Макото-сенсей, я люблю вас...

Я счастлив? Нет, я был зол. Взбешён. И никакие сладкие речи Макото не смягчили бы встречу с этим парнем. — Рин-чан, это — Хару-чан, о котором я тебе рассказывал. «Хару-чан? «-чан»?!» — как же зацепило это меня. Хару — призрак. Человеком эту тёплую оболочку без чувств назвать сложно. Глаза голубые, холодные, ни одной морщинки около них. Ни один мускул на лице не напряжён — маска из воска. Внезапно, он моргнул, и я испугался неожиданному движению. — Ну же, Хару, — толкнул его в плечо Макото, тепло улыбаясь и стоя так близко, что их тени, отбрасываемые на светлый кафель, слились воедино как что-то цельное и неделимое. А я стоял на отшибе, и воздух был холодный, потому что помню, что дрожал. — Здравствуй, — коротко поприветствовал меня Хару-говнюк. Совсем худенький и хрупкий на фоне широкого и рослого Макото. Но, признаться честно, мышцы его выглядели здорово, тонкими напряжёнными струнами обтягивая длинные кости под бледной кожей. — Тачибана-сенсей настаивал на совместной гонке. Вы так хороши? К несчастью, Хару не тронул мой вопрос. Вместо того, чтобы попытаться превознести себя в моих глазах, он обратился к Макото: — Гонки? — Его брови сдвинулись к переносице. Ещё одна эмоция в копилку этому лицу. — Не так, — смутился Тачибана, оправдываясь. Я аж поперхнулся от злости, наблюдая за этой картиной. — Тренировка. Совместная тренировка с чемпионом. — Я пока не чемпион. — Я вижу, — ядовито подметил Хару, и что-то внутри меня взорвалось. Снова. — Хару у нас чемпион в вольном стиле на сто и двести метров. Широкие ладони Макото легли на худые, угловатые плечи Хару. Его лицо приблизилось к уху друга. Спина Тачибаны сгорбилась под рост Нанасэ. А я смотрел лишь в синие глаза напротив и не мог поверить в услышанное. — Я не проиграю, — вырывалось из меня обещание, но оно не вызвало даже насмешки на бледном лице Хару. А вот присутствие рядом Макото меняло Нанасэ: мужчина, со всей присущей его холодному сердцу теплотой, улыбнулся своему старому другу, и тело его расслабилось под тяжестью ладони Тачибана. Возле него не то, что плыть — стоять было тошно. Между стартовыми тумбами расстояние в метр, а казалось, что холод, источаемый им, проникал иглами под кожу. Мерзко. Злоба и ревность душили с такой силой, что искусственный горизонт воды перед глазами трясло как от землетрясения. — На старт, — возвестил Макото. Голос его до тошнотворного счастлив. — Марш! Всплеск. Вода попала в рот — я захлёбывался. За очками не было видно ничего. Руки сами двигались в знакомой с детства невесомости; ноги тяжело гребли, разбивая кувалдой водную гладь. А спутанные мысли тонули где-то во тьме, пытаясь выплыть из пучин гнева. Голос ультразвуком бился о водную поверхность и рассыпался на звонкие молекулы. Хватал их, как воздух; следовал им, пока не коснулся ладонью финиша. По пальцам дрожью отрикошетило удар от хлопка. Он не стоял. Его ладонь была протянута другому. — Хару — 51,70. Рин, — Макото собирался озвучить мой результат, но замолчал и посмотрел на меня. Внезапно он осознал, когда было поздно. В моих разочарованных, мутных глазах силуэт тренера таял, как воск, а в его почти карих я видел подавленный блеск ликования за своего друга. Макото рвало на части. Познакомить нас явно было ошибкой. — 52,10 — озвучил он результат. Доли секунд. За это время человек успевает разжать кулак и хлопнуть по холодной стене, предвещая финиш. Я проиграл ему один удар. — Снова. Попробуем снова! — взывал я на это раз напрямую к Хару. Нанасэ удивился, но молча согласился. Затем снова и снова, пока я не вырвал победу, после которой у меня едва хватило сил выбраться из бассейна, а дыхание Хару даже не сбилось от последнего заплыва. Он уже знал, что проиграл ещё до оглашения результатов, но опечаленным не выглядел. Скорее чувствовал облегчение, что теперь я наверняка отстану от него. — Дерьмо твоя тренировка, Макото-сенсей, — оборвал я Макото на полуслове. — Чемпион сдаётся сразу, как только ему наскучит. Если это уровень вас обоих, я предпочту остаться на своём. Харука согласно кивнул и ушёл. Мы с Макото стояли неподвижно, глядя друг на друга, пока шлепки босых ног по влажному полу не растворились в тишине. Нанасэ нас покинул. — Что на этот раз не так? — раздражённо спросил Макото. Было заметно, что ему неудобно перед другом за моё поведение. Даже голос пытался повысить, но он всё равно подрагивал. — Я зря потратил время на этого клоуна. Больше не буду тебя слушать… — Разве я тебя заставлял плыть все четыре раза? Сам выбился из сил, чтобы потешить своё самолюбие, и Хару это заметил. Потому позволил победить, чтобы ты не навредил себе. — Он мне поддался! — Рин, — чуть мягче произнёс он, скрестив руки на груди. — Хару — чемпион ни потому, что не умеет уступать. Он искренне любит плавание и посвятил свою жизнь бассейну. — Не забудь ему отсосать с восторгом, раз он такой замечательный, — вырвалось из меня. На этот раз я, торопливо шлёпая ногами, скрылся от ужаса и злобы, затаившихся в его резко потемневших глазах. Макото продолжал звать меня, не смотря на мою разочаровывающую грубость, громко выкрикивая имя, а я мечтал оглохнуть. Выскочил в расстёгнутой мастерке и наспех натянутой наизнанку футболке на чуть влажное тело, завязывая мокрые волосы на затылке тугой резинкой, чтобы скрыть их под бейсболкой. В светлом фойе под дребезжащими лампами на меня взирали сотни глаз с верениц фото. Старых, с бледными красками счастливых человеческих лиц, новые, даже ярче моих детских воспоминаний — здесь были они все, спасённые от забытья с разрушенных стен старой школы. Среди них — незнакомых и почти безымянных, потерявших себя во времени — я увидел Его. Своего отца. Да, я помню отца, и эти стены помнят. Мечта этого мальчишки осталась в водах тех старых бассейнов, а сам он давно лежит в земле. «Любить плавать? Ты тоже любил?» Сняв деревянную рамку с кривого гвоздя, я поднёс фото ближе к лицу, чтобы лучше разглядеть его улыбку. На стекле бликом отразилось моё разочарованное во всём том дне лицо и упавшая на лицо яркая красная чёлка. — Верни её на место, — приказал Нанасэ, преградив мне путь к стеклянным дверям. Его волосы тоже были мокрыми. — Не лезь не в своё дело. Спрятав рамку в сумке, я пытался уйти, а Харука стоял на моём пути. Уступил бы — не пришлось тогда толкать. Из-за переполняющих меня эмоций силу я не рассчитал — Хару впечатался в дверь спиной и затылком, что стекло задребезжало, и со стороны петель раздался глухой хруст. Думаю, ему было больно, а мне стало стыдно и страшно. Макото вот-вот мог меня нагнать и ударить, либо выкинуть из школы, и тогда было бы больнее не физически. Выместил всю злобу на Нанасэ и ушёл, не попросив прощения. «Вряд ли когда-нибудь вернусь сюда. Хватит тешить себя надеждами». Во всём Киото не мог найти себе место, которое приняло бы мою боль и смыло её, как водой. Не чужой этому городу, но позабытый — зачем я вернулся? Забыл, что шары на ёлке, которые повесил Макото около моей акулы, не означали меня и его. Зелёный и красный недолго провисели вместе, и сияние их было лишь иллюзией в моей голове, ведь дешёвая пластмассовая побрякушка не имеет столь яркого блеска. У океана на пристани было прохладно, и ветер стал сильнее. Вспенивающаяся вода билась о ступени, ведущие к причалу, омывая их, и я вспомнил: зелёный шар Макото не вешал тогда на ту ель. Его повесил я. Сам пытался привязать Тачибану к себе, а он даже этого не заметил. Из сумки до меня взывал телефон. Мелодия