Эстетика поведения

Я медленно поднял тяжелые веки и встретился взглядом с потускневшей лампочкой, излучавшей грязный сероватый свет. Тело ужасно болело. Всё вокруг расплывалось, теряя фактуру и форму. В глотке пересохло, язык опух и совершенно перестал двигаться. Сил не было даже на то, чтобы повернуть голову, поэтому я старался сфокусировать своё внимание на этой бесполезной лампочке, чтобы снова не отключиться. - Ну, что, дружочек, с пробуждением. - Весело отозвался знакомый голос. – Мне пришлось попотеть, чтобы тебя заштопать. Передо мной возникли знакомые очертания сутулого мужчины в посеревшем врачебном халате, который, по-моему, был ему на размер больше, чем нужно. Его длинный рот кривился в улыбке, которая выдавала широкие скулы. Голубые глаза сощурены, толстые брови немного разведены. Казалось, что на его щетинистом лице не оставалось места, куда бы не пробрались мимические морщинки. Всю его кожу покрывали крапинки веснушек и родинок. Ясно, что Андерсон не был красавцем, но его образ не был лишен той пафосной иронии, на которую очень часто велись женщины. И потому у него всегда их было много. Я углядел в широком кармане его халата бутылку, возможно, уже пустую. Впрочем, было бы куда удивительнее, если бы её там не было. Несмотря на всю свою тонкую натуру, Ганс выпивал как минимум две бутылки в день. Однако, ни у одной из его женщин язык не поворачивался назвать Андерсона алкоголиком. Надо отдать ему должное, этот человек – гений. Несколько лет назад он был врачом-онкологом, физиком-ядерщиком и выдающимся пианистом. Понятия не имею, что именно заставило его уйти в подполье. Впрочем, теперь он увлекся буддизмом, может, это сказалось? - Я скажу Лексу о том, что ты проснулся. Вам стоит кое-что разъяснить. – Снова заговорил он, наливая воду из пластмассовой бутылки. - Что произошло? – Я медленно повернул голову, чтобы рассмотреть лицо Андерсона. – Где я? - Береги силы, приятель. – Он подал мне стакан с водой. - Бекер позаботился обо всём. Он всегда подчищает за тобой. Я привстал и принялся жадно пить из рук своего спасителя. Только сейчас я ясно осознал, что мы находимся плохо освещенном, маленьком помещении с такими же бумажными сёдзи, как и те, что были в той злосчастной гостинице. Где-то на третьем глотке я поперхнулся и закашлял. Огромные голубые глазищи снова внимательно следили за мной. По спине покатился пот. Мэй уставилась на меня взглядом испуганного волчонка. По её опухшему лицу текли крупные солёные слёзы. Сказать, что я был удивлён её присутствием – не сказать ничего. Да она и не должна была быть здесь. Её тело принадлежит руинам этого большого бумажного домика. По всем законам суровой реальности она должна была остаться там, стать ещё одним приятным воспоминанием, пока догнивают её, разлетевшиеся от взрыва, ошметки. Не трудно догадаться, кто снова сломал все каноны. Мне действительно стоило поговорить с Лексом. Мэй поняла моё удивление, но не осмелилась издать даже звука. Она ещё больше вжалась в стенку. На её лице заиграли тени, глаза заблестели, как две подтаявшие льдинки. Недостатков кожи при таком освещении было совсем не видно, потому она показалась мне очень красивой. - Что она здесь делает? – Спросил я, не отрывая взгляда от девчонки. - Лекс сказал, что она спасла тебе жизнь. – Мужчина взглянул на девушку. – Правда? Она неуверенно кивнула, переведя глаза на Андерсона. - Теперь она тоже часть семьи. – Бодро сказал он, доставая из кармана бутылку красного полусухого. – На, выпей, голубоглазка. Мэй подползла к нему и дрожащей рукой взяла бутылку. Она сделала один большой глоток, затем облизнула очерченный азиатский рот и отдала обратно. Её лицо невольно скривилось от горечи вина. Впрочем, она тут же приняла серьёзный вид и провела рукой по мокрым губам. Я больше не смог выдавить из себя ни слова. Мне снова захотелось уснуть, но я не смог закрыть глаза и больше не смотреть на неё. Было в ней что-то, от чего я не мог оторваться. Она тоже смотрела на меня, твердо и уверенно, несмотря на дрожь в коленках. Краем глаза я заметил, как погасла улыбка Андерсона. - Всё