Одиночество

Утром просыпаюсь от того, что Володя целует меня в шею, прижимаясь ко мне со спины. Чувствую его стояк. Потягиваюсь и намеренно выпячиваю попу. Его рука тут же оказывается у меня между ног, скользит по промежности и подбирается к яичкам. Прикрываю глаза. Нежные поглаживания заставляют судорожно сжиматься мышцы. - Лежи так, - просит Володя. Остаюсь лежать на боку. Твёрдый член трётся о промежность. Рука выныривает и перемещается на мой пенис. Володя дрочит мне, как мальчишке. Закусываю губы. В закрытую дверь ломится Милан. Но Володя уже не может прерваться. - Можешь без подготовки? Киваю ему, и пропускаю скользкие пальцы. Они только смазывают. Растягивать уже некогда. Сам рукой помогаю в себя войти. Пропускаю с трудом, но ведь пропускаю же. За это время я научился полностью расслаблять мышцы. Я доверяю Володе, знаю, что меня ожидает. Он двигается во мне, торопится. В дверь скребётся овчарка, просит гулять. - Милан, место! – Володя не отпускает меня, он уже на взводе, ничто его не остановит. Я помогаю ему, сжимаю сфинктер, стараясь приблизить его оргазм. Его рука в это время скользит по моему члену яростно и даже болезненно. Мы спускаем вместе, стонем, нам вторит Милан за дверью, скулит, подхватывая наши стенания. - Ух, - выдыхает Володя и крепко целует меня в плечо. – Встаём. Он соскакивает с дивана и открывает дверь. Милан прыгает вокруг хозяина. - Сейчас, - обещает Володя. – Скоро гулять, - и исчезает в коридоре. Пёс подбегает к дивану. - Милан, - зову я. – Ты прости нас. Так уж получилось. Овчарка смотрит на меня, как будто понимает, что я говорю. Протягиваю руку и глажу Милана по морде. - Всё-таки я удивляюсь, как он тебя принимает. Володя уже в комнате, быстро по солдатской привычке одевается. - Давай, поднимайся, умывайся, а мы по-быстрому погуляем. Завтракаем и едем. Да, у нас же сегодня поход по магазинам. Пока мои на прогулке, встаю, убираю диван, умываюсь, ставлю на кухне чайник и бегу одеваться. Чайник у Володи отключается сам. Удобная штука! Не надо караулить, сидя на кухне. Вы вот сейчас улыбаетесь. Теперь уже у всех такие чайники. А вот тогда это было в новинку. Володя всё делает быстро – гуляет с собакой, ест, бреется. У него всё чётко. Да, двадцать лет военной службы накладывают свой отпечаток. Мы выходим из квартиры. Он уже вставляет ключ в замок и вдруг спохватывается: - Лёш, сбегай в большую комнату. Там мой пиджак с бумажником. Я несусь по коридору, хватаю пиджак и слышу глухой стук. Бумажник падает и раскрывается. Наклоняюсь, чтобы его поднять. И застываю в такой позе. С левой стороны, под прозрачной плёнкой, вложено фото. С него на меня смотрит юноша. Он очень похож на Володю. Беру бумажник в руки и выпрямляюсь. - Ну, где ты там застрял? Оглядываюсь на Володю. Он стоит в дверях и смотрит на меня. - Он выпал сам. Чувствую себя так, будто меня застали на месте преступления. - Лёша, не оправдывайся. Я же знаю, что ты никогда не будешь проверять мои карманы. Пошли. Володя разворачивается и идёт к выходу. Я иду за ним, в руках у меня злосчастный бумажник. На улице я отдаю его Володе. Он кидает его в бардачок, садясь в машину. В полном молчании я пристёгиваюсь ремнём безопасности. Мы выезжаем на проезжую часть. - Тогда я делал карьеру, - произносит Володя. Он начинает свой рассказ сам, без моих вопросов и просьб. – Что для этого требовалось? Семья, партийный билет, прекрасная характеристика. С характеристикой было всё в порядке. Нигде не светился, был послушным гражданином. А вот с семьёй была загвоздка. Не привлекали меня девушки. Слава Богу, у меня хватило ума не сказать об этом отцу. Гомосексуализм преследовался законом. Я понимающе кивнул. - В общем, невесту мне нашли. Я женился. О любви у нас речи и не шло, но внешне всё выглядело благополучно. Родные стали ждать пополнения в нашем молодом семействе. Ну, молодость есть молодость. Горячий был, гормоны играли. Получилось у нас с женой несколько раз переспать. Этого оказалось достаточно. На фото – мой сын. Я потрясённо раскрыл рот. - Так уж всё сложилось. В партию вступил. Карьера, как говорится, удалась. Только жизнь не удалась. Развелись мы, когда Союз развалился. С сыном общаюсь. Алименты