путалась в этом ветру, который её заглушал, а вдали по горизонту беспокойной воды блуждали огни кораблей и лунные блики. Я слышал, что вдали есть маяк — не видел никогда, но слышал от отца. Рыбачил он в этих местах и плавал так далеко в океане, что встретить в своём путешествии маяк было обыденностью, но интереснейшей сказкой для его детей. Я мог проплыть далеко — каждый день проплываю несколько километров, и всё равно этого недостаточно, чтобы увидеть тот маяк. Мало иметь мечту, чтобы добиться большего, но можно попытаться проплыть больше, дальше. Я тоже хотел бы верить в свою мечту, как он, и любить её настолько, чтобы никогда не усомниться, как Нанасэ. Кажется, именно в тот момент я понял, что до меня пытался донести Макото. Просто ему не хватило правильных слов, а я даже не пытался его услышать. В детстве слышал его отчётливей и понимал лучше. На телефоне семь пропущенных и оставлены сообщения. Тачибана, Тачибана, Тачибана — листал список, схватившись за голову. Внутри жгло от радости, что он так настойчиво искал меня, и медленно тлела в этом пожаре тревога. Я толкнул Нанасэ, сделал его другу больно. Макото — не я, и не ударит, даже сильно разозлившись, но мне было стыдно. На часах уже давно десять — я опоздал на комендантский час. Надо было идти домой, но вместо этого я продолжал смотреть на океан и слушал короткие послания, оставленные запыхавшимся, взволнованным голосом Тачибаны. Он спрашивал: где я? Просил прощения, а главное — искал меня. Я не достоин этого человека. — Рин, — сипло окликнул меня Макото. Я дёрнулся и глянул на дисплей телефона, думая, что очередная запись. Но он стоял за спиной и устало дышал, перегнувшись через руль старого велосипеда. — Почему ты не отвечаешь, Рин! Столько эмоций на его лице не было даже при моём признании. Он злился, был взволнован до дрожи, хотя пытался успокоиться, ведь я был жив и здоров прямо перед ним. Поставив велосипед на подножку, он подошёл ближе и сжал холодными ладонями плечи. Вся тревога болью проявилась на его лице. — Я первым делом поехал в академию и прождал у общежития, спрашивая почти у каждого о тебе. Если бы не Ямазаки, то до сих пор там стоял бы! — По рукам прошла дрожь и передалась мне. А я стоял, как дебил, и молчал. Странное чувство, когда о тебе чрезмерно заботятся, другое дело, когда это делает он. — Ты видел время? Почему ты до сих пор здесь?! — Я шёл домой, Макото-сенсей. Можете не переживать за меня. Макото втянул воздух ртом так глубоко, что закашлял, и в этот самый момент его телефон зазвонил. Не ослабевая хватку, он поднёс телефон к уху и, закрыв глаза, произнёс: — Я нашёл его… Да, с ним всё в порядке. Сейчас провожу его до дома… Спасибо, Соске, — поблагодарил он моего друга, с грустью посмотрев на меня. — Пойдём, пока твоя мама не спит. Будет неудобно будить её… — Это всё? Ты за этим искал меня? — Нет. Я хотел поговорить, но пока крутил педали, и ветер свистел в ушах, забыл всё, что хотел сказать. Остудился на славу. Тебе бы тоже не помешало. — Я сделал больно твоему другу, а ты остудил голову… — Что ты сделал Хару? — нахмурился Макото, сжав плечо сильнее. Его пальцы впились в мышцы. — Я оттолкнул его. Он едва не упал. — Ясно, — кивнул он, отпустив меня. — Пошли домой. Я помню, где ты живёшь. И в следующий раз попросишь прощения у Хару! Он действительно мой друг, которого я знаю почти с рождения. И никому не позволю оскорблять его, даже тебе. — Даже? — Макото проигнорировал мой вопрос, стоя по-прежнему спиной и освобождая багажник велосипеда. Может, и не услышал вовсе. — Макото, ты знаешь, что там есть маяк? Тачибана обернулся и глянул на горизонт океана, мелко задрожав то ли от озноба, то ли от страха. — Да. Мне рассказывал старый рыбак много лет назад, — скрестил он руки на груди и присел на раму велосипеда. — Присмотрись, — указал я рукой в ту даль, — можно заметить, как его свет скользит по облакам, блеснув напоследок и исчезнув. А после свет вновь выплывает через эту тьму — это кажется таким близким… Я хочу его увидеть, — неожиданно для Макото выпалил я и стянул бейсболку, кинув её прямо на дорогу, расстёгивая куртку. — Эй, Рин-чан! — испуганно вскрикнул он и вскочил так резко, всплеснув руками, что обронил велик. Хватался за мою одежду, кутая меня в неё обратно и озаряясь по сторонам на пустой дороге. Только автомобили изредка мимо проезжали, даже не обращая на нас внимание. — Что ты вытворяешь? Хоть раз можешь обойтись без сюрпризов? — Я проплыву до маяка и обратно. — Не доплывёшь… даже туда не доплывёшь! — его дрожь такая сильная, что Макото едва стоял на ногах, виснув на мне в отчаянии. Казалось, что не волны качает, а асфальт под нами, и мы оба вот-вот захлебнёмся его паникой. — На кораблях не все от него возвращались. — Ты не поплывёшь со мной? — Я и шагу к океану не сделаю. Не заставляй меня менять своё решение, переступив через страх. Я всё равно слишком труслив. Лежащие на груди его руки обволакивали своим теплом через ткань футболки. Макото согревал мою спину, прижимаясь отчаянно, словно сам собирался прыгнуть. Наверно поэтому я так любил выводить его из себя — как ещё заставить Тачибану действовать? — Хорошо, я передумал, — сдерживая улыбку, признался я и, пока Макото отходил от шока, сжал его ладони, кутаясь в его сильное, тяжёлое тело. Бешеный стук сердца мужчины отдавал в мои лопатки, и постепенно его дыхание выровнялось; тело стало более податливым, обнимающим в ответ. Макото глухо рассмеялся, уткнувшись лбом в макушку моих волос. — Снова ты меня обвёл вокруг пальца, — осознал он. — Ты всегда был хитёр, Рин-чан. И ревнив. — Заметил? — Твои эмоции написаны на твоём лице. В детстве они были гораздо больше обнажены, но я всё списывал на невинную привязанность. Восхищением тренером, как у многих других детей, ведь каждый искал во взрослых того, кто бы указывал ему путь. Ты всегда пытался угнаться за мной. Макото славно заговаривал мне зубы. Пока придавался ностальгии, вместо его рук меня согревала уже накинутая на плечи мастерка. И кепку не забыл поднять, оттряхнуть и криво натянуть на мою голову. Заботливый, как мамочка. — Я и сейчас хочу угнаться за вами. — Ты плаваешь лучше меня, Рин. — И к чему теперь стремиться? — Догнать чемпиона. Пока он впереди, ты должен стараться. А я буду ждать тебя у бассейна, чтобы помочь выйти обессиленным из воды. — Да что ты, — протянул я, сощурившись, — что-то мой сенсей не мне руку протягивал сегодня. — Ха-ха, — смутился он, почесав взъерошенные волосы. — Привычка. — Так и быть, прощу тебя, если пригласишь переночевать у тебя. — Нет-нет, Рин… — Боже, уже так поздно. Что скажет моя мама, — глянул я на часы. У Макото много слабостей, и с помощью его страхов им слишком легко манипулировать. — У меня будут крупные проблемы, если я — взрослый мужчина — приведу домой школьника. Отведу тебя домой, и точка! — Хорошо. Мама удивится, когда меня приведёт мужчина ночью. — Твой тренер, — неуверенно добавил Макото. Межевался с решением. Сомнением был опорочен его мягкий голос. — Бывший тренер. Считайте, что для неё вы в это время суток никто. Пока запугивал его, пошёл по дороге не спеша, потому что ухмылку скрыть на напряжённом лице было трудно. — Но ты ведь школьник… — отчаянно простонал он, сравнявшись со мной на велосипеде, виляя рулём туда-сюда. — А я похож на него без формы? — Макото прищурился, вглядевшись в меня пристально. — Тем более мне почти восемнадцать. Я одного возраста с тобой, когда ты обучал нас в «Иватоби». Ты был ребёнком