Канон покаянный

Около 3270 г. от Сокрытия Валинора, Тирион Стило тихонько поскрипывало по бумаге. У Книжника были аккуратно подстриженные гладкие иссиня-черные волосы. С прошлого своего появления здесь Глорфиндел знал, что стричься отец начал после своего возвращения с Арафинвэ, в знак скорби и позора их народа в Лебединой Гавани. Тогда же избрал новое имя, Yenonotindil*, и новое дело… Мать от его воспоминаний лишь неопределенно морщилась: гордая Фаниэль, дочь Финвэ, не считала, что надо быть строже самих Валар и осуждать себя за то, что совершили другие. Хотя она скучала по родственникам и, кажется, была втайне благодарна отцу за все, за что вслух порой называла его многозначным словечком Uquetindil*, делая вид, что просто оговорилась. Отец только улыбался и ерошил на затылке короткие пряди. Одним из первых среди Нолдор Валинора он начал учить синдарин и говорить на нем с переселившимися эльдар Эндорэ. Записывал их рассказы, переводил на квэнья песни и рисовал карты дальних земель. Он и теперь много времени проводил с вновь прибывшими, проверял и дописывал свою летопись Третьей Эпохи. Глорфиндел помогал ему, порой удивляясь осведомленности отца о делах Эндорэ… И о его собственных делах тоже, хотя они почти никогда их не обсуждали. Олорин обещал молчать, Элронд занимался своими делами, но заткнуть рот словоохотливому Айвендилу было невозможно. Теперь оставалось лишь гадать, что услышал от него Книжник. Не один раз отец поднимал голову, вглядываясь в лицо сына, точно хотел что-то спросить, но снова склонялся над бумагой. Как обычно, они засиделись до глубокой ночи: один писал, второй рисовал и изредка сверял записи. Мать пропадала где-то, не то в мастерской, не то у Короля Арафинвэ. Сестра сегодня и не заглядывала, видать, своих дел хватало. Глорфиндел рассеянно рисовал буквицы на размеченных чистовых листах. Как ни старался отвлечься, все из летучих форм тэнгвара выглядывали острые драконьи морды или сурово сдвинутые щиты Наугрим, а раз по белому полю побежали круглобрюхие, многоглазые и мохнатые создания, заплетая все пространство паутиной. - Aicaelto a vanimelto* , - прищурился Книжник, забирая из его рук лист. – Lauro, onya*… - Aiya*, - перебила впорхнувшая в двери мать. – Lauro, roccolya tule an coa. Lelyal an ando*. Пришлось подчиниться и оставить рисунок, пока Асфалот не натворил что-нибудь во дворе. Когда он встал, мать ласково потрепала его по волосам и тут же небрежно протянула руку отцу. Показалось, или глаза у того вспыхнули задорным весельем, будто у них была общая тайна? Могли бы просто попросить уйти... - Ela, - сказала мать вполголоса за его спиной. - Cenen, ni care an enyare*. Голос звучал так радостно, что любопытство заставило Глорфиндела незаметно обернуться, хоть родители и отучили его еще в детстве слушать то, что ему не предназначалось. Подвеска была золотая, кругленькая, с вправленным по центру крупным светлым изумрудом и более мелкими и темными камушками над ним. Отец сравнил поделку, лежавшую на ладони матери, с изрисованным листом в своих руках – и хмыкнул. Действительно, очень похоже… Намек на Унголианту не был любимой темой для творчества в Тирионе, странно, что матери пришел в голову такой мотив. Впрочем, судя по глазам отца, мысль была его… Глорфиндел никогда не спрашивал отца, что тому довелось повидать в Эндорэ во время Войны Гнева, кроме сражений. Впрочем, времени у них теперь сколько угодно, а отец всегда охотнее находил нужные записи, чем говорил. Видно, как менестрель не может не спеть новую песню, так летописец