В доме никого нет, кроме нас с тобой.       Дана затрясла Дэвида:       - Нет, я не успокоюсь! Я не успокоюсь, пока не уеду отсюда.       С раскрытым ртом, в который забились мокрые от слёз волосы, Дана прильнула к груди Дэвида и сжала кулаки на его спине.       - Тихо, тихо, - сказал он, обнимая Дану. – Тс-с, всё в порядке.       - Нет, Дэвид, нет! – Дана сжала кулаки сильнее.       Фрейзер протёр сонные глаза, соединив пальцы у переносицы, и не без укоризны вздохнул.       - Почему ты решила, что тут кто-то есть кроме нас? – не дожидаясь ответа, Фрейзер задал новый вопрос: - Что тут вообще происходит? Ты принимала ванну в три часа ночи?       Всё время Фрейзер был так удивлён поведением возлюбленной, что шум в ванне его мало волновал. Дэвид зашёл, ощутив, как напористый водопад, доходя до дна ванны, прыгает на него ледяными каплями. Дана ужаснулась: чтобы закрутить кран, Дэвиду понадобилось повернуть его несколько раз.       - Я не включала воду, - сказала Дана.       - Ну да, - нервно рассмеялся Дэвид, вжавшись пальцами с побелевшими костяшками в край ванны. – Вода включилась сама. И свет сам выключился, да?       - Да… - Дана понимала, как глупо звучит её ответ.       - Должно быть, ты сама включила воду и забыла, - Дана чувствовала, что терпение Дэвида иссякает.       - Да, чёрт возьми! – вскипела Ньюмэн. – Чтобы в такой холодине помыть руки, я на полную открыла кран с холодной водой. Сама себя закрыла. Сама, боясь темноты, через закрытую дверь смогла выключить свет!       Фрейзер задумался, стоя с идиотским лицом, какое на миг получается у продувшего футболиста.       - Клянусь тебе, Дэв, вода включилась сама, свет выключился тоже сам.       - Подожди, - Фрейзер зажмурился, выставив вперёд ладонь правой руки. – Я верю, верю тебе. Но не слишком ли всё странно? Раньше такого не случалось.       - Сегодня ты прибил гвоздями покрывало к портрету. Прошу тебя, Дэв, не нужно этого делать. Портрет злится.       Фрейзер вновь нервно рассмеялся и вдруг побледнел.       - Становится холоднее, когда он на нас смотрит, - вспомнил Дэвид. – Когда я закрываю его, сразу же теплее. Дело не в обивке, не в поролоне, а в портрете. Ты ведь тоже так считаешь? Или мы оба сошли с ума?       Дэвид выключил свет в ванной и прошёл в комнату. Вольфрамовая нить трещала, лампочка горела ярко, как солнце. Он сел на диван и ладонями-лодочками потёр нос и зевающий рот. Дана села рядом.       - Дэвид, ты не слышал, чтобы в дверь стучали? Стук был очень сильный и несколько раз.       - Нет, не слышал, - насторожился Дэвид. – Тебе, наверно, показалось, что кто-то стучал. Это вьюга.       - Нет, нет, - поспешила объяснить Дана. – Я слышала вьюгу, та тихо и спокойно посвистывает за окном. А тут совсем другое…       - Тогда какой-то бродяга. Кому тут ещё стучать?       - Я тоже об этом думала, но…       - Никаких «но», Дана, иначе я потеряю терпение! Кто бы то ни был, он уже ушёл и больше ему от нас ничего не надо. Я ведь прав?       Дана нерешительно кивнула.       - Вот и славно, - Дэвид в который раз зевнул. – Может, пойдём досыпать?       - Мне страшно, Дэвид.       - Чепуха. Тебе нечего бояться… Ох! – вздохнул Фрейзер, поднялся с дивана и закрыл дверь в комнату на ключ, ещё и попробовал ручку. – Теперь к нам никто не зайдёт. Даже призраки, - он глупо засмеялся, а Дана побледнела.       - Дэв, послушай, - попросила его Дана, - надо выбросить портрет. Я ненавижу его!       - Ох ты ж Господи… - вздохнул Дэвид. – То занавесь, то выброси. Да с удовольствием. Мне он и сам не нравится. Что бы там ни было, меня пугает этот дядька, - Дэвид намеренно употребил грубое слово, выражая искреннюю несимпатию к прадеду мисс Ньюмэн. – Какой-то старый балбес, из-за которого всем страшно и холодно.       Дэвид того не понял, а Дана заметила: взгляд её прадеда вновь изменился, и был он недобрым…       На следующий день Фрейзер хотел отвезти портрет на свалку.       Он осторожно снял портрет прадеда Ньюмэн, еле удержав за раму, чтобы не упустить. Мой дружище положил холст краской вниз на стол и на обратной стороне неожиданно заметил чернильное примечание в виде стихотворения, выведенное красивым ветвистым почерком. Он тут же позвал Дану, и та сказала, что не знала об этой записи: портрет висел ещё с её рождения, и она ни разу его не снимала.       - Это видно, - сказал Дэвид, посмотрев на выцветшие и покрытые паутиной обои, что выделялись на стене грязным четырёхугольником.       Вместе Дэвид и Дана прочитали:       «В дом проклятый тепло приходит,       Когда хозяин в нём один.       С незваным гостем - лишь уходит.       Здесь Ньюмэн – главный господин.       Он сотворён холстом и краской       Злых духов прочь из дома гнать.       Распознаёт он фальшь под маской,       Кто хочет красть и убивать.       Кто будет мёртв – предупреждает,       Уводит он от них врагов,       От страха души очищает,       Чтоб был спокоен, сладок сон».       - Что скажешь, Дэв? – спросила Дана.       - Детские четверостишия. Банальная и глагольная рифма. Прикол твоего прадеда, нарисовавшего самого себя. Я позвал тебя, думая, что это важно.       - Что же получается?.. – задумалась Дана, не соглашаясь с колким доводом мужчины. – Портрет действительно влияет на тепло и холод в доме. «С незваным гостем лишь уходит»… Всегда было тепло, до твоего появления, Дэв.       Фрейзер стукнул по раме, и портрет загремел на столе, как грозовые тучи в ливневом небе.       - Не впутывай меня, пожалуйста, в эту странную историю! – рассердился он. – Если я тебе незваный гость, то, пожалуйста, найти другой способ об этом сказать.       - Я не впутываю! – начала оправдываться Дана. – Ты родной человек для меня, но об этом не знает мой прадед, чей дух – если можно так выразиться – сидит в портрете.       - Сидит в портрете. Сидит в портрете! – Дэвид хлопнул себя по карману и разозлился от боли в руке, ведь хлопок прошёлся по ключам от дома. – Ты в последнее время такой полоумной стала, что я не представляю, как с тобой жить.       Дана сверлила стену чёрными глазами и была такой грустной, как никогда.       - Так не живи, - сказала она сквозь слёзы и опустила взгляд. – Уезжай от меня. Только я разобраться хочу, понимаешь? «Кто будет мёртв – предупреждает» - как понимать эти строки?       - Как хочешь, так и понимай! – Дэвид вышел из комнаты.       - То, что нечто закрыло меня в ванной, выключило свет и открыло воду, - разве не предупреждение? – спросила Дана саму себя.       Дэвид вернулся спустя пару минут.       - Я что-то нервный сегодня. Прости, - он поцеловал Дану и взял портрет.       В тот день Дэвид распилил портрет бензопилой и вывез остатки холста на свалку. Понял ли он тогда смысл стихотворения? Знал ли, что вместе с портретом увозит защиту дома от злых духов? Мог ли представить, что его возлюбленной скоро не будет в живых? Нет. Как и я не понимал, что натворил, когда сжёг только одну фотографию.       Прошло несколько лет. Лет, за которые Фрейзер порядочное количество раз изменил Дане из любви к разнообразию и из её истеричности на пустом месте. Приезжал он под утро – якобы работающий всю ночь, и в этом была доля правды: один его орган работал, правда, не мозг, как ожидалось. Дана чувствовала приторный запах чужой парфюмерии, осыпала Дэвида расспросами, от чего он злился и врал не краснея, пока однажды не признался, что хочет перерыва в отношениях.       - Перерыв задержится на неопределённое время? – спросила Дана, глядя на пустое место, где раньше висел портрет. С отсутствием незваного гостя в доме становилось тепло, приезжал Дэвид – начинался холод, но не такой сильный, как в то время, когда дух портрета был жив.       Дана остановила Дэвида, который уже собирался уезжать.       - Подожди, - сказала она. – Я знаю, что ты меня не забудешь, с кем бы ты ни был и куда бы ты ни подался. Хочу отдать тебе свои фотографии, - она протянула ему пару фотокарточек, которые теперь скрывались в кармане моих джинсов вместе с поздними – после операций. – Бери, Дэв, лишним не будет.       Нехотя Фрейзер взял фотографии, осмотрел дом и умчался. Дане хотелось плакать, но она не могла выдавить из себя ни слезинки. Она смотрела в зеркало на своё, как ей казалось, уродливое лицо. Возможно, ей удастся снова понравиться Дэвиду, если она возьмёт себя в руки, перестанет нервничать, не будет замечать сверхъестественного в доме, а главное – изменит внешность. Станет полноценной новой женщиной, как в одном индийском фильме. «Жажда мести», вспомнила Дана, где женщина, преданная альфонсом и брошенная в пасть крокодилу, выжила, изменила внешность, отомстила супругу и спасла детей.       