тогда? Неудачный вопрос по отношению к Тачибана, если быть справедливым. Он и сейчас походил на большого потерянного ребёнка, заплутавшего в своих мыслях. — Я живу неподалёку. Снимаю комнату, так что будет тесновато. И не смей никому говорить! — Я — могила, Макото-сенсей. — Не называй меня сейчас так, — буркнул он, слезая с велика. — Как скажете, сенсей. — Рин, — прорычал он, добавив что-то ещё, но я уже не слышал слов за собственным смехом. Жил Макото в низине подальше от океана. Среди всех старых домов, ломаной линией выстроенных вдоль дорожки с каменными лестницами, его жилище было узнать нетрудно. Вокруг собирались бездомные кошки — откормленные, пушистые и очень ласковые, вылезающие из кустов и коробок на звук его тяжёлых шагов. Я насчитал пятерых, хотя Макото обеспокоенно оглядывался в поисках ещё нескольких. — Ты прямо кошачий король, — подметил я, поглаживая пятнистую чересчур упитанную кошку. Шерсть её была мягкой, как пух, и летела так же в разные стороны и оставалась на моих пальцах. Сам Макото, обласканный кошачьим вниманием за еду, был уже весь в шерсти, но счастливо улыбнулся мне неимоверно доброй, тёплой до щемящего чувства в сердце улыбкой. У меня спёрло дыхание. Я плотно сжал губы и не дышал, как при поцелуе — не мог стерпеть в этот момент, когда он снова был близко. И почти коснулся его губ, уже ощущая его дыхание на своём лице, когда вышла хозяйка дома, распугав своим появлением не только нас, но и всю кошачью ораву. — Тачибана, это ты? — пригляделась к теням пожилая женщина, нервно теребя толстую оправу очков на переносице. — Да, Ямадзу-сама. Простите, что напугал. — Твои кошки везде, — бурчала она без злости, — и шагу не дают ступить. Жалею, что запретила тебе завести кота — был бы только один, а не целая стая. — Простите, Ямадзу-сама… — покраснел Макото, невинно улыбаясь. — Они сами тянутся ко мне. — Конечно, если их постоянно гладить и кормить. Я тогда тоже бы начала тебя преследовать. А это кто? — Мой друг. Вместе занимаемся плаванием, — представил он меня уже знакомо. — Останется на одну ночь — опоздал на автобус. Вы не против? — Чего я должна быть против, — её голос был скрипуч, как старые половицы этого дома. — Один молодой человек не сравнится с кошачьей оравой. Так я впервые побывал у него дома. Комната не была Макото родной, хотя уже приобрела узнаваемый аромат трав, впитав его через молодого хозяина. Квадратная комнатушка действительно была маленькой, заваленной вещами и учебными пособиями. Макото расчистил передо мной пол, и только после этого включил одинокую лампочку под низким потолком. Обогреватели у стены уже успели запылиться, ожидая следующего холодного сезона, а вперёд был выдвинут вентилятор. Рано немного, с учётом прохладных, ещё не успевших достаточно прогреться за день вечеров. — Ты давно здесь живёшь? — Нет. Около года. Решил съехать от родителей после окончания университета. Семейные фото закрывали собой корешки книг на полках — так их много было. Идеально ровные снимки, без единого смятого края или уродливого залома, даже самые старые, тонущие в пыли старых, потёртых книг. Макото слишком очевидно расставлял приоритеты. Среди них был я — озорной амбициозный мальчишка, пытающийся выделиться среди толпы других таких же одарённых детей. Огненно-рыжая копна; худое, ещё не обрётшее спортивной формы тело ребёнка, а рядом он — тот же Макото. Со стороны я никогда не смотрел на эту разницу и отчётливо понял, о чём так беспокоился сенсей. Может я и вырос, но в его памяти всё тот же рыжий сорванец. — Уже поздно, но пошли в купальню. Ямадзу-сама разрешила мне пользоваться ею по ночам, хотя другим жильцам это запрещено. — Чем же ты так задобрил старуху? — Я просто хороший мальчик, и всё. И работаю допоздна, особенно сейчас, когда стал с тобой заниматься. Пройдя почти на ощупь через темноту заднего двора, Макото распахнул передо мной дверь бани куда более древней, чем хозяйка этого дома. Стенки круглой деревянной купели под окном потемнели от времени и сырости, а ступени, ведущие к ней, были так глубоко стёрты, что я видел вечно молодое нутро древесины, отчётливо очерченное на тёмных досках. Тачибана зажёг печь, и из её щелей повалил дым, но быстро рассеивался — маленькое окошко наверху выпускало его через себя. Купель наполнилась горячей водой почти доверху; Макото снял футболку, стянул спортивные брюки, но остановился на самом ожидаемом и обернулся ко мне, словно только сейчас вспомнив о моём существовании. — Раздевайся, — дрогнувшим голосом попросил он меня, хотя я уже обнажался, спеша к нему. Его узкий, округлый зад почти моментально скрылся под водой — ловко для Макото, даже слишком. Но я никуда не спешил, смакуя этот момент уединения. Оголился полностью, встав напротив ступеней, потянулся, до глухого хруста плечевого сустава — он смотрел на меня, я чувствовал. Украдкой подглядывал, изучая и привыкая к моему изменившемуся телу — да, давно уже не худой мальчишка. «Смотри на меня», — только одно вертелось в голове, но произнести вслух не решался, чтобы не спугнуть Макото. Мы оказались наедине в горячей, довольно узкой купели — настолько непросторной, что наши согнутые в положении сидя колени соприкасались. И оттого вода могла забурлить, нагреваясь до нестерпимых температур. — Я и не замечал, что тут так тесно, — покраснел Макото, пытаясь раздвинуть ноги шире, чтобы не мешать мне. Мне ничего не было видно, но фантазия всё равно разыгралась, и с губ слетел вздох, больше походивший на стон. — Жарко здесь. — Рин, — Макото рассмеялся, опрокинувшись лопатками на толстый борт бочки, — так и должно быть. Его кожа постепенно краснела, и мелкая россыпь веснушек на спине и плечах стала теряться на фоне распаренных тканей. Капля то ли пота, то ли воды медленно стекла по шее, обогнув каждый изгиб ключиц и груди, и упала в воду. Ещё одна появилась откуда-то из-за уха, стекла с волос, и я безжалостно размазал её по груди мужчины. Сначала сделал и только после осознал, что не сдержался и дотронулся до человека без его разрешения. Очень на меня похоже. — Простите, — без чувства вины попросил я прощения, но Макото не отстранился и не оттолкнул руку. Взгляд его только был измученным внутренними переживаниями. — Всё хорошо, — со вздохом признался он и ссутулился, подставив под мою ладонь свою щёку с едва ощутимой щетиной. Потёрся об неё, как один из тех котов, и неуверенно поднял взгляд, улыбнувшись. — Это не самая ужасная твоя выходка из всех. Признаться, если бы не его последняя фраза, то я накинулся бы на Макото и вряд ли ограничился поцелуем. А так сдержался, понимая его усталость: виски Тачибана были горячими, и я ощущал под пальцами пульсацию. Жаль не мог вобрать в себя его боль и впитать её полностью без остатка, облегчив страдания Макото. — У меня всего один футон, — с досадой вздохнул он и раскрутил постель на старом татами. — Два всё равно не поместились бы в комнате. — Ну, почему? Там разгрести, — снижая голос до неуверенного шёпота, тыкал пальцем Макото, — здесь прибрать, вещи сложить — и тогда от одной стены к другой места бы хватило. Тачибана вытянулся, расправляя одеяло, и прогнулся в спине, а его шорты плотно растянулись на бёдрах, что я смог разглядеть резинку трусов, перетягивающих натренированные ягодицы мужчины. Я видел его уже обнажённым, но эта поза… Макото даже не подозревал, что впустил в своё жилище озабоченную змею. — Слушай, Макото… — Что? — Давай, — сделал я над собой очередное усилие, — ложиться спать… Уже