862 год от Рождества Христова

После вечерней Владимира мыла полы в горнице водой со щелоком. Русана сердито выговаривала ей почти четверть часа, когда она вернулась в избу Зоряна. Женщина посоветовала смирить свою гордыню и умерить пыл, не худо и потерпеть, подумаешь, батька поколотил немного, так за дело, цыплят она спортила! И не след девке быть такой непослушной, из избы бежать чуть что не по ее — здесь таких своенравных не привечают, так вести себя — против воли предков идти. Испокон веков заведено было старшему в роду подчиняться, слушаться его да все от него молча сносить, не роптать. А Владимира-де вздумала многовековые устои пошатнуть. Она выслушала Русану молча, окаменев лицом, только во взгляде изредка вспыхивал, но также быстро угасал гнев. В конце Владимира даже попросила прощения, видя, что женщина от нее этого ждет. Она была слишком погружена в свои мысли, чтобы спорить или огрызаться, хотелось побыстрее пережить вечернюю и лечь на лавку, чтобы от нее все наконец отстали и дали спокойно подумать. Потому она никак не отреагировала на смешки Зоряна и сыновей, которые те отпускали в ее сторону, пока Владимира помогала Русане и женщинам накрывать на стол. — Строптивая ты, девка, — говорил староста, внимательно наблюдая за ней. — Мужик, небось, все зубья от тебя пообломает. — Або* ей, — громко хохотнул Перван. — Это коли ее возьмет кто, — добавил Лешко, обменявшись с братом веселыми взглядами. Владимира молчала, продолжая расставлять на столе миски и чаши, думая, почему из всех изб в этой общине ее угораздило попасть в дом Зоряна. «Мало мне того, что я вообще каким-то непостижимым образом здесь оказалась. Так еще и живу у самого большого мерзавца, которого я только встречала». За вечерней она не прислушивалась к общему разговору, медленно жевала хлеб, не чувствуя особого голода, и смотрела на тарелку перед собой. Она бы не подняла головы до конца трапезы, если бы краем уха не уловила странно знакомое имя. — моря призвали… Рюриком кличут, вместе с братьями двумя, — это Зорян делился вестями с сыновьями. Владимире показалось, ее только что огрели по голове чем-то тяжелым. В ушах зашумело, а перед глазами поплыли темные круги. Она судорожно хватала ртом воздух, поскольку чувствовала, как грудь начинает сжимать невидимый обруч. Она учила историю в школе, сдавала ее в университете. Она знала единственного Рюрика, варяга, с момента появления которого и отсчитывает свое время государственность на Руси. Это было в восемьсот шестьдесят втором году. Владимира судорожно рванула ворот рубахи, словно он мешал ей дышать, залпом выпила оставшийся в кубке сбитень и пугливо заозиралась вокруг. «Это просто невозможно. Этого не может быть. Это не могло случиться», — мысли мелькали в голове с бешеной скоростью, она никак не могла сосредоточиться, пришлось обхватить виски ладонями и зажмуриться. Владимира слышала, как быстро стучит ее сердце, чувствовала липкий пот страха, выступивший на лбу. Она облизала пересохшие губы, попыталась сглотнуть, чтобы избавиться от сухости во рту, но в горле стоял тугой ком. Она едва дождалась конца вечерней и, погруженная в свои мысли, никак не возразила на приказ Русаны убрать со стола и вымыть в горнице полы. И вот теперь Владимира возила тряпкой по дереву, чувствуя неприятное жжение в ладонях из-за разведенного в воде щелока. В очередной раз запутавшись в длинной юбке, она резко разогнулась и подняла ее до колен, заправив лишнюю ткань за пояс. Владимира помассировала рукой затекшую, усталую поясницу и обвела взглядом горницу: мыть ей осталось примерно треть, а ноги уже предательски дрожали и гудела натруженная спина. — Лучше полы драить, чем думать, — прошептала она, закусив губу, и вновь согнулась, крепко выжимая тряпку. «Рассуждай