Эрик
Саунд: Within Temptation — Lost
Ночь. Опять ночь. Надо бы поспать, завтра, точнее уже сегодня, а если совсем точно, то буквально через несколько часов начнется моделирование. И я до сих пор не знаю, что делать со всей этой хуйней. Хотелось бы мне поддержать моих лидеров, забить на фракцию, Бесстрашных, на девицу, что сопит у меня под боком. Улыбается… хорошо тебе, а? Это просто потому, что ты не знаешь — скоро начнется. А я знаю. И от этого тошно. Подхожу к окну, дергаю раму на себя, впускаю ночной холодный воздух в комнату. Выбив из пачки сигарету, задумчиво мну ее в руках. Не могу. Не могу я на них забить. Потому что на тех, с кем делишь смерть, невозможно забить, не получается. Смерть у Бесстрашных каждый день стоит за спиной, мы с ней лучшие друзья. Мы играем с ней, как играем со страхом, флиртуем, дразним. Смерть у каждого Бесстрашного в крови, она выжжена на телах татуировками, она изуродовала кожу шрамами, она в отчаянном ежедневном подвиге, который на самом деле есть, как бы пошло и пафосно это ни звучало. Людей так мало, их всегда не хватает. Едва ли не каждый раз мы возвращаемся с потерями, смерть забирает их, кого-то отпускает, кого-то калечит, и тогда мы его выбрасываем за ненужностью. Это тупо, так тупо, что и сказать невозможно. Охуенно тупо! Эрудиция создала много идиотских вещей: сыворотки, моделирование и всякое другое дерьмо, но ничего, что могло бы сохранить человека для жизни. Ценна ли человеческая жизнь? Несомненно да. Ценим ли мы ее? Абсолютно точно нет. Вот что за хуйня? Сигарета ломается в пальцах. Последнее время все ни к черту. Прикурив другую, я чувствую, как первая затяжка слегка дурманит, удушающее чувство тревоги немного притупляется. Выпустив дым тонкой струйкой, я опять смотрю в окно на темный, разрушенный, такой тихий и спокойный сейчас город. А завтра уже все будет по-другому. Я умирал, я знаю каково это. Это страшно. Все инстинкты, все внутри начинает бороться, цепляться за жизнь, хочется жить, дышать, смотреть и видеть, ощущать. Быть. Когда просто живешь — принимаешь это как должное. Когда умираешь — все это становится высшей ценностью. Я спасал от смерти, вырывал у нее и вчерашних мальчишек, и взрослых мужиков, прикрывал их от пуль, освобождал из плена, вытаскивал из-под обстрела. Видел раскуроченные тела, разобранных на части людей, с которыми я делил свою жизнь ежедневно, ежечасно, всегда. Я же и убивал, резал, колол, разряжал в живое тело целые магазины, пытал, мучил, издевался. Знаю, как продлить мучения на часы, дни, чтобы человек не умер раньше положенного во время допроса. О смерти я знаю все. Знаю, что чувствуют те, кого я пытал. Сам был на их месте. И точно могу сказать — я не хочу умирать. Не хочу, чтобы умирала… она. Я знаю, почему Макс делает это. Он не верит в то, что говорит, для него это все только оболочка его жизни с Джанин. Для нее и ради нее он готов принести в жертву тех, с которыми он делил смерть когда-то. А сколько их осталось? Молодежь — это пушечное мясо, ему их не жаль, он ведь не видит их каждый день. Я же знаю почти всех молодых в лицо. Не помню имен, зато в память врезается у кого какие ранения были, кого и когда я вытащил из-под пуль, в чьей крови у меня были руки при попытке зажать рану и остановить вытекающую жизнь. Вырвать у смерти, не дать ей победить, не сдаваться ей. В Бесстрашии нет стариков, люди, которые не могут запрыгнуть в поезд — прыгают в пропасть или уходят к афракционерам. Неудивительно, что изгоев стало так много, ведь к ним стекаются люди из всех фракций, а в последнее время они стали еще более организованными. Слишком слаженные