действительно поздно. — Конечно! — не понятно чему он обрадовался. Он в футболке, но без шорт. Я в майке, но поверхность футона быстро нагрелась. Мы легли спиной друг к другу в неестественных, очень напряжённых позах, так и не уснув. Пролежав с пустым взглядом, устремлённым в кучу шмотья, я оглянулся — Макото лежал почти неподвижно, нервно перебирая пальцами ещё влажные волосы на макушке. — Макото… — А? — встревоженно вскочил он на постели, слишком быстро для уже засыпающего. «Была не была». — Можно я отсосу тебе? Повисла напряжённая тишина. Она длилась по ощущениям минуту или две, хотя на самом деле прошло от силы секунд пять, и лицо мужчины вытянулось, как на известном полотнище Эдварда Мунка «Крик». Это был самый громкий немой крик на моей памяти. — Спи, — взвизгнул он, отвернувшись и укутавшись в одеяло, хотя в комнате уже давно стало невыносимо жарко. — Не спится, когда ты так близко. Хотя бы поцеловал, а то сегодня ни разу… Долго уговаривать его не пришлось. Макото обернулся, привстав на локте, и наклонился ко мне, без прошлого стеснения поцеловав. Мы касались губ друг друга уже ни один раз за прошедший месяц, и постепенно Тачибана привык к поцелуям, став чуть умелее, и робкие касания сменили глубоко проникший в мой рот язык и страстные покусывания, которым он научился у меня. Но тогда, в своей постели среди знакомых стен и в полном уединении, Макото изменился. Я вцепился в его плечи и притянул, практически уложив мужчину на себя. Его колено опёрто между моими раздвинутыми ногами. — Отсос ещё в силе, — предложил я вновь, едва дыша в этой духоте. Макото задумчиво перевёл взгляд на мои губы, стерев с них пальцем тонкую плёнку слюны, и вяло мотнул головой. — Нет. Я думаю, что ещё рано для такого шага между нами. — А по-моему, в самый раз. Ты боишься, — уложил я его на спину по центру уже смятого футона, — это нормально. Ты когда-нибудь занимался сексом с мужчиной? — Нет. С женщиной тоже, если быть честным, — откровенничал Макото, следя за тем, как я стянул майку и сел на него сверху. Говорил, а у самого глаза запуганного щенка. Ладонями так сильно сжал мой торс, скользя вверх по бугоркам и впадинкам напряжённых рельефных мышц. — У тебя довольно большие грудные мышцы. — У тебя они тоже хорошо проработаны, — качнул я бёдрами, потирая ягодицами эрекцию Макото через тонкую ткань трусов. — Да. Но… чужое тело тем и интересно, что отличается от моего. Мне нравится твоя талия и грудь — это я сразу подметил, когда впервые увидел тебя повзрослевшим в плавках. — Талия? — скривился я и оглядел себя. Не для того изматывал тело тренировками и тренажёрами, чтобы мужчины восхищались моей «тонкой» талией. О них я вообще не думал, добиваясь такой формы. — Ага, — усмехнулся Макото, постепенно краснея. — Я лишён такого достоинства. Моё тело широкое, без плавных линий. — Раз ты девственник, то спрашивать у тебя о наличия презерватива глупо, — хотел я сказать обычным тоном, искренне радуясь такой удачи, но фразы были пропитаны едким сарказмом. Ещё немного, и стеснительный Макото мог вновь закрыться от меня. В ответ Тачибана что-то невнятно пробурчал и скрыл лицо за ладонями. Кончики его ушей покраснели. Встав с него, полюбовавшись налитой кровью головкой члена, выглядывающей из-под широкой резинки нижнего белья, я подошёл к своей сумке, в которой всегда носил необходимое для секса, надеясь на него после первого ответного поцелуя. Полоска презервативов и ещё запечатанная смазка — сувенир из раскрепощённой Австралии. Оттянув трусы, я оценил на глаз размер члена мужчины — чуть больше моего, а значит и презерватив подойдёт. Макото оцепенел от прикосновения моих холодных пальцев к его иступлённой плоти. Член в моей ладони был настолько возбуждён, что я чувствовал его внутреннюю пульсацию в такт биения сердца. Зачесав рукой отросшие волосы за уши, я бросил ещё один взгляд на тренера, лежавшего с каменным, бледным лицом, и демонстративно лизнул взбухшую головку, достаточно обильно смочив её слюной. Густые брови Макото удивлённо приподнялись, а я прыснул смехом от его глупого вида. — Ну, всё. Ты — мой, — оскалил я свои острые зубы и заглотил его плоть, насколько хватило глубины рта. Никогда раньше мне не доставляло удовольствие ублажение чужого достоинства без стимуляции самого себя, но, прикасаясь к Макото, я исполнял свою мечту с давних лет, и не было никакого чувства опустошённости. Только накатывающее дрожью счастье, гораздо ярче привычного оргазма. Гладить языком бугристую из-за вздувшихся вен тонкую кожу, боясь зацепить острым клыком крайнюю плоть, трепетно относясь к другому человеку, кроме себя. «Хотя», — как спусковой сигнал прозвучало в голове, и я всё-таки прикусил головку, аккуратно наколов на клык. Его член дёрнулся, и на его конец проступило чуть больше предсеменной жидкости. Макото шумно втянул воздух через сжатые зубы и стукнул себя кулаком по взмокшему лбу. — Неприятно? — Больно, — простонал он, но улыбнулся. — Я едва не кончил. Набрав ртом больше воздуха, окрылённый таким откровением, я попытался укусить его вновь, но Макото опередил меня, поднявшись с кровати и поцеловав. — Целуй меня, пока я не закончу — Что ты собрался делать? — Зелёные глаза Тачибаны округлились, когда я выдавил на руку густую смазку. — Растягиваю свой зад. Не тебя же об этом простить. Смазав задний проход, я ввёл внутрь палец, стараясь расслабиться в неудобной позе. Макото с робким любопытством заглянул за мою спину: его трясло от страха и нетерпения, но лицо перестало быть напряжённым. Тренер позабыл о былых тревогах, окончательно поддавшись желанию. — Или хочешь всё-таки помочь мне? — Я могу? — неуверенно переспросил он, положив ладонь на мою прогнувшуюся спину. От одного касания моё лицо вспыхнуло жаром. Смутился сильнее, чем от всех грязных речей, которыми любил дразнить Макото. А он только едва коснулся — этого оказалось достаточно. — В следующий раз, иначе всё может закончиться, даже не начавшись. Лучше, — притянул я его к себе очень близко, ощущая горячее дыхание на губах, — целуй меня, пока я не закончу. Это меньше смущает, чем когда ты на меня так пристально смотришь. — Прости, — вновь напрягся он, взъерошенный, как воробей, но выполнил мою просьбу, мягко приобняв. Хотелось быстрее ощутить полную близость с Макото, пока не очнулись мы на утро, осознав, что всё было сном. Я искренне боялся обнаружить, что это лишь очередная моя фантазия, и раз это было так, то и сделать хоть одно неверное движение, разбудив себя и Макото. Тачибана наверняка думал так же. Его пальцы впивались в мои напряжённые из-за неудобной позы мышцы, но руки обнимали нежно, не наваливая на меня вес тяжёлого мужчины. Я чувствовал запах его пота, хотя в комнате уже становилось холодно, и слышал хлюпающий звук, который издавали мои пальцы. Макото тоже их слышал, и дышал чаще, зажмурившись, чтобы ненароком не подглядеть и тем самым нарушить обещание. Выдыхал ноздрями резко и действительно громко, как после выматывающего заплыва. Столь же тяжело дыша, как во время секса… — Макото, — голос осип до глухой хрипоты. Не мой — чужой голос, чуждый нам обоим. Я уложил Макото на футон, и его кожа покрылась мурашками. Он, разинув рот, наблюдал, как над ним садится мужчина и пытается натянуть на его толстый эрегированный член презерватив. Латекс туго обхватил налитую кровью плоть, и со шлепком тугая резинка сжалась у самого основания, но презерватив был столь узок, немного мал, что резиновое кольцо постепенно скатывалось вверх, сползая. Я