не может жить без того, чтобы его слово прочитали. Отец с веселым упреком глянул на него, пряча подвеску в кулаке. Мать шутливо потянулась отвесить подзатыльник. Пришлось уворачиваться, рука у нее была тяжелая… Асфалот катался по сырой от вечерней росы траве, смешно изгибая шею и дергая ногами в воздухе. Тяжело вскочил, шумно зафыркал и отряхнулся. В ворота не пошел, наоборот – поставил уши вразлет, устремив на хозяина влажные, выжидающие глаза. Ну в точности собака, зовущая на прогулку! - Ты еще гавкни, - посоветовал ему Глорфиндел, закрывая ворота, и не сразу сообразил, что говорит на синдарине. Странное дело, в Эндорэ он так и не забыл привычку к родным именам и словечкам, а здесь думал и говорил целыми фразами чужого ему языка… Как-то у короля Арафинвэ они столкнулись с Олорином и заговорили вовсе на Всеобщем, сильно удивив нечаянных слушателей. Мать смотрела потом с неодобрением, а отец и Нэрвен хохотали до слез. В Алквалондэ синдар было больше, чем в Тирионе, и их наречие там звучало чаще. Впрочем, кто теперь тут истинно Сумеречные эльфы, было не совсем ясно. Сколько он говорил с вернувшимися Нолдор, даже с Возрожденными – они отличались от Аманьяр куда сильнее, чем от синдар и нандор, настороженно обживающих новые земли Тол Эрессэа и Валинора. Было ли это Искажением, не знал никто, а Валар молчали и сердечно приветствовали всех переселенцев. Леголас, пришедший недавно, принес Глорфинделу привет от Трандуила и пучок буковых листьев, а его смертный друг из Наугрим подарил молодым эльдар Благословенного края несколько заковыристых ругательств на гоблинском наречии. Глорфиндел теперь с нежностью вспоминал Элладана: тот был куда деликатнее в своей привычке браниться через слово, хоть и делал это с такой же шаловливой удалью, как и здешние юные neri. Эх, поросята полосатые, как-то они там… Он так давно не чувствовал себя молодым! Странно было после стольких лет скинуть с плеч груз ответственности и смутиться при остром, возмущенном взгляде матери. Чужое мнение его заботило мало, но ее огорчать не хотелось. Хотя и сил не хватало присутствовать на бесконечных советах и праздниках. Впрочем, отец и сестра, в тихом сговоре, оберегали его от чужого внимания. Не раз и не два он был спасен умоляющей о помощи по дому сестрой и ее детьми от высоких гостей, пришедших поговорить с премудрой дочерью Индис. Еще чаще отец утаскивал его как можно дальше в сторону Алквалондэ по берегу Белегаэр, якобы чтобы нарисовать очередную картинку в его описание Амана. По их возвращении матери в доме никогда не оказывалось, и после она была очень недовольна, что прославленный сын не пожелал разделить с ней семейный общественный долг. И все-таки сегодня она сделала странную зелено-золотую подвеску в форме паука… Эх, мама, ты все понимаешь куда лучше, чем кажется из-за всей мишуры приличий и старательно оберегаемого королевского достоинства… Живая кровь дома Финвэ! Неудивительно, что отец когда-то избрал тебя. Глорфиндел только в это возвращение ясно понял, что, несмотря на видимую власть матери, решения в доме всегда оставались за отцом. И за ним самим – теперь. Вряд ли высокородная леди Фаниэль мечтала о такой судьбе для сына, но изумрудный паук у нее вышел прекрасным… Он шел рядом с Асфалотом, не слишком задумываясь, куда тот ведет его. Тропа поблескивала под ногами в свете не привычных после стольких лет в Эндорэ созвездий Амана. Верный друг шагал, свесив голову ниже холки, и здорово напоминал сейчас старых, заезженных кляч эдайн. Баловался, фыркая и разбрасывая