Разбуди меня, когда закончится осень.

- Харука, скажи мне, ты меня слышишь? Слышишь ли ты ту пустоту, что слышу я? Мой голос прорезает тишину комнаты, в которой я сижу. За окном хлестает тугими струями дождь, бьет о стекла ветер, будто бы пытаясь выбить их ко всем чертям, сверкает молния и оглушительно гремит гром – это все обрушивается на меня. - Харука, скажи, а если бы мы тогда пошли совсем в другую сторону, то все было бы хорошо? Реплики как-то сейчас будто бы неуместны и некрасивыми яркими вспышками пронзают пустоту, рассеиваясь, не оставляя следа. Провожу по своему лицу рукой, закрывая глаза. Спать совсем не хочется – хотя время давно перевалило за пять утра. «Его кровь расползается по грязному асфальту некрасивым алым пятном, будто бы художник случайно пролил краску. Его тело, сильное, красивое, такое… такое когда-то живое теперь лежит в нескольких метров от фуры, которая немного съехала в сторону от удара. Стук сердца отдается в собственных висках. Глаза распахиваются, руки начинают дрожать, а разум, до сего будучи очень даже трезвым, отказывается верить в то, что здесь происходит. Шаг. Начинают толпится люди, какая-то женщина кричит, чтобы вызвали скорую. Второй шаг. Я отказываюсь верить, что там, на холодном сером асфальте, как сломанная кукла, лежит он – Харука. - Хару! – осознание всего приходит не сразу, хотя потом боль режет по сердцу, будто бы раскраивая, разрывая на мелкие кусочки, без возможности собрать заново. Будто бы выдирают заживо. Голова гудит. – Хару…! – мой голос утопает в крике и каком-то постороннем голосе, а я, упав перед ним на колени, дрожащими и холодыми руками глажу по красивому лицу, застывшем в неком удивлении и страхе. И горячие слезы, которые падают на его лицо, увы, его уже не оживят». - Хару… А можно, я пойду с тобой? – поднимаю голову и смотрю в белый потолок. – Хару, можно… можно растворится с тобой? Некрасивые, неуместные реплики, которые резко разрывают тишину – мне становится от них намного легче, будто бы выплескиваю все на неизвестного и невидимого мне собеседника. В груди сильной мышцей колотится о ребра сердце. Оно будто бы хочется вырваться из плена белых оков, будто бы хочет разбиться, умереть вместе с душой. И, кажется, что я вовсе не против. Кажется, что стало слишком серо, что слишком пусто, холодно и не живо. Мне кажется, что алая кровь, что тогда попала мне на руки, навсегда оставит след. Если бы я мог – я бы все изменил. Как это банально и обыденно, как слишком сопливо и стандартно, но это так. Я не хотел того исхода. Надо было просто пойти немного по другой улице, просто свернуть, просто… «- Ты милый. Я замираю, смотря в глаза, цвета океана. Черные волосы, немного растрепавшиеся во время всей этой генеральной уборке, черными прядями обрамляют столь красивое лицо. Он спокоен, он как всегда спокоен, но после немного улыбается и, поддавшись вперед, касается моих губ своими – это безумно приятно, а я отвечаю со всей теплотой и любовью. - После такой генеральной уборки нам следовало бы поесть, не думаешь? – он улыбается – буквально самыми уголками губ, так почти незаметно, но этот неуловимый жест, неуловимая улыбка, она так греет сердце и душу. Я тихо смеюсь и треплю его по голове. Харука, с тобой так… тепло». Воспоминания режут, бьют осколками стекла, вгрызаются, заставляя вспоминать то, что уже… повторится не сможет. До ужаса хочется кричать, рвать на себе волосы, кусать губы и до изнеможения бить стену напротив, так, чтобы костяшки пальцев были сбиты ко всем известным и неизвестным чертям – но я просто не могу. Я просто… не могу сейчас двигаться нормально. Прикоснуться к его изящным изгибам тела уже будет невозможно, просто протянуть руку и погладить по щеке – неисполнимая мечта. Глупая, грустная улыбка, а я грубо стираю слезы, что снова текут от воспоминаний этого человека. Так больно, так пусто и холодно, что, кажется, разорвусь на части, или меня поглотит мой собственный мир. - Пожалуйста, скажи, что это все бред… сон… страшный кошмар… - выдержка к чертям. Чувства наружу, слезы по бледным щекам. Глаза цвета яркой зелени приобретаю более болотный цвет и как-то потухают – а ради кого им сиять? Я так тебя любил, Харука, что даже не знаю теперь, как справится с этим. Как преодолеть, переступить через то, что ты теперь мертв. Как же хочется вновь утонуть в твоем прекрасном океане глаз и не возвращаться – больше никогда в эту реальность и держать тебя за руку. Встать оказывается тяжелее обычного, но я смог это сделать. Осторожно, держась за кровать. Подхожу к окну и прислоняюсь лбом к холодной поверхности стекла, это будто бы освежает – но трезвость ума теперь только хуже, она только ярче подает на блюде с синей каёмочкой осознание факта твоей гибели. Осень, холодная, промозглая, ее середина. Я не люблю осень. Теперь – уже нет. Полусгнившие листья смешиваются с каплями дождя и грязью, деревья стоят голые и некрасивые, будто бы показывая их пустоту. Острыми пиками возвышаются их стволы, а кинжалы – ветки. Какое забавное сравнение, проводить параллель между оружием и… деревьями? - Я не в себе… Просто мне… ужасно больно, Хару… - хриплю и тихо, надрывно смеюсь, наверное, сам с себя. Дома никого – как ни странно, семья уехала. Плевать. – Хару… Разбуди меня, пожалуйста… - грустно улыбаюсь и провожу рукой по стеклу. – Разбуди, когда… закончится эта холодная осень… Хару… Сильные струи дождя барабанят по стеклу, отбивая похоронный марш.