считал, что для Макото всё было впервые, и завидовал ему, ревнуя самого себя к прошлому, хотя мне не хватало этих чувств от него. — И много ли их было? — будто уловив мой настрой, задал вопрос Макото, когда его головку я уже приставил к своему заду и вот-вот готовился сесть верхом. — Ты о чём? — По тебе не скажешь, что ты редко таким занимаешься, — прошипел он, сжав мои напряжённые ноги ладонями. Я с трудом сдержал стон за стиснутыми зубами, насаживаясь на его член. Хотел бы махом припасть бёдрами к его паху — дальше было бы легче, но когда внутрь вошла лишь головка, моё тело пронзила сильная боль. — Больно, — слетело с моих губ, и мелкой дрожью сковало тело. Макото испуганно привстал и убрал с моего чуть вспотевшего лица волосы, расцеловывая лоб и щёки. Я вцепился в его сгорбленные плечи и преодолел себя, впустив Макото до конца, хотя Тачибана противился, искренне волнуясь за меня. Моё возбуждение немного опало. — Не нужно этого, раз тебе так больно. — Ты первый, кто об этом волнуется, — нервно рассмеялся я. Когда боль поутихла, и я привык к проникновению, то смог двигаться: сначала медленно, осторожно, больше для собственного возбуждения. Макото прижимался ко мне, не ослабляя хватки, и взгляд его постепенно темнел, а от напряжения на скулах пульсировали желваки. — До тебя у меня было всего двое, — отвлёк я его. Откинувшись назад, упёршись руками в пол и широко раздвинув ноги, привставая, а после опускаясь с громким шлепком. — Первым был француз — сосед по общежитию. Я был самым младшим и низкорослым, ещё они отпускали едкие шуточки насчёт моей миловидной внешности. Когда все разъехались по домам на Рождество, и мы остались с ним в комнате наедине, он взял меня силой. В мой первый раз никто не обеспокоился растяжкой, поэтому, казалось, он хорошенько порвал меня. Это было унизительно и больно. Другим не рассказал — и на том спасибо. После мы окончательно перестали общаться, и я переселился в другую комнату. Вся моя боль того воспоминания отразилась в его глазах. Это был и гнев, и жалость. Но Макото молчал, плотно сжав губы, и пальцы его болезненно впились в мои икры. Он смотрел прямо на меня, и у уголков его глаз прозрачной плёнкой стали собираться слёзы. — А вторым был тоже японец. Мы недолго встречались, и он научил меня многому. Со спины он напоминал тебя, но это оказалась лишь оболочка. Тогда я окончательно убедился, что люблю тебя не за внешнюю красоту. — Красоту? — смутился Макото, улыбнувшись. Его член запульсировал во мне, и всё тело пронзило волной восторга. Я ускорил темп, усилил толчки, и Макото стал отвечать на мои движения, приподнимая бёдра. Мы оба расслабились после неудачного начала и неприятного разговора. Из всех чувств осталось только эйфория от каждого прикосновения, вкус поцелуев с шёпотом тихих стонов, а всё остальное — внизу, где наши тела соединяются. Макото не мог отвести глаз от моего раскрытого перед ним тела. Как его смазанный смазкой член входил внутрь, и я сжимал его. Это было прекрасно. Лучше, чем я себе это представлял в своих фантазиях; лучше, чем секс с тем долбаным французом. — Уже не больно? — спросил Макото. Глаза пытливые, с пугающим блеском, а брови подняты, будто он действительно волнуется. Пограничное состояние возбуждённого до дрожи мужчины. — Нет, уже совершенно не больно. Приятно… И разбудил своими словами зверя, долго скрываемого под личиной невинности и растерянности. У такого Макото действительно много сил: подхватил меня под спину и уложил под собой, даже не дав опомниться, чтобы возразить. Сгрёб своей сильной рукой мои ноги, заботливо поддерживая их под коленями, чтобы я покорно поднял бёдра к нему навстречу. Внимательный взгляд Макото пожирал меня, высасывая через призму зелёного огня всю решимость, обнажая так глубоко запечатанное смущение, возвращая неопытного, чистого мальчишку. Хищная сторона Макото, его страсть тоже были в новизну ему, потому Тачибана хотел разглядеть, прикоснуться до меня, совершенно больше не пугаясь того, что я тоже мужчина. Пальцы Макото с дрожью обвели мою мошонку — столь бережно, словно дотрагиваясь до дорого белоснежного кружева, боясь запятнать грязью — и, хмурясь от колючих, едва пробившихся на поверхность кожи волос, округлым движением прогладил пах, приподняв мой подрагивающий член. Коснулся горячими, сухими от тяжёлого дыхания губами к складочкам на уздечке, оставив пару лёгких поцелуев чуть ниже, зажмурившись, чтобы не лицезреть меня столь близко. Когда-то я поступал так же: избегал правды, ограждал себя от неё, обретая первый опыт. Не любил парня перед собой, но был вынужден ласкать ртом его. Макото я не принуждал и не смел даже допустить такой мысли, что он решится на подобную близость. Пусть даже с зажмуренными от стыда глазами, сдерживая в себе брезгливость. — Остановись, — вцепился я в его волосы, когда язык Тачибаны заскользил между бёдер. Макото растерянно застыл, удерживая меня за ягодицы, раздвинув их. — Вставь мне. Мужчина вытер влажные губы ладонью, но по бегающему из стороны в сторону взгляду и покрасневшим щекам я догадывался, насколько своей просьбой обескуражил его и смутил. Макото выпрямился, переставив колени по футону ближе, и прицельно приставил к моему анусу взбухший до невероятных размеров член. Из-за сильного возбуждения ему трудно было наклонить твёрдую плоть вниз, чтобы войти в меня, потому Макото склонился надо мной, в своей манере неуклюже, и вогнал так резко, что у меня спёрло дыхание. Тугая, распирающая боль отдавала в согнутый позвоночник неприятным, холодящим покалыванием: то ли от тяжести Макото и неудобной позы, то ли от слишком глубокого проникновения. Плавно вышел и снова резко вошёл — обычные, чередующиеся движения, помноженные на пронзительный взгляд Макото напротив меня, сводили с ума до истомы. Мир вокруг таял; краска со стен комнаты сползала цветовым потоком и заполняла весь пол. Я захлёбывался; дышал так часто, что иногда задыхался от скопившейся во рту слюны. Захлёбывался редким сдавленным стоном Макото, ставшим непривычно высоким для его голоса. Я зажал его рот ладонью, чтобы заглушить этот звук и скрыть его от посторонних. Стены старого дома были такими тонкими, что из соседних комнат был слышен каждый шорох. Или это тоже были мы, но звуки меркли на фоне учащённого, громкого дыхания Тачибаны, разбивающегося о мою ладонь, распадаясь на влажные частички, остающиеся на коже. Внизу живота стало жечь, и покалывание мурашками карабкалось вверх по стволу моего члена, заключая его в невидимые тиски. Я обхватил его свободной ладонью, сжав так сильно, сколько смог, чтобы сдержать себя, не кончить прямо сейчас, когда Макото ещё не готов — даже в сексе я подсознательно старался ровняться на него, не проиграть. От накаливающейся боли я застонал, на секунду забывшись, и Макото накрыл мои губы своей влажной от моего пота ладонью. Отпустил ногу, которую удерживал всё это время, закинул её на свою талию и нежно зажал мне рот, не сжимая пальцев, как это сделал я, и после у Макото довольно долго сходили красные следы с лица. Как и глубокие прокусы на руке, которые я оставил намеренно, ухватившись зубами за мягкое местечко на мясистой ладони, судорожно сжимая челюсти, вместо издаваемого ранее крика. Под спиной натянулась простынь, когда нога Тачибаны заскользила назад, потянув за собой ткань. Пальцы на моём лице немного сжались, и Макото убрал руку с моего члена, буквально ложась на меня сверху, придавливая своим весом к постели. Я кончил позже