действия, слишком точные атаки. Они уже давно сбиваются в группы, но последнее время их явно кто-то контролирует. Не удивлюсь, если в скором времени у нас будет фракция изгоев. А Бесстрашия не будет вообще. И ее не будет. Эшли. Моей Эшли. Я не должен, вашу мать, не должен так думать. Это просто девчонка, очередная, раздражающая своей ебаной манерой вечно влипать в дерьмо, хлопающая ресницами и изображающая дурацкую невинность. Хитрая, изворотливая, мерзкая в своей попытке стать чем-то важным. Да, именно так я должен думать, это я должен повторять все время, чтобы верить в это так же свято, как и в то, что я не могу допустить развала Бесстрашия. Не могу и все. Мне нужна эта фракция. Я ее лидер и посвятил ей жизнь. Если развалится она, развалится и моя жизнь тоже. Я так долго к этому шел, так много потерял, мне было плохо, больно, страшно, я стал ужасом для самого себя. Лютая ярость, жажда крови врага, ненависть, цинизм и презрение, воспитание себе подобных вытеснило все остальное из моей жизни. А с ней, с этой чокнутой девицей, все летит к чертям. Я так долго и скрупулезно добивался контроля над всем в своей жизни, над людьми, эмоциями, страхами. Над тем монстром, что живёт во мне и кем я являюсь. Зверем, что все чаще прорывается и рушит все, что попадается ему на пути. С ней же невозможно ничего контролировать. С ней совершенно невозможно, чертовски, до боли, упоительно. До смерти упоительно. Рядом с ней тепло. Мягко. Рядом с ней я перестаю быть таким, каким я привык себя ощущать, каким меня видят все. Рядом с ней — свет, на который идёт путник, долго скитавшийся во тьме. И ничто за это время не погасило его, хотя она играла с очень опасными вещами. Но она толкает меня на поступки, за которые я всегда ненавидел и презирал других людей. И я ненавижу и презираю себя сейчас. Я играю со смертью, которая почти выиграла у меня, потому что я становлюсь слюнтяйным слабаком. Мне надо срочно сделать что-то, чтобы она стала меня ненавидеть. Так будет лучше для нее, так у нее будет шанс спастись от меня, от вечно сопутствующей мне смерти, боли, крови. Чтобы она могла жить дальше, дышать, видеть, ощущать. Быть. Чтобы её свет не погас. Что ж ты размяк-то так, лидер? Надо сказать что-нибудь такое, что обидит ее, глаза наполнятся слезами и гневом, она набросился на тебя со всей яростью, со всей жгучей страстью и будет ненавидеть тебя до конца дней. Да. Так правильно. Так я и должен сделать. Только не сейчас, сейчас не могу. Если не прикоснусь к ней еще раз — не смогу пережить то, что предстоит. Чертовски, до судорог хочется еще пару часов побыть человеком. Монстр вернется, обязательно. Но не сейчас. Не сейчас. Я так и не понял, почему именно она. За столько лет я, возможно, впервые почувствовал желание не просто выживать, а жить, бороться, идти вперед. И это когда, казалось, что все кончено для меня, когда мой внутренний зверь почти поглотил меня, стал одной со мной сущностью. Но этого не произошло. В той тьме, в которой я погряз, она словно тонкий луч фонарика, сулящий спасение… Когда-то давно, со мной случилось почти то же самое и я также ничего не понял. Может быть, это просто-напросто второй шанс?.. Тихий шорох простыней. Не спит? Осторожные шажки босых ног, крадется… Маленькие ручки обвивают со спины, сцепляя свои теплые ладошки в замок на животе. Нежная… Жмешься ко мне, хочешь поделится своей лаской? Горячие губы прокладывают дорожку поцелуев по позвоночнику, останавливаясь на уродливом шраме. Она проводит по нему пальцами и отстраняется. — Эрик, а умирать страшно? — Страшно. Но только в первый раз, потом привыкаешь. — Повернувшись