платил. Вот только перестал. Ему восемнадцать недавно исполнилось. - То есть, ты к ним ходишь? – ляпнул я, не подумав. – Извини. - Да. Я сидел и от бессилия сжимал и разжимал кулаки, проклиная советскую систему. Она ломала людей, строила всех под одну гребёнку, разрушала человеческие судьбы. Ненавижу. - Лёша, что с тобой? - Ничего. - Я понимаю, для тебя это неожиданно. Надеюсь, что это не скажется на наших отношениях? Я непонимающе уставился на Володю. Он, правда, думает, что я могу из-за этого его бросить? - Володя, это никак не скажется. Просто я не могу принять то, как с нами поступали, не давали строить свою судьбу так, как мы бы этого хотели. - Лёшка. - Машина остановилась на светофоре. – У тебя большая душа. Я затих, желая, чтобы Володя сказал мне самое главное. - Ты славный и добрый человек. Загорелся зелёный свет. - И сейчас мы оденем тебя, как картинку. Я разочарованно выдохнул. Ну, да. Сейчас явно не та ситуация, когда признаются в любви. А может, ещё слишком рано? Мы знакомы…сейчас посчитаю… чуть больше двадцати дней. А мне кажется, что я знаю Володю всю жизнь. И вот он, магазин. Я смотрю на цены и вздыхаю. Понимаю, что мне хватит на джинсы, кроссовки, пару рубашек и на всякую дребедень в виде ремня. Просветить вас, сколько стоили китайские кроссы? Двести шестьдесят - двести восемьдесят тысяч рублей. Джинсы порядка триста пятидесяти тысяч рублей. Плюс – минус тридцать тысяч. Иду по рядам. - Лёшка, иди-ка сюда, - зовёт меня Володя. – Смотри, какие джинсы. Тебе пойдут. Я таращусь на классические штаны. Цвет красивый. Жёлтая строчка. - Бери, будешь мерить. И вон те возьми, они молодёжные. Я мотаю головой. «Классики» мне достаточно. Володя настойчиво суёт мне в руки модные молодёжные зауженные джинсы. - Пошли к рубашкам. Тащусь за ним, считая в уме, сколько мне остаётся на рубашки. Володя выбирает штуки три. - Ты только не смейся, но тебе должно пойти красное. Так уж одна рубашка точно будет красной. Голубенькую тоже возьмем. И никогда не надевай серое. Лучше белую. Ты сейчас загорелый, вообще будет классно смотреться. Я тяжело вздыхаю. Похоже, придется остаться без кроссовок и трусов. Идём к примерочным кабинкам. - Давай, мерь. Володя запихивает меня внутрь кабинки и задёргивает шторку. Я быстро переодеваюсь. Классические джинсы мне точно идут. Кручусь перед зеркалом. Дёргаю шторку вбок. - Ну, как? - Рубашку к ним красную надень. Надеваю поверх футболки рубаху. - Ай, класс! Это уже продавщица рядом стоит, и глазками так стреляет. - Молодой человек, Вам очень идёт. Кажется, мои щёки могут конкурировать в цвете с рубашкой. - Мерь всё остальное. Володя спасает меня, задвигая шторку. Поспешно надеваю зауженные джинсы. - Слушай, тебе и эти идут. Володя заглядывает внутрь кабинки. - А не слишком молодежные для меня? - Лёшка, тебе сколько лет? Ты и есть молодёжь. Смеюсь. Вообще-то, я думал, что тридцатник – это уже конец жизни. Но глядя на Володю, понимаю, что не конец. Вон как он здорово выглядит. Накидываю белую рубашку. - Всё берём, - резюмирует Володя. – Жду тебя на кассе. Девушка, рубашки в упаковке принесите, пожалуйста. Подхожу через несколько минут к прилавку. Достаю кошелёк и печально вздыхаю, так как у меня даже на кроссовки денег не остается, не говоря уже о плавках. Но с другой стороны гордость берёт. Я всё-таки могу себе что-то купить. Расплачиваюсь и, обвешанный пакетами, иду к машине. - А теперь в обувной, - Володя медленно трогает с места. - Э-э-э… - тяну я. – Вообще-то, у меня всё. Обувной в следующий раз. - Лёш, мы всё купим сразу. И попробуй только отказаться. - Вов, может не надо? – робко спрашиваю я. - Надо, Федя, надо, - отвечает Володя фразой из фильма. Да, похоже, что отказаться не получится. Володя купил мне кроссовки и нижнее бельё. Сам затащил меня в отдел плавок. Ещё и себе прикупил. Всё ржал, что у нас теперь одинаковые будут. Продавщица взирала на нас с удивлением. Похоже, что таких сдвинутых покупателей она ещё не видела. Обновки мы обмыли дома весело. Естественно, всё закончилось крышесносным трахом. На работу завтра я пойду во всём новом. Надеюсь, что профсоюзная активистка, наконец, помрёт от восторга. И настанет мне счастье.