Канон покаянный

1409 г. Т.Э. Имладрис Глорфиндел сидел на скале над равнинами Рудаура, глядя в сторону перевалов Высокого пути. Ниже по склону все еще курился омерзительным чадом курган из туш темных тварей, перебитых во время ночного штурма, поэтому-то он и вылез на вершину: якобы, посмотреть окрестности, а на самом деле, подышать свежим воздухом. И сделать пару набросков этой необычной осени. Унылые равнины, расстилающиеся прямо за узкой ленточкой истока Бруинена, пестрели яркими пятнами зеленой травы, столь неожиданными для такого времени года. Вилась легко и весело дорога к перевалу. Светлым днем она была пуста, и, похоже, ее вполне устраивало, что нынче по ней бродили только отряды орков и прочей дряни с Хитаэглира. Глорфиндел провел угольком по листу, рисуя поворот древнего тракта. Невольно вспомнил, как широко шагали крепконогие, крупные горные пони, которых Владыка Элронд дал гостям из Эрин Гален для возвращения домой по зову Трандуила. Как плелся и стриг длинными мохнатыми ушами смешной ослик, облюбованный для путешествия Айвендилом. И как по-детски любопытный Майа поднимал наивные глаза на склоняющуюся к нему с седла гибкую фигурку Гвельвет – они как-то сразу подружились. С досадой глянул на руку – тонкое серебряное кольцо на указательном пальце давно не мешало ни рисовать, ни орудовать мечом. Привык! Знать бы еще, что оно означает. Думал, получил ответ, а оказалось, что спросил не ту, кого надо было бы… Случайно услышанный разговор подарил ему многие годы спокойствия, разрушенного подарком Скорбящей Валиэ. Как тогда сказала Гвельвет, небрежно пропуская снующий челнок между натянутых нитей?.. «Ты говоришь – мы лишили себя праздника, но слишком многие сказали бы, что мне нужны лишь почести и слава чужого имени. Зачем мне обряды общего признания, если я хотела только его?» Тинуэль в сердцах швырнула на колени недошитый свивальник и обозвала Гвельвет дурочкой. А та бросила свои клубки и кинулась на шею к подруге, гладя ее круглый живот и целуя солнечную конопатую мордашку. Ему показалось, она действительно была счастлива… Все были счастливы в те долгие дни мира. А потом разрослась Тень, огромные пауки поползли из Дол Гулдура, орки и черные люди заполонили равнины Рудаура и Кардолана. Имладрис в осаде, у Владыки Эрин Гален на счету каждый, кто может держать оружие или исцелять раненых. Дороги и перевалы наполнились темными тварями. Сколько продлится эта война? Теперь за пределы Имладриса выходили только отряды разведчиков и только потайными тропами. Но по распоряжению Глорфиндела, эльдар целыми днями показывались на скалах то здесь, то там, не позволяли врагам забыть, что твердыня Света все еще не покорена. Здесь они были недосягаемы для черных арбалетных болтов и зазубренных ятаганов, но твари наверняка подсчитывали их, а штурмы с каждым разом становились все злее. О дальних вылазках в одиночку пришлось забыть даже Глорфинделу: это стало слишком опасно. Когда-то он сам удивился, до чего соскучился по своей лесной мыши в последней долгой поездке до Митлонда. Они с Олорином и Айвендилом по приезде засиделись у Элронда, но Гвельвет пришла еще позже, и он ждал ее с таким нетерпением, которого в себе не предполагал. Набросился на нее с порога, срывая плащ и стаскивая через голову платье. Она ошеломленно пискнула и тут же счастливо рассмеялась. Потом, уже положив ее на постель, он тоже смеялся, навалившись на теплую спину. Заставлял хихикать и ежиться от щекотки, шептал в подставленное ушко какие-то ласковые скабрезности. В предгрозовой духоте ее волосы потрескивали и сыпали зеленоватыми искрами, точно звериный мех. Она выгибала длинную шею, подставляясь под поцелуи, и только ахнула тихонько, когда он прикусил ее загривок, заставив ткнуться лицом в постель. Подхватил под живот, поставил на колени. Брал ее безжалостно, намотав черные кудри на руку. С удивительно ясной головой наблюдал, как она тает от наслаждения своей беспомощностью. Менял угол и рвал ритм, будто путал неопытного воина в тренировочном поединке, доводил ее до бессильного скулежа и всхлипываний. Наглухо закрылся от ее осанвэ – знал, что в Незримом мольбы не выдержит, а так хотелось! И когда ее руки судорожно сжались на одеяле, а гибкое тело отчаянно подалось назад, он удержал ее за волосы. Холодно спросил на ухо: «Так чего же ты хочешь?» «Тебя! – простонала в ответ, вильнула бедрами, обдавая его член влагой и теплом разгоряченного входа. – O, Lauro-cano, пожалуйста!» - и сорвалась в крик без слов. Вжималась круглыми ягодицами ему в пах, содрогаясь внутри, блаженно изгибалась, комкая в руках одеяло… Гвельвет сладко фыркнула, когда он упал рядом на спину. Взгляд у нее все еще уплывал куда-то, глазищи казались черными от расширенных зрачков. Он притянул ее пылающее лицо к своему, но она вывернулась, взяла его руку, прижалась искусанными губами... - Мой, - выдохнула, поднимая голову и заглядывая ему в глаза. – Cano… Herunya*! Тогда и у Глорфиндела помутилось в голове, и он плохо помнил, как вытягивался под ее руками, о чем просил и какие говорил слова. Помнил только шелковистые касания черных кудрей, разметавшихся по его бедрам. Помнил жаркий рот, скользкое, неожиданно пугающее прикосновение зубов к нежной шкурке, твердый кончик гибкого языка, дразнивший, обвивавшийся и надавливавший у дырочки на вершине головки. Помнил смоченную горячей слюной руку, щекочущую его в самом нежном месте, и неуклонное, мягкое проникновение мокрого пальца в тело, заставившее его дернуться от ощущения собственной беспомощности. Убедительнейшее сочетание власти – и принадлежности! Мой лорд! Сжимающиеся кружком губы подчинялись движениям руки на черноволосом затылке, язык дразнил, неожиданно скользя или прижимаясь, а тонкий пальчик владел и издевался, проникая все глубже, и вдруг согнулся, раздвинув плоть и задев что-то внутри, от чего перед глазами стемнело, и все тело пронзила короткая, небывалая судорога, начисто погасившая сознание. Ей наверняка было больно, когда его пальцы рванули волосы, а переполнившаяся семенем головка ткнулась в твердое небо, заставляя ее подавиться и беспомощно раскрыть рот для кашля. Вот только он был не в состоянии почувствовать чужую боль… Когда к нему вернулся разум, она уже улыбалась, потирая ладошкой горло. Облизнулась и провела тыльной стороной руки, покинувшей его тело, по длинному липкому следу слюны и семени на подбородке до самой шеи. Может, этот терпеливый, довольный жест и заставил его позже, когда душная тишина сменилась шумом ливня, дотянуться до брошенной куртки и вытащить сверток черного шелка? Не было тогда ничего возвышенного в их страсти, одно животное упоение, темное и яркое, как гроза за окном. И серебряные кольца, нанизанные на цветной шнурок, показались в отблесках молний до странности бесстыдными… Будто Та, которая прислала их, тоже могла знать жаркую, кружащую голову темноту, а не только прохладу вечной ночи. Должно быть, его смущение от этой мысли и почувствовала Гвельвет, сонно таращившаяся из-под взлохмаченных черных кудряшек. Она не отказывалась прямо, но так неуверенно и горько благодарила, что он, в конце концов, устал копаться в загадках. Вложил одно кольцо вместе со шнурком в ее руку и крепко стиснул похолодевшие пальцы. «Решай сама, - сказал он ей тогда. - Я хочу знать, считаешь ли ты кольцо, которое я буду носить, своим, но не стану торопить тебя с ответом». Дурень, как же он теперь сожалел о последних словах! Гвельвет уехала на крепконогом горном пони, перешучиваясь с Айвендилом. Тот вызвался осмотреть умирающий Лес, обещал вернуться – да так и бродил где-то по просторам Смертных земель, очарованный и раненый их красотой в самое сердце. Гвельвет осталась в Эрин Гален, откуда они не имели вестей с начала осады. И колечко осталось. Вопросом без ответа… Заметили его многие. Олорин даже качал головой неодобрительно и печально, пока Глорфиндел не рассказал ему, что второе увезла на шнурке его лесная, пушистая, упрямая мышь. Не надела, но увезла в древний Лес и пропала там, так и не поверив в собственные слова, сказанные в жаркой темноте грозовой ночи. Гладкая полоска серебра стала привычной на руке, не мешала сражаться, не цеплялась за волосы, когда он убирал их перед боем. Но эти слова Глорфиндел до сих пор не мог слышать спокойно. Вот же мышь кусачая! Посреди военных забот его вгоняют в краску непрошеные сладкие воспоминания. Herunya… Хорошо хоть, на Квэнья никто не говорил, потому что теперь к нему так обращались очень часто. Воины Имладриса – к своему командиру. Воины артедайн – к могучему союзнику. Мой лорд! Nai*! Он знал, что бесит темных тварей до зубовного скрежета, сидя на высокой скале в легком свете осеннего солнца и ярком сиянии собственной силы. Пусть поищут что противопоставить Свету Амана! Быть может, артедайн станет чуть легче, если на линиях обороны маленького отряда эльдар соберется как можно больше этой дряни… Интересно, зимой отродья Тьмы уползут в свои норы, как обычно, или черная воля, собравшая их в плотно сбитые, злые в драке кучки, не позволит им отдыхать? А грядущая зима будет суровой! Это чувствовалось в воде и воздухе, в слишком ранней и слишком холодной осени, в которой было так мало привычного cullo*. Разведчики, недавно вернувшиеся от сожженных укреплений Амон Сул и Западных холмов, говорили, что везде уже полно опят, но сплошь ядовитых. Перевал, должно быть, уже закрыт. Можно выслать туда разведку – но зачем? И так ясно, что погодой в этом году управляют не ветры Сулимо, а тот неуловимый гаденыш, властитель Карн Дума, заполучивший несчастное творение Келебримбора, обагренное кровью его создателя. Глорфиндел зябко повел плечами, вспоминая веселого, ловкого Телпэринквара, ученика Энердила, в Ондолиндэ – и изуродованное тело, поднятое на зазубренных орочьих копьях перед черными ратями в Эрегионе… Мысленно пожелал Телпэ исцеления в Чертогах от всей боли, которую ему довелось испытать перед смертью. Близнецы после разведки сообщили, что похоронили тела павших артедайн. Судя по тому, как вздрагивали их голоса и убегали взгляды – ох, не тела им пришлось хоронить… На что еще способны Кольца под управлением черной силы? Хотя в руках Света они оказались вполне способны противостоять ей. Страданиями и смертью Телпэ была оплачена нынешняя тихая жизнь Имладриса, которого не может коснуться рука Короля-Чародея, даже когда твари Тьмы стоят лагерем у внешних рубежей. Была бы воля самого Глорфиндела, он бы простил не глядя Келебримбору слабость, отдавшую Врагу Семь и Девять. Беда в том, что сам потомок Огненного духа вряд ли себе ее простил. Ничего, друг, не кори себя, сладим мы с Призраками Колец! Ты свое дело сделал, и дело великое. Пока этот мир хранят твои творения, свет и надежда в нем не умрут. В долине Последнего приюта все еще царило ласковое лето, но как только приходилось выбираться из нее, крик мира о помощи начинал звенеть в ушах, напоминая о могуществе ушедшего мастера Гвайт-и-Мирдайн. А помочь миру они сейчас ничем не могли, разве что накрошить еще пару сотен гнусных тварей и спалить их тела в огромных кострах, следы от которых долго не рубцевались на скалах. Надо было думать, как снять осаду с Имладриса, как помочь изнемогающим в борьбе артедайн. Глорфиндел собрал кисточки и узелки с влажными красками. Свернул и бережно убрал за пазуху набросок в цветах этой странной осени. Олорин покажет его Белому совету, им нужно знать, чего ждать от слуг Саурона. Оперся на руку, спрыгивая со скалы на неприметную тропку, ведущую по дождевой промоине в скрытую долину. Колечко чуть слышно звякнуло о камень.