его — на секунду, может, на две — но долго не мог унять дрожь от усталости в напряжённых мышцах спины и ног. — Ай-ай, — сквозь тяжёлое дыхание тихо застонал Макото, — больно. На ладони остались бескровные, но глубокие отпечатки моих зубов. — Мне тоже больно, когда такая туша лежит на мне сверху. — О, — лицо Макото вновь вытянулось, приобретя глуповатый вид. — Прости. И скатился на футон, улёгся на бок, избавившись от заполненного презерватива, не сводя с меня пристального взгляда. Может блуждающим взглядом искал хоть небольшой крючок моих эмоций, за который бы смог зацепиться и продолжить разговор. Жалею ли я, удовлетворён ли — я был счастлив, но долго приходил в себя, чтобы поведать ему об этом. А Макото всё это время настороженно ждал, практически не дыша, и громко выдохнул, когда я поднялся с постели, чтобы поцеловать его. — Ещё заход? — Что? — улыбка испарилась с лица Тачибаны. Мужчина замотал головой. — Нам надо ложиться. Ты время видел?! — Время… Время — наш враг. Не уверен, что скоро мы сможем вновь так покувыркаться в ближайшие дни. Нужно пользоваться моментом. — Неугомонный мальчишка… Макото поднялся и мягко приподнял меня за плечи следом, чтобы я сел напротив. Взял с пола телефон, который был подсоединён к зарядному устройству, и мягкий свет озарил его усталое, но умиротворённое лицо. А также копну взъерошенных густых волос на макушке и затылке, которая растрепалась от недолгого соприкосновения с подушкой. — Три часа ночи, Рин-чан. Я понимаю твоё желание, но у тебя завтра учебный день. А я иду на работу. — Он устало, хрипло вздохнул, откинув в сторону телефон и выдающий все его эмоции свет, и оперся спиной о позади стоящие полки с книгами. — В такие минуты я особенно остро ощущаю нашу разницу во всём. Ты вечно к чему-то стремишься, бежишь, сломя голову, падаешь, теряешь надежду, но всегда можешь вернуться на путь, который так и не одолел. Я уже лишь плыву по течению. — Течение тоже важно — мне отец так говорил. Ты создаёшь это течение детям, как мне тогда. И я хочу, чтобы ты не дал мне уплыть в сторону, а если понадобится — я буду плыть против него. Ты только не лишай этого вновь… Внимательно выслушав меня, Макото улыбнулся мягкой, покорной улыбкой. Не было между нами никакой разницы. Все границы были стёрты, и прошлое оставалось частью нас, но постепенно Макото переставал видеть во мне рыжеволосого мальчика с неизменной улыбкой на лице. В тот день, может, позже, он окончательно перестал ставить перед собой тот шаблон, который был заготовлен у него ещё лет пять назад, и смог рассмотреть меня: повзрослевшего, хмурого, скрывающего неуверенность за грубостью, но по-прежнему влюблённого в него. И в тот же день, может, позже, Тачибана-сенсей полюбил в ответ. Это означало, что он тоже раскрылся предо мной: оказалось, что страхов у него было гораздо больше, чем я себе мог представить, но наедине он менялся, подстраиваясь под моё настроение, как ветер, которому нужно гнать парус по бескрайним просторам океана, чтобы я не заблудился вновь. Мы долго перешёптывались перед сном, лёжа лицом друг к другу. Макото то и дело поглядывал на часы и каждый раз строго приказывал спать… но в итоге сам же нарушал обещание тишины, и мы уснули на рассвете. Это был короткий, но крепкий и приятный сон протяжённостью в несколько часов. Когда утром я с трудом открыл глаза, яркий свет уже заполнил всю маленькую комнату, и над спящим Макото плясали светлячками крошечные пылинки. Танцевали над его расслабленным смуглым лицом, едва касаясь светлых, почти рыжих коротких ресниц, широких грубых скул. Его лицо внезапно нахмурились, и Макото медленно открыл глаза. В его зелёной радужке размытым пятном отразился я — как на той большой пушистой ели два праздничных шара: красный, почти рубиновый глянцевый бок отдавал своё вызывающее сияние нежнейшему блеску полированной поверхности изумрудно-зелёного. Моргнув дрожащими веками, Макото, не раскрывая глаз, притянул меня к себе за шею и поцеловал в лоб, а после снова засопел, обжигая своим дыханием макушку моих волос. Тяжесть его руки приятнее, чем очередное утро в холодной металлической двухъярусной кровати, в которой я обычно пробуждался под лепет Нитори во сне. Под сопение и тихий храп Макото я бы ни за что не проснулся… Тишину нарушил звонок. Поначалу я перепугался, перепутав его телефон со своим, но Макото опередил меня. — Да, — ответил он на звонок невероятно ровным голосом, хотя сам по-прежнему даже не открыл глаз, сидя на футоне и покачиваясь. — Уже конец месяца? — приоткрыл он один глаз, глянув на календарь у стены. — Я составил план тренировок, но это не может подождать до десяти часов? Тяжёлый вздох, и Макото сильно сгорбился, натягивая одеяло на обнажённое тело, избегая меня взглядом. — Постараюсь приехать как можно скорее. — Пора собираться? — Да… Мне нужно идти, — продолжая разочарованно вздыхать, Макото с тоской уставился на полку с книгами, разглядывая фотографии. — А так холодно… Не хочу вылезать из-под одеяла… — Это всё? — раздосадовано прочеканил я. Ему было просто холодно, а я уже посмел понадеяться, что причиной столь страдальческой физиономии служила наша скорая разлука. — Тогда нам следует поторопиться, пока ты окончательно не пустил корни в постель. Я вскочил на ноги и сделал шаг в сторону вещей, чтобы одеться, но Тачибана перехватил меня, сжав запястье. Поднял вверх взгляд с хитрым прищуром и поцеловал ладонь, медленно подбираясь к пальцам. — Спешить не стоит, — пояснил он, улыбаясь, когда я присел на футон, — но и времени не так много. Ты ведь снова не дал мне договорить и сделал поспешные выводы. Я лишь хотел сказать, что хочу провести ещё немного времени с тобой под этим одеялом — ты ведь об этом же думал, Рин-чан? Верно. Об этом я мечтал, фантазируя вновь и вновь. — Похотливый сенсей, — улыбнулся я, словно стараясь спрятать свою неуверенность за слишком фривольной маской для своих семнадцати. Его поцелуи согревали сильнее любого одеяла, но дальше них Макото не заходил, хотя его возбуждённая плоть упиралась в меня, и я вновь желал его принять. Цеплялся за его волосы, плечи, руки — не знал, как подступиться, чтобы добиться желаемого, посасывая его язык, издавая при этом постыдные звуки. Макото расцеловывал мою шею, грудь, покусывал маленькие соски, словно я был женщиной в его руках. Но не забывал о моих желаниях, ублажая рукой мой член гипнотически нежными движениями, будто делал массаж, а не испытывал дикого желания трахнуть снова в ещё ощутимо припухший анус, об который он тёрся головкой. Был в его хитром блеске зелёных глаз некий секрет, раскрывающий все эти хищные, но хладнокровные движения, уверенные, отточенные, будто шаги тонкого психолога. Я ли был обманут из добрых побуждений или Макото был заново рождён после той ночи? — Нет-нет, Рин-чан, — остановил меня Тачибана вновь, когда я уже готов был принять его. — Нельзя. У тебя сегодня клубные занятия, и я не хочу навредить тебе. Я просто хочу быть рядом… Лжец. Так не вжимаются и не ласкают лишь для того, чтобы просто «быть рядом». Но он был прав — после я мог пожалеть. Даже после одной ночи болела поясница. Когда всё закончилось, и мы лишь немного потешили свои желания, времени на душ не оставалось. Обтёрлись смоченным в воде полотенцем, пока умывались, и молча оделись. Макото постоянно поглядывал на часы, пытаясь пригладить растрёпанные волосы, но ни один волосок не лёг по его воле, и Тачибана смиренно махнул рукой на своё отражение. — Под шапочкой всё равно