Дэвид страстно любил Дану, но детей они так и не смогли завести. Всему виной холод или состояние Даны – она не знала.       Если и заводить детей, то только от Дэвида. Отчаянная мысль вернуть его изменением внешности привела Дану на операционный стол.       К тому времени мисс Ньюмэн закончила медицинский и стала ассистентом пластического хирурга. Каждый вечер она трогала груди и не могла понять, большие они и красивые или стоит увеличить их на размер, но точно знала: над ними смеялись в старших классах. Всю голову заняли только мысли об операции – другого выхода не было.       Малую часть зарплаты Дана тратила на пишу, одежду и дом, после стала продавать вещи, чтобы прокормиться. Остальные деньги уходили на то, чтобы в родной клинике ей делали операции. В конце концов Дана просто отказалась от денег, чтобы те сразу шли как зарплата пластическим хирургам.       Теперь мисс Ньюмэн удлинила нос, вживила что-то под глаза, без того полные губы увеличила, но они не потеряли своей красоты, как это, вопреки ожиданиям, часто случается после пластики. Грудь она увеличила на один размер, который, увы, не вернул Дэвида.       Фрейзер вернулся сам. Он хотел было сказать, что осознал свою ошибку и наговорить прочей лабуды, цепляющей женщин, но так и застыл на месте, когда ему открыла девушка, ещё краше прошлой Даны. Дэвид узнал её, но почему-то колебался в догадках.       - Дана… - прошептал он. – Дана, какая же ты красивая!       - Т-ты в-вернулся? – Дана заикнулась, как сейчас заикается Фрейзер, только молодым, звонким голосом, полным чисто женских переживаний, как между нами говорят, соплей.       - Я вернулся. Прости меня, Дана. Вернулся к тебе навсегда. Больше я тебя никогда не покину.       Фрейзер сдержал слово. Он всячески заглаживал вину и исправлял ошибки, находясь рядом с Даной.       - Я ещё себе не очень нравлюсь, - сказала она, сидя у Дэвида на коленях. – Надо подправить глаза.       Тот посмотрел в её зрачки.       - Давно я не видел твоих глаз. Неужели ты дождалась, простила меня? Не надо ничего подправлять, всё идеально.       - Нет, нет. Обещаю тебе, это последняя операция, - поцелуй служил подтверждением обещания. И операция действительно была последней.       Всю неделю в доме стоял жуткий холод, хотя за окном раскрывались почки на деревьях, а под растаявшим снегом из-под мокрой чёрной земли появлялась первая трава. Должно быть, дом предупреждал Дану о чём-то зловещем, но та боролась с ненормальностью, которая погубила её отношения с Дэвидом. Дважды сам по себе выключался свет, трижды открывался кран с холодной водой. Дана вздрагивала, но ничего не рассказывала Дэвиду, а молча закрывала кран и включала свет.       - Жаль, что ты не беременна, - сказал однажды Дэвид. – Я так хочу детей.       Дана засияла. Неужели их желания наконец совпали?       - К сожалению, нет, но мы можем постараться.       Дана вдруг спросила, почему Дэвид думает, что она не беременна. Срок ведь может быть маленьким, когда живота не видно.       - Насколько я знаю, они не идут во время беременности.       - Кто, что не идёт?       - Это слово из женского лексикона, я стесняюсь говорить. Ну, - замялся Дэвид, - то, что бывает каждый месяц. И, Дана, пожалуйста, будь аккуратней в туалете и в ванной.       Дэвид только что вышел из ванны и ещё не выключил свет. Дана направилась туда, заглянула в ванну и увидела кровавый след – не свой. Она тихонько вскрикнула, но Дэвид явно принял крик за удивление и отошёл в комнату. Кто-то чужой, явно не с добрыми намерениями, оставил отпечаток красной руки на белой ванне.       - Что бы ты ни было, уходи отсюда, - шёпотом сказала Дана и направила большую струю из душа на след. Густая кровь потекла в канализацию.       Дана оправилась после пережитого и вскоре решилась на последнюю операцию.       Операцию она проводила сама – не в первый раз. Дана уже не боялась боли и крови – работа и происшествия в доме закалили её.       