спокойно, — приказала Владимира самой себе. — Не паникуй. Ты просто физически не могла оказаться в восемьсот шестьдесят втором году. Машины времени не существует, перемещения в пространстве на сотни лет также не существует. Магии нет, колдунов нет. Значит, это все просто инсценировка. Очень хорошая постановка, в которую я почти поверила», — Владимира старалась не допускать даже тени сомнений, но они все равно подтачивали ее изнутри, не давали успокоиться и поверить самой себе. Слишком все было реальным, слишком настоящим. Но как такое могло случиться?.. Она почти закончила с уборкой, когда услышала позади тихий звук, похожий на причмокивание. Владимира мгновенно выпрямилась и развернулась, машинально сделав пару шагов назад и врезавшись в стол: перед ней в дверном проеме стоял Перван. И, судя по его довольному, омерзительному выражению лица, стоял он так уже довольно давно, наблюдая за ее склоненной фигурой в подобранном платье, открывавшем слишком многое. — Девка, — выдохнул он тихо, и по спине Владимиры от страха поползли мурашки. Она рваным жестом одернула юбку вниз и скрестила руки на груди, внимательно наблюдая за каждым движением Первана. — Али ты не девка уж? — он шагнул вперед и обжег ее сальным взглядом. — Что вы от меня хотите? — спросила она, молясь, чтобы голос не задрожал. — А то не ведаешь, — усмехнулся он, сделал еще один шаг. — Егда здесь голозадая тряпкой елозишь. — Вы сумасшедший, — яростно зашипела Владимира, двигаясь боком вдоль стола. — Не смейте, — добавила она, когда Перван попытался схватить ее за руку. — Я буду кричать. — Скок захочешь, — мужчина развел руками, по-прежнему скользя по ее фигуре похотливым взглядом. Он резко подался вперед, но она оказалась ловчее и смогла вывернуться, метнувшись в сторону двери. Перван схватил ее за косу, вызвав негромкий вскрик, начал тянуть на себя, и когда Владимира оказалась прижатой спиной к его животу, то резко повернулась, вскинув согнутую в колене ногу. Мужчина охнул, скривился от боли, наклонился, прижал руки к паху, и она вывернулась, отскочила в сторону, трудно, прерывисто дыша. — Тва-арь, — проревел Перван, смотря на нее с ненавистью и пытаясь выпрямиться. — Пришибу. — Сперва достань, — Владимира неприятно оскалилась и поспешно вышла из горницы, будучи не в силах дольше себя контролировать: ее трясло от пережитого страха, от ощущения его рук на своей коже, от омерзительных воспоминаний о горячем дыхании на своей шее. Она задрожала, поежилась, обняла себя за плечи и ушла в горницу, где Русана велела ей теперь ночевать. Там же на полках у потолка, которые оказались приспособлены для сна и назывались полатями, спали Забава и трое мальчишек. «Здесь он меня не посмеет тронуть», — двигаясь на цыпочках к своему месту, решила Владимира, но боязливо обернулась через плечо, вглядываясь в темноту. В каждом углу ей мерещился сейчас Перван, в каждом шорохе она слышала его шаги. — Боже, — простонала она, с головой укрываясь холстиной, служившей ей одеялом. — Я сойду тут с ума, и этим все закончится, — она крепко сцепила зубы, чтобы они не стучали от страха, закрыла глаза и попыталась расслабиться, чтобы заснуть. Но мысли, хаотично мелькавшие в голове, не позволяли ей успокоиться. «Он изнасилует меня, если я что-нибудь не придумаю, — с холодной отчетливостью заключила Владимира, вспомнив его взгляд: ненависть, смешанная с похотью. — Я не могу оставаться здесь, в избе старосты. Иначе он или его сынок меня добьют», — она провела кончиками пальцев по разбитой скуле и носу, налившемуся под глазом синяку и не сдержала горького вздоха. Во сне Владимира видела свою маму: та сидела подле нее и долго гладила по щеке, печально улыбаясь. Когда она проснулась, то поняла, что плакала: на тонкой подушке остались