слюну, изредка тянулся к влажным кустам, слизывал росу и смачно шлепал губами. Когда они подошли почти вплотную к знакомому дому, Глорфиндел заставил себя вернуться в реальность. Старшая сестра сидела на террасе в плетеном кресле и качала на ноге сброшенную сандалию. - Lauro, - она встала навстречу. – Tula! - Man canilye*? Сестра отбросила за спину тяжелые черные волосы и свистнула, подзывая пасущуюся за домом лошадь. Знаком предложила Глорфинделу сесть верхом и следовать за ней. Седла были не нужны – в Амане безопасно, не нужно думать о том, как ударить копьем и не слететь от удара… - Amil? – удивился ее младший сын, появляясь из сада с ведром в руках. На мордашке у него была сетка, защищавшая от пчел. - Tuluvanye*, - отмахнулась сестра, и в этом небрежно-королевском жесте столь явно выступила в ней леди Фаниэль, что Глорфиндел подтолкнул Асфалота поближе и крепко поцеловал сестру в щеку. Она тихо засмеялась, снова поправляя волосы. И у нее, и у отца были одинаковые тяжелые, гладкие смоляные пряди. Странно все-таки, что в их семье кровь Ваниар заговорила только у двоих: у него самого да у этого сестриного младшенького, который удивленно остался стоять у террасы с ведром свежих сот в руках. И у Гвельвет ведь тоже черные волосы, только кудрявые… Сестра направилась в ту сторону, где темные горы разрезали лучи света, неяркие, но явственно различимые. Ночь уже катилась к середине, когда ущелье Калакирии встретило их прохладным ветром, скатывающимся к морю. Некованые копыта глуховато топали по каменистой земле. Шаг, рысь, снова шаг. Галоп, чтобы побыстрее одолеть подъем тропы, хоть здесь и не было перевалов. Сколько в его жизни было перевалов! Дальше расстилался истинно Благословенный край. Дорога от Калакирии распадалась на несколько, и он отлично знал все эти пути. К подножию Таникветиль, к родичам матери. К Палатам Ауле, в которые Нолдор вымостили широкую, удобную дорогу для подвоза металла и камня – по ней он в детстве часто ездил за спиной отца, вцепившись тому в пояс и вздыхая от нетерпения. На юг, в Угодья Йаванны, куда они с Олорином позже частенько наведывались к Айвендилу. Но рука сестры указывала прямо. На север, к Садам Лориэна, Чертогам Ожидания… И к Башне Ночи… Когда-то это была самая сладкая дорога, на которой щемило сердце при каждом шаге. Что она могла принести ему теперь, он не знал, и от него это не зависело. Сестра спешилась и задумчиво уселась на камень у дороги. Тропа через Калакирию очень напоминала местами Кирит Торонат – такой же узкий, стиснутый скалами проход. Только без обрывов… Он улегся рядом, положил голову на теплые колени, подставил затылок ласковым рукам. Osanwe-centa* - такая простая вещь для близких! Хорошо, что она решила его проводить, сам бы он долго еще не отважился. «Куда пойдешь? – спросила она. – Лориэн?» - Mardi Niennava*, - отозвался он вслух даже прежде, чем успел решиться окончательно. И сразу показалось, что его там действительно ждут… Сестра не стала говорить с ним вслух, только тепло погладила его душу. Точно в далеком детстве, когда на любой его вопрос она разворачивала перед ним яркую, цветную картинку мира, ожидая ответного осанвэ. И обняла его, тоже как в детстве. «Далеко. Нескоро вернешься. Мама огорчится…» «Разве?» «Она сама попросила меня. Но все равно огорчится, она соскучилась». «Попросила о чем?» - почему-то он совсем не удивился. «Избавить ее от еще одного обремененного вечным раскаянием в доме, - сестра невесело улыбнулась. – Не сердись на нее». «Она неправа насчет отца…» «Права, Лауро. Но отец