в порядке, Джон? Голова не кружится? – Он наклонился ко мне и прикоснулся ко лбу. – Черт возьми! Я позову Лекса, тебе нужно в больницу. Я перевел взгляд на Ганса, но не смог ему ничего ответить. Он понял это сразу, поэтому тут же вылетел из комнаты, забыв захлопнуть за собой подобие двери. Я, наконец, закрыл глаза, даже не взглянув на свою незабудку, и устало выдохнул. Моя спина почувствовала топот маленьких ног по тонким татами. Мэй закрыла сёдзи, после чего подошла ко мне и принялась стирать пот с моего лица какой-то тряпкой, которая неприятно кололась, когда прикасалась ко лбу. Мысли заглушали голоса, которые эхом раздавались в голове. Я был на грани между сном и реальностью, там, где каждое движение становится бликом, каждый крик шепотом, каждое прикосновение лёгким дыханием любимой женщины на шее. Мне виделись образы, яркие, обрывистые. Я едва успевал уловить их до того, как они пропадали. Ко мне, спотыкаясь, бежал маленький загорелый мальчик без одного переднего зуба. Он так сильно щурился от солнца, что цвет его глаз невозможно было различить, зато ясно виделась выгоревшая на солнце макушка, в обрамлении кучерявых темных волос. Он смеялся и его смех раздавался во мне чем-то живым. Подбежав, он вдруг стал серьёзным. Его грязные пальцы обхватили мою руку. Он повис на ней и тут же заплакал. Он больше не мог терпеть. Слезы градом катились по щекам. Я заглянул в его лицо и увидел в отражении мокрых глаз себя, смущенного, обескураженного, с выгоревшей макушкой. В этот же момент мальчик пропал, и вместо него появилась огромная белая комната с кушеткой посреди. На ней лежит девушка. Совсем молодая, но до невероятия истощенная. Она крепко сжимает мою руку и тянется ко мне, шепча что-то неразборчивое. Я не узнаю её лица, но голос её кажется мне знакомым. Я наклоняюсь, чтобы разобрать тихие слова. - Пожалуйста, помоги мне, Джон. – Её горячее дыхание обжигает мне ухо. Услышав это, я не могу удержаться и целую её. Я понимаю её слова, и они находят отклик во мне. Но о чём она просит? Девушка отрывается от моих губ, и когда я открываю глаза, то вижу перед собой Моник. Она сидит на коленях и держит на руках себя же, только с дырой в груди. Мо плачет и вопит, прижимая к руками голову мертвой женщины. Её губы касаются лба мертвеца, руки по локоть в крови. Она кричит мне что-то, и крик отдается в моей черепной коробке неясным звоном, отголоски которого шепчут: - Помоги мне, Джон, пожалуйста, помоги! Она протягивает руку, и я беру её. Тёмная жидкость течет по моей ладони. Всё вдруг темнеет, наполняется чем-то неосязаемым и тяжелым. Я вытягиваю руки и пытаюсь нащупать опору. Передо мной зажигается прожектор и обжигает глаза. Когда они перестают слезиться, то я вижу огромную трибуну в свете прожектора. Вокруг много людей. Все они смотрят на меня и перешептываются. Я обескуражен, пытаюсь узнать хоть кого-нибудь, но их лица будто стерты плохим ластиком. Рядом с трибуной сидит Андерсон и с важным видом набирает что-то на старой печатной машинке. От её омерзительного звона в ушах начинает жужжать. Внезапно Ганс встает, прокашливается и громко парирует: -Встать, суд идёт! На трибуну поднимается Лекс в черной мантии. В его руках молоточек и кожаная книжица. Пока он открывает её, все садятся. - Суд постановил: - начинает он свою речь, - Джон Мартин – слабое звено нашей цепи. Такие как он отравляют нашу семью, вносят раздор в сплоченный круг, нарушают священную связь. От слабых звеньев нужно избавляться в первую очередь, иначе цепь никогда не станет крепкой. Пораженную конечность нужно отрезать, а не ждать пока она заживет. Всяких крыс нужно травить, а не ждать пока они сдохнут сами. Потому Джон приговаривается к казни через повешенье. Мне на шею тут же набрасывают тугую петлю. Я пытаюсь сопротивляться, ищу оправдания, зову на помощь, но никто не слушает. На задних рядах начинают смеяться. Пол проваливается под ногами, веревка сдавливает шею. Несколько секунд я дергаюсь как червяк, насаженный на крючок, после чего наступает абсолютная темнота. Все шумы стихают, я закрываю глаза и становлюсь пустым.