ничего не будет видно, — нервно хихикнул он. Мне достаточно было привычно стянуть тонкие, прямые волосы резинкой, и Макото даже немного позавидовал, очень по-доброму, наигранно прикусив губу. — Рин-чан, возьми ключи. Я их забыл на столе, — попросил Макото, сев на порог, чтобы потуже затянуть шнурки на кроссовках. На столике был небольшой беспорядок из бумаг и методичек, и среди тренерской макулатуры почти в самом центре лежала связка увесистых ключей. Между ними на металлическом кольце, подвешенная на поржавевшей от времени звеньевой цепочке, висела красная пластиковая акула. Она хоть и была очень дешёвой, но даже спустя пять лет, истёртая, покрытая сколами, выглядевшая уже не самым лучшим образом, она по-прежнему была у него. Хотел я у него спросить: помнит ли он, кому акула принадлежала? Но не стал. Понимал, что и без этой побрякушки был чересчур навязчивым в последнее время. Внимательно переступая через кошек, окруживших нас, мы поднялись на холм. Макото с тяжёлым сердцем оставил мяукающих нам вслед любимцев без утренней глажки и ласковых почёсываний, потому хмурился и разочарованно стучал подошвой кроссовок по ступеням. Хотя его шаг всегда отличался глухой тяжестью. — Я подвезу тебя, — предложил он, кутаясь в ветровку, озябнув от сильного утреннего ветра. Глядя на него легко можно было забыть, что уже начинается лето. — Я сам пойду. Будет слишком подозрительно, если ты приведёшь меня к воротам школы, да и утреннюю пробежку никто не отменял, — отказался я, делая небольшую растяжку ног. После каждого движения тягучая боль опоясывала поясницу — Макото и впрямь очень тяжёлый. — Я хотел помочь… — Макото, — он уставился на меня с улыбкой, как щенок в ожидании похвалы, — ты ведь схитрил, когда говорил, что у тебя никого до меня не было. Густые брови вновь скрылись под чёлкой от удивления, и улыбка немного исказилась, когда Макото осознал, что был пойман на вранье. — Ну… — протянул он, пока переносица и щёки краснели, и поспешил отвернуться, взявшись за велосипед, ожидающий его у лестницы. — Конечно, я не так невинен, каким хочу казаться. Думаю, это всё, что мне стоит рассказать. — Нанасэ? — первый, кто пришёл на ум, и в голове уже всплыли картинки неприятные до озноба, до иголок под лопатками. — Нет, — твёрдо, уверенно ответил он. Возможно, даже обидой отозвалось в его сердце моё подозрение. — Это был не мужчина. Да, позже всё-таки разузнал, почему Макото предпочёл скрыть личность той, которая однажды могла забрать у меня Тачибану. Ею была милая круглолицая дама, не на много старше его: низенькая, улыбчивая, с голосом нежнее лепестка розы. И работала она тренером вместе с ним, но в другом бассейне для самых младших, ещё только начинающих малышей. И тогда начался настоящий ад в наших отношениях из-за моей ревности, убогость которой я осознавал головой, но не мог сдержать каждый раз, когда ловил её взгляд на Макото, когда они сталкивались в проходе. Хуже были только те часы и дни, когда я не мог находиться рядом с ним, и тогда мой мозг давал волю воображению, а я давал волю эмоциям. Но время шло; страсть во мне постепенно угасала. Я насыщался Макото, взрослел, и в итоге стал чувствовать его лучше, понимать. Понял окончательно, когда «круглолицая» вышла замуж, а я единолично завладел вниманием Макото. — Я пойду. Ещё не осознавая, что меня ждёт, я просто оставил поцелуй на его губах, пока улица залитая золотом зари пустовала, и указал на телефон, собираясь кое в чём признаться. Мы разминулись на этом месте, у вершины старой каменной лестницы у берега океана. Я пошёл к школе, которая находилась совершенно в другой стороне, чем «Иватоби», и Макото не стал терять времени, а запрыгнул на велосипед и погнал прочь. Когда ему пришло сообщение, я слышал скрип колёс и шелест кустов у обочины, в которые рухнул растерявшийся Тачибана, вскрикнув. «У вас классный член, Макото-сенсей» — то самое признание, которое он не ожидал получить. Встречи наши были редким удовольствием, но иногда их можно было охарактеризовать как мучения, нежели счастьем. Просить прощения у Нанасэ я не стал, а он и не настаивал. Мы плавали, соревнуясь на равных, и он не догадывался о главной гонке, которую я вёл с ним — за внимание Макото. Сенсея разрывало на части между нами, но и отказаться от этих тренировок он не мог, потому что результат они давали действительно стоящий всех этих пыток. Я выигрывал соревнования, легко заняв первое место в префектуре, и продолжал идти по трудному пути уже уверенными шагами, но Макото далеко от себя не отпускал, а он был и не против. Его мягкая натура, но усердие и скрупулёзность в спорте переделывалась и мне. Я стал легко находить общий язык с командой, даже с раздражающим Нитори. На третьем, выпускном году обучения меня назначили капитаном, и тогда вся моя неуверенность вернулась вновь. Меня словно загнали на дно бассейна и не давали вдохнуть воздуха, и я захлёбывался, а Макото вновь протянул мне руку и вытащил из воды. Поставил на твёрдую землю своими советами, как истинный сенсей, а когда мне было трудно и всё, казалось, шло из рук вон плохо, вновь слушал меня и любил, хотя порой я казался слабаком. Я мог болезненно ранить его парой фраз так, что Макото менялся в лице и глаза его теряли блеск. Порой действительно хотелось сдаться. Я ненавидел себя, что полюбил его, ведь доставлял ему боль. Выиграв чемпионат Японии, я мог окончательно перерубить все канаты, которые крепко связывали нас вместе даже в очень сильный шторм. Мечта, которая связывала нас, забравшая столько сил и времени, обернулась проклятием, полностью перекрутив всё с ног на голову. Плавал бы я чуть хуже — на меня не обратили бы внимание. Тренировал бы Макото кого-то другого — ему бы и с ним пришлось расстаться. — Чёрт, — ругался я весенним вечером, сидя уже в полюбившемся старом «кошачьем» доме. Помню то состояние: хоть волосы на голове себе рви, а признать очевидность единственно правильного решения было нужно, а я не мог ничего долгое время произнести, кроме отборного мата. Макото сидел неподалёку, заваривал чай, понимая, что это последние минуты перед бурей, и оттого бледнел в тон старых чашек перед собой. Он молча поставил на стол чашки и притянул к себе сладости, которые ему испекла Тачибана-сама. Испекла и на его друга — меня, но я не ел сладкого. — Долго ты браниться будешь? Если тебя интересует моё мнение, то я очень рад за тебя. Такой шанс не каждому дан. Мы достигли… — Рот закрой свой! — сквозь зубы прорычал я, отхлебнув чай. Почти сразу поперхнулся от злости. — Меня не интересует твоё мнение. — Хорошо, я помолчу. Подожду, когда ты успокоишься, — грустно ответил Макото и сдержал своё обещание — молча уставился в маленький телевизор, надев очки. Если Макото надевал очки, то либо был очень сосредоточен на чём-то, либо без лишних слов огораживался от меня. Не думаю, что монотонный выпуск новостей так сильно увлёк его, чтобы нацепить окуляры для детального рассмотрения морщинистого лица диктора. — Тебе конечно нет до этого дела. Подумаешь, очередной твой спортсмен улетает в Австралию. От тебя только требуется помахать ручкой на прощание и найти нового. Пока лился яд, уже успевший отравить меня, Макото заметно злился и прибавлял громкость на телевизоре, стараясь заглушить меня. — Не впервой избавляться от меня. С облегчением. — Да, думаю, ты прав. Избавиться от тебя и твоих страхов — это облегчение, — процедил он громким голосом и кинул к моим ногам пульт. В комнате повисла напряжённая тишина, и