В какой-то момент Дана совершила ошибку. Лишнее движение скальпеля – и жуткая боль раздалась в глазу. Казалось, что в глаз попал осколок или его облили кислотой. На что бы ни было похоже ощущение, ужасней него Дана ещё не испытывала, и молила, чтобы с ней случилось другое несчастье, только не потеря зрения. В медкомнате она заойкала и заорала, и крик её эхом прокатился по комнате, перейдя в пустые больничные коридоры – тихие, как в морге. Дана чувствовала, как из глаза что-то вытекает, но это была только кровь. Боль утихла совсем немного, но зрение не возвращалось.       - Я не вижу! – крикнула Дана и разбила зеркало, в котором вновь лицо показалось ей уродливым – теперь, вне всяких сомнений, окровавленное и со слепым глазом оно таким и было. – Зачем мне жить, если я не вижу!       Фрейзер работал днём, когда Дана Ньюмэн вернулась в дом. Он сразу заподозрил неладное, когда его никто не встретил. Но то, что он увидел в ванне…       - Сл-лишком стр-рашно. Он-на сдел-лала эт-то с собой, оставив пред-дсмер-ртную зап… записку, - сказал старина Фрейзер, возвратив меня из страшного рассказа в реальность только для того, чтобы напугать сильней. – Он-на написала, что пр-роисход-дило. Я д-дурак…       …Дэвид трижды постучался в дверь ванной, откуда слышались тяжёлые капли воды, подёргал дверь и понял, что она закрыта на шпингалет, как в тот день, когда вода резко включилась сама, а свет выключился.       - Дана, ты в порядке? – конечно же, нет, сразу пронеслось в его голове. Надо выламывать дверь, потому что дорога каждая секунда! Дэвид толкнул дверь, но напрасно – она слишком тяжёлая. Тогда он вспомнил о бензопиле, принёс её и под жужжащие звуки распилил часть двери, просунул руку, открыл замок с другой стороны.       Перед Дэвидом открылась ужасная картина.       Должно быть, именно боязнь увидеть то, что кроилось за закрытой шторой, заставило Дэвида вначале посмотреть на медикаменты, привезённые Даной из больницы и стоящие на крышке унитаза, на полотенца, выпачканные кровью, на столик с шампунями и мылом и только потом – на окровавленную штору.       Немного крови расплывчатым узором и каплями – то маленькими, то большими – покрывало низ зеркала и поверхность стула для него. Вереница кровяных следов тянулась до ванны, и там, в воде, смешавшейся с кровью, как после работы китобоев, лежала Дана Ньюмэн. Дэвид поскользнулся на чём-то и только сейчас заметил на полу кровавую надпись: «I`m sorry» («Прости меня»). Сколько, чёрт возьми, крови, подумал он, надо, чтобы написать это, чтобы залить ею всю ванну. Никто не выживет после такого, никто.       - Дана… - обратился он к лежащему в воде трупу, где-то в глубине души надеясь, что женщина его ещё жива.       Он выскочил из ванны, набрал 911 и стал ждать…       Через какое-то время он пришёл в ванную и посмотрел в остановившиеся чёрные глаза Даны. Взгляд её навсегда остался любящим, с толикой укоризны, но главное – мёртвым.       Из кровавой ванны выплывали неживые холмы изрезанной груди. Глубокие порезы, точно следы средневековых пыток, проходили вдоль рук и шеи. Красная полоса диагональю пересекала лицо – от лба через нос и щеку к скуле. Липкие, должно быть, от пота, а потом и от крови, мокрые волосы стали тёмного, фалунского красного цвета. Ещё вчера живая, говорящая с Дэвидом Дана теперь не шевелилась, не чувствовала его присутствия, а её тело слегка колыхалось от воды.       Фрейзер вспомнил о записке и прочитал её.       Дана Ньюмэн написала обо всём: что она видела и слышала в доме, о чём думала, как переживала после расставания, как хотела вернуть Дэвида и делала операции ради него.       «После того, как я наполовину слепа, я не знаю, как жить дальше. Это будет мучительное существование. Ещё больше я не знаю, как жить, если ты разлюбишь такую калеку, как я» - это были слова из предсмертной записки.       - Я люблю тебя, Дана, - заплакал Дэвид. Не знаю, как он выглядел: должно быть, как ребёнок, - напуганный и не знающий, как поступить. В любом случае, я сочувствовал ему и не хотел бы оказаться на его месте.       - П-по преж-жнему вспом-минаю её, - сказал мой старина.       Те, кто когда-либо обижал Дану, немногочисленные школьные друзья и коллеги по работе признали, что даже после смерти Дана Ньюмэн была прекрасна. Она заслуживала большей любви и большего уважения при жизни.