к ней, поднимаю ее лицо, чтобы видеть влажные шоколадные глаза. — Ты должна мне пообещать кое-что. Ты не позволишь себе умереть! Ты поняла меня? Тебе — нельзя. — Я не собираюсь умирать. Мне жить очень нравится. — Тебе придется столкнуться со смертью не один раз. Но не позволяй ей выиграть у тебя, на кону — твоя жизнь. Ясно? Это самое ценное что есть у тебя. И у меня. — Зачем все эти разговоры про смерть, почему сейчас? Не могу я тебе сказать. Не могу. И всё. — Слишком много вопросов. Все, ни слова больше. Иди ко мне… Она приподнимается на мысочки и потягивается, вскинув руки вверх так, чтобы опустить их на мои плечи, обвить мою шею руками-веточками, в которых, я точно знаю, благодаря Бесстрашию под кожей прощупываются крепкие мышцы, в которых все эти бесконечные тренировки укрепили и ловкость, и твёрдую хватку. Меня приводит в какой-то странный первобытный восторг этот контраст хрупкости и мощи, и мне срочно необходимо провести ладонями по этим рукам, от плеч до самых запястий, чтобы напитаться их нежностью и стойкостью. Она тесно прижимается ко мне и дотрагивается своим колечком в соске до моей кожи. Это касание, почти невесомое, но я точно знаю, чувствую его, словно оно создано специально для меня, и я получаю от этого внезапное, никогда ранее не испытанное удовольствие. Я тяну запах её блаженства, когда она едва слышно стонет мне в шею, откликаясь на поглаживания её стана, и не могу остановиться и прекратить делать это, мне безумно нравится ощущать под ладонями её атласную кожу, которую не смогли испортить ни синяки, ни уже появившиеся за такое короткое время в Бесстрашии шрамы. Хотя, уверен, что эта чокнутая девица и ранее могла заполучить некоторые. Я наклоняюсь и не могу сдержать сдавленный смешок прямо в ложбинку между её шеей и ключицей. — Ты смеёшься? — тихо спрашивает она, улыбаясь. — Я что-то делаю не так? — Мне нравится, как ты пахнешь, — совершенно непроизвольно вырывается у меня. — Ты невозможно хороша… — О, Боже, Эрик… — она берет в ладошки моё лицо и целует так раскрепощенно, откровенно меня желая, что я больше не могу тратить время на все эти поглаживания и разговоры. Я сгребаю её руками, прижимая к себе так тесно, чтобы она почувствовала всю силу моего вожделения. Эшли отвечает на мои ласки не менее горячо, и вот я уже подхватываю её под бедра и несу на кровать, чтобы там с полным комфортом и без спешки насладиться её совершенным для меня телом…***
Едва выровняв дыхание, я смотрю на ее задумчивое лицо, мои тяжелые мысли отступают, сдавшись под напором ее нежности и ласки. Приподнявшись на локте, она гладит пальчиком каждый сантиметр, каждую маленькую выпуклость, целует, как будто хочет запомнить причудливый орнамент шрамов и татуировок. Каждый шрам — это маленькая победа, вырванная у смерти, она тянула ко мне свои лапы, но я не позволил ей этого. И я не позволю забрать у меня Эшли. Пока жив, сделаю все, чтобы не позволить.Эшли
Эта ночь была невероятной. Нереальной. Будто она была последней в жизни, с таким отчаянием он двигался во мне, гладил, целовал так, будто хотел доставить максимальное удовольствие, я отдавалась ему, а он мне. Мне стало страшно. Он все делал так, будто принял какое-то важное решение. И что-то мне подсказывает, что это решение связано со мной. Эта ночь была прощанием… Под утро он уснул, как спят люди без сновидений — глубоко и умиротворенно. Во сне стерлись напряженные черты лидера и стало понятно, что это совсем еще молодой парень, хоть и с кучей тараканов в голове… Я осторожно выбираюсь из постели и сбегаю… Я готова выслушать от него все что угодно, но не сейчас. Не сейчас.