Макото поспешил уйти. Ему было гадко, что он сказал неприятные слова, и мне ещё более мерзко, что услышал свой главный страх. Макото впервые высказался. Окружённый кошками, Тачибана выглядел одиноким, дрожащий от холода, поглощаемый высоким горизонтом и океаном. — Прости… Макото вздрогнул от моего голоса, но не обернулся. — Если ты не хочешь улетать — откажись. Всё просто, и не стоит из этого делать трагедию. Я буду с тобой, но тренировать больше тебя не стану… — Ставишь мне условия? — Нет. Но в этот раз хочу, чтобы мы делали то, чего хочу я. А тратить зря время на человека, который опускает руки в сложной ситуации, я больше не желаю. Слова застряли где-то в трахее, и я мог издавать лишь хриплое дыхание, сжимая ворот футболки Макото и пытаясь сдержаться, чтобы не ударить его. — Думаешь, мне не страшно?! Я могу вообще тебя не увидеть больше, Рин! А тренеров много, ты найдёшь себе нового «сенсея» для утешения. Рука сама дёрнулась. Со всего маху кулак впечатался в щёку мужчины, и с его лица слетели очки. В тот момент показалось, что это был конец. Макото машинально выставил руки и попытался закрыть ими лицо; взгляд его был жёстким, тёмным, но Тачибана растерялся, увидев мои слёзы. Тяжело вздыхая, он два раза хлопнул ладонями себя по лицу и растянул подрагивающие губы в улыбке. Сгрёб в охапку своих мощных рук и прижал, чтобы я не смогу больше его ударить. — Ну, наконец, вышла вся твоя злость, — с дрожью и страхом прошептал он на ухо и поцеловал. А я давился слезами, всхлипывал ему прямо в рот и не мог остановиться. Всё так давно копилось, что понадобилось много времени, чтобы выйти наружу: и злость, и растерянность, и страх, и любовь… Когда я успокоился, Макото выместил на меня всё раздражение, которое испытал благодаря мне, занявшись со мной сексом, непривычно грубым — таким, который был нужен нам обоим в тот момент. Не хотелось пустых былых разговоров — за почти два года мы рассказали друг другу достаточно. И вот так, лёжа рядом с ним, хлопая опухшими от продолжительных рыданий глазами, я поймал себя на мысли, что больше не боюсь покинуть Японию. В моей голове родился вопрос, стёрший все предыдущие: что было бы, если бы я заключил брак с Макото? Я не умею готовить и Тачибана тоже, но по утрам я люблю его яичницу, готовя которую он щедро приправлял половину перцем, чтобы угодить мне. Макото неряшлив и рассеян, а я предпочитаю порядок в своих вещах и записных книжках. Но диссонансом нас обоих было то, что мои мысли и эмоции всегда были запутанны, рассеяны, а Макото владел собой и укладывал каждую идею, мысль или цель на определённую полку в своём сознании. Всё в его голове и поступках было на своих местах, и, привыкший брать ответственность за других, он раз за разом вытаскивал меня. Спасал, а сам тонул, никогда не говоря о своих проблемах. Что будет, если мы станем супругами в Австралии? Я, наверно, хотел бы… но это ничего бы не изменило между нами. Яичница по утрам осталась бы прежней, и хлам на столе продолжал бы раздражать меня. Тот же аромат трав и тёплые свитера в несметных количествах. Стадо кошек перед домом — и не важно, где был наш дом, они непременно бы появились. — Всё хорошо? — едва открыв глаза, Макото первым делом беспокоился обо мне. — Да. Более чем… Вздох с облегчением, протянутая ко мне рука, поглаживающая волосы, и тихое тиканье часов. — Я приму приглашение. Всё-таки, ты прав. Я сдрейфил, но больше не отступлю. — Правильное решение, Рин-чан. Между нами ничего не изменится, поэтому я всегда готов тебя выслушать. Ты главное плыви к финишу — другим мусором голову не забивай. — А ты? — А я? — Макото лениво улыбнулся и подвинулся чуть ближе. — Я буду продолжать тренировать детей, и, возможно, взращу ещё не одного олимпийского чемпиона. Это всё-таки моя мечта. — Да? — Ага… Когда ты был ребёнком, я восхищался твоим рвением к победе. Ты очень похож на Хару, но его никогда не беспокоил проигрыш, а ты вёл команду к победе с улыбкой на лице. И завидовал вам обоим: вы знали, чего хотите. А я… не видел дальше завтрашнего дня, потому принял решение, вдохновившись тобой. Изначально не придал этому значение, ведь мысль появилась, казалось, спонтанно, но когда ты вернулся, потревожив вновь мой покой, я осознал, как сильно ты повлиял на меня и сделал меня тем, кем я сейчас являюсь. Поэтому я не могу точно сказать, кто из тех детей в бассейне в будущем добьётся таких же высот, как вы. Моё дело верить в них, как в тебя, направлять и протягивать руку на финише. — Буду плыть так, словно ты ждёшь меня у края бассейна с протянутой рукой. Аж поплавать вместе снова хочу. — Когда вылет? — Меня ждут в августе. — Ещё есть время поплавать. А я переживал, что в этом году мы пропустим фестиваль, — вздохнул с облегчением Макото. Каждый год, стоя рядом и наблюдая за залпами пушистых ярких фейерверков в небе, подставляя лица под яркие вспышки света, и чувствовать друг друга. Соприкасаться опущенными вниз руками, ощущая каждый приподнятый из-за мурашек волосок на коже, его тепло, скоротечность драгоценных минут и скорое расставание.

***

В душном зале аэропорта от сумасшествия спасала только холодная газировка и молчание мрачного Соске, восседавшего с нами за одним столом. Макото нервно постукивал ногой по кафельному полу, и я между ними, жадно потягивающий через трубочку горькую «колу». Рейсы объявляли с незавидной регулярностью, и первым в этой обстановке не выдержал Макото: — Соске-кун, я слышал, тебя беспокоит старая травма? Соске обдал Тачибану холодным высокомерным взглядом, и я подавился напитком со смеху. — Да. Верно. — Очень жаль, — просиял Макото, нащупав почву под ногами. — У нас при школе отличный физиотерапевт. Он поможет восстановиться, и ты ещё сможешь нагнать Рина. — Спасибо… Но нет. Резко, сухо, хотя Соске хорошо относился к Макото, но, узнав правду, был, мягко говоря, обескуражен. — Ну, ладно. Надеюсь, у тебя всё получится, — растерялся Макото и сильнее затряс ногой. Я заметил, как покраснели кончики его ушей. Посадку на самолёт объявили спасительно быстро, но я всё равно был огорчён, боясь потерять лица Макото и Соске в толпе, а после они бы окончательно исчезли из моего поля зрения. Почти расставшись с ними, я остановился и оглянулся к Макото. Они оба испуганно вздрогнули. — Нэ, Макото-сенсей. Давайте наперегонки. И когда я одержу победу, вы станете моей женой так скоро, как только я вернусь из Австралии. Я сказал негромко, но люди, стоявшие рядом, замерли. Кто-то сделал вид, что ничего не слышал, но покраснел и продолжил свой путь. Соске побледнел, как мраморное изваяние, а глаза Макото сияли из-за резко нахлынувших слёз. Собравшись, он улыбнулся, как семь лет назад, но не без моего любимого хитрого блеска в уже родных зелёных глазах, и тоже негромко спросил, чуть нагнувшись ко мне: — Женой ли, Рин-чан? Это означало да, но звучало, как добрая насмешка над наивностью былого ребёнка. — Лучше бы я этого не слышал, — вымученно протянул Соске, массируя переносицу. Я взмахнул рукой с широкой улыбкой, и они махали в ответ, не двигаясь с места. За семь лет я не перестал скрывать страх за напыщенной самоуверенностью, но на душе в этом раз было спокойно. Так хорошо, словно я нашёл своё место в чужой стране и за её пределами. Как тогда, в день расставания, так и сейчас, когда я встретил Макото вновь, зная, что за этой встречей после долгого ожидания будет ещё и ещё. И ничего не изменилось, ведь одну мечту детства я уже осуществил, и у финиша протянута его ладонь.