в этом счастлив, а ты – нет». «Откуда ты знаешь?» Сестра наклонилась, заправляя волосы за уши. Поцеловала его в лоб: «Мама так сказала. А я поверила, ведь у меня тоже есть дети, и я всегда знаю, когда они несчастны». Глорфиндел пожал ее теплую руку. Было нестерпимо стыдно: как же он измучил родичей своими бесцельными блужданиями… Она улыбнулась в ответ, спихнула его голову со своих колен и поднялась: «Иди же, брат! Иди туда, куда хочется, и возвращайся, когда сочтешь нужным. Если ты вернешься не один – мы все будем счастливы!» Не один! Невозможно представить Гвельвет здесь… Она – это лес и суровые скалы, звон тетивы, темные реки и смятые теплые простыни. Но на родной ладони матери лежала подвеска из зеленого камня. Берилл в золоте швырнул на траву сотник Нданиалм. Сестра ждала, что он приедет в Тирион не один. Айвендил с Олорином не сомневались в возвращении его лесной мыши. Если бы он сам был так уверен в нем! Он перебирал в памяти все моменты, когда оставлял ее, даже не пытаясь примирить свой долг перед Эндорэ с долгом перед ней, когда забывал о ее существовании. Все минуты ее радости, для которой ей было нужно так мало – а он так мало ценил ее радость! Вернется ли она, его лесная мышь? Захочет ли? Он гнал страхи, он говорил себе, что будет ждать столько, сколько потребуется – потому что она когда-то ждала его. Но ждать было тяжело: война закончилась, а свою мирную жизнь он потерял… Сестра свистом подозвала лошадь, с камня взобралась на нее. Он поддержал сестру под локоть, и она снова наклонилась, целуя его в макушку: «Все будет хорошо, Лауро». Развернула лошадь и направилась обратно в сторону Тириона. Глорфиндел указал Асфалоту на север, откинулся на теплый, широкий круп и разбросал руки в стороны. Над ним было небо. Синее, бархатное, с брызгами звезд… Все будет хорошо! Неужели Та, которая простила Черного Врага Мира, не простит ему его сомнений? Неужели Гвельвет, которая всегда была счастлива быть с ним рядом, откажется теперь вернуться к нему? Да нет же, права сестра: все будет хорошо! На пороге Чертогов Ночи, на базальтовых черных ступенях, Глорфиндел достал из-под куртки высохший буковый лист, растер в пальцах. Точно въявь, услышал насмешливый голос Трандуила: «Сволочь ты, Нолдо». - «Сволочь», - согласился охотно. Чего бояться? Все будет хорошо. Владычица Скорби его простит. Гвельвет вернется и будет рядом. Может быть, когда-нибудь до Амана доберутся и Кирдан, и близнецы, и все, кто остался в Смертных землях, хоть бы и через Чертоги Ожидания - он сам прошел это, в этом не было ничего непоправимого… Из безмерной дали, из синего неба и запаха леса пришла и вспомнилась странная венчальная клятва. Eru valuvarya… Воля Единого. В наивысшем блаженстве, в горчайшей печали – Музыка Творения. Свобода фэар. Он рухнул на колени, клонясь к черному базальту, рванул душившие его завязки воротника. Скорбящая Валиэ простит! Лесная мышь вернется! Смертные земли открыты, а фэар эльдар связаны с Ардой до Второй музыки. Но как избавиться от горьких сожалений о несделанном? Как жить по законам Арды Неискаженной, когда на совести черные пятна? Как ждать счастья, когда тянешься к несбыточному? Серебряное колечко стукнуло о зубы. Чье кольцо он носил все эти годы? Скорби Мира или земной радости? В его власти было примирить одно с другим, так где же была его свободная воля? Помоги ему Единый, что же он натворил! Когда Глорфиндел открыл глаза, перед ним стояли Феантури. Все трое: Грезы, Скорбь и Смерть. И он покорно склонился на коленях в ожидании избранной ими кары…