пятна от слез. Но когда она слезала с полатей на зов Русаны, то почти улыбалась. По меньшей мере, теперь у нее был план. — Дара, — он окликнул сестру, заходя в горницу из сеней и прикрывая дверь. — Мстиславушка! — она порывисто развернулась, подбежала к нему, поцеловала в щеку и попутно испачкала мукой темную рубаху одинца. — Давненько к нам в избу носу не казал, с Беляном неведомо где виделся, — Дарена принялась выговаривать ему, словно он был бестолковым мальчишкой, а не братом старше ее на добрых одиннадцать зим. — Позавтракаешь с нами? — Уж Злата накормила, — он покачал головой, пряча в бороде улыбку. Сестра осталась ему единственной отрадой, памятью о родителях и тех временах, когда он был несмышленым мальчишкой. Когда-то очень давно у них был крепкий, сильный род. Три брата-погодки, и Мстислав самый старший из них — отрада матери, гордость и подмога для отца. И младшая сестренка, девочка, родившаяся в лютую морозную ночь в ту пору, когда родители уже не чаяли детей. Она была даром, и так ее и нарекли. Будучи маленькой, она вечно цеплялась за штанину Мстислава, училась ходить, держась за его гашник, плакалась ему в рубаху, коли попадало от матери за излишнюю непоседливость. А зиму назад уже Мстислав стискивал до боли ее ладошку, когда пламя погребального костра уносило в небо души отца, братьев, его жены. Женщины горюют иначе, и, коли не Дара, он нипочем бы не совладал с собой один. Она плакала и кричала, а у него внутри все каменело и рвалось на куски от тоски и горечи, но глаза оставались сухими, а губы — плотно сжатыми. Мстислав не мог выплеснуть наружу свое горе, зайтись в плаче, и Дара делала это за него, пряча мокрое от слез лицо в его руках. И первые седмицы Крутояр со Златой жили в ее избе, пока Мстислав изнурял себя непосильной работой в кузне, обрушая молот на наковальню, вколачивая в нее свою боль. — А племяш где мой? — спросил он, садясь на скамью за стол. — С Беляном до колодца пошел, — Дара поставила перед ним чашу с холодным квасом и с материнской лаской провела ладонью по его волосам, отбрасывая их на затылок. Мстислав посмотрел на нее и улыбнулся краешком губ, но сестра токмо нахмурилась в ответ. — Лицо у тебя больно смурное, — озабоченно произнесла она, пристально его разглядывая. — Неладно что? — Кольчугу для воеводы нашего закончил, уехать надобно будет на седмицу в крепость к нему, — невпопад ответил Мстислав и потер лицо, отгоняя навалившуюся вдруг усталость. — Присмотришь за моими? — С радостью! Поживут у нас, отогреются хоть малость, — и Дара бросила на брата укоризненный взгляд, слегка поджав губы. — По добру, давно так сделать следует, — помолчав немного, добавила она и принялась ухватом вытаскивать из печи противень с хлебом. — Покуда жену в избу не приведешь. Ребятишки твои растут как сорняки в поле! Тебя до захода солнце в избе не бывает, вдвоем кукуют. Дарена говорила сердито, расстроенно — было видно, что давно у нее все это накопилось, накипело, вот и требовало нынче выхода. Она поставила противень на стол и накрыла пышущий жаром хлеб рушником, чтобы сохранить тепло. — Мстислав! — воскликнула она, уязвленная его молчанием. — Ну право, где это видано, чтобы малые такие одни жили! — Они живут со мной, — ледяным голосом возразил он, мрачнея на глазах. — Не одни. И Крутояр не так уж мал. — Ему токмо восемь зим будет, — Дара покачала головой. — Ты взваливаешь на него слишком многое. — Не слышал от него жалоб, — Мстислав дернул плечом и посмотрел на сестру. — Станет он тебе жалиться, как же! — она всплеснула руками. — Скорее от усталости упадет! Дара прикусила губу и замолчала, видя, что разговор был не по нраву брату и переубедить его, коли он стоит на своем, она все одно не сможет. — Ты в избу к себе вернешься? — помолчав немного, спросила она и улыбнулась, когда Мстислав кивнул. — Вот и славно, передашь племянникам моим угощение, — Дара вытащила из печи еще один противень и принялась разрезать пополам сладкий медовый пирог. — А сам можешь и не есть, коли не по нраву! — с нажимом произнесла она, зная, что брат будет недоволен. — Но от тетки гостинец детям передай. Дара завернула половину каравая в рушник и перевязала платок на голове, заправляя под него светлые, пшеничные волосы. — Дядя Мстислав! — в горницу с радостным визгом влетел мальчишка четырёх зим отроду и сразу же бросился к сидящему мужчине, залезая ему на колени. Вошедший следом за ним Белян нахмурился и строго цокнул, одергивая сына, который требовал, чтобы дядя покачал его на коленях. — Бажен! Иди помоги матери на стол накрыть, — Белян поставил мальчика на пол, подтолкнул в сторону Дары и обнял Мстислава, стукнув пару раз по спине. — На тебе лица нет, — негромко произнес он. — Дурные нынче вести, — ответил мужчина, поморщившись. — Не при Даре. Они вдвоем взглянули на девушку, снимавшую с полок деревянные мыски, и на Бажена, крутившегося подле матери, больше мешавшего, нежели помогавшего. — Ну, пора и честь знать, — сказал Мстислав, поймав взгляд сестры. — Детей поутру приведу, — он взял со стола сверток с пирогом, потрепал племяша по волосам и направился к сеням. — Я провожу, — Белян кивнул жене и быстро вышел следом. Мстислав стоял на крыльце, вцепившись ладонями в перила и сжав кулаки столь сильно, что побелели костяшки. — К Зоряну заходил давеча днем, — начал говорить он, с трудом выталкивая каждое слово. — Этот ублюдок так скалился маслянисто, про Крутояра да Злату спрашивал. Мол, не страшно ли им одним в избе, меня-то днями в ней бывает, мало ли что случится. Не боюсь ли оставлять их после того, что с родом моим стало… — Мстислав едва не рычал, с ненавистью глядя перед собой. Он помолчал немного и вскинул на Беляна ожесточенный, озлобленный взгляд. — Я его своими руками удушу, коли с детьми что дурное приключится. И суд воеводы мне будет без надобности. — Не приключится, покуда они у нас с Дарой жить будут, — со спокойной уверенностью ответил Белян, стискивая плечо Мстислава. — Этот ублюдок, верно, стал о чем-то догадываться. Вот и испужался. И правильно испужался, — со злобой кивнул тот. — Подохнет от моей руки. Во время завтрака Перван смотрел на нее с плохо скрываемой ненавистью, а Владимира делала все возможное, чтобы не оставаться с ним наедине. Она ходила за Русаной, словно приклеенная, чем вызывала ее раздражение, но лучше уж так, чем лицом к лицу с этим отвратительным мужиком. После трапезы она пошла с Русаной чистить песком грязные миски — Владимира постепенно смирялась с мыслью, что женщины здесь были чем-то вроде рабынь и выполняли почти всю работу, в то время как мужчины днем в избе не бывали и мало что делали по хозяйству. — Я до знахарки Яронеги дойду, — сказала Владимира, беря в руки очередную горсть песка. — Она велела прийти, как волосы распутаю, чтобы рану на затылке можно было перевязать, — и она с затаенной опаской посмотрела на Русану — а вдруг не отпустит или скажет сперва в избе сделать что-нибудь? А Владимира меньше всего хотела оставаться в ней дольше, чем это было нужно. Она думала уйти к знахарке и больше уже не возвращаться. — Иди, — но женщина только махнула на нее рукой. — Миски отнеси и ступай, куда хочешь, — устало прибавила она, и Владимира почувствовала легкий укол совести: наверное, Русане она уже осточертела со своей неуклюжестью, постоянными проблемами и непониманием всего происходящего. «Вот еще! — но уже через минуту она решительно прекратила свое самобичевание. — А я и не просила меня сюда отправлять и заставлять жить, и заниматься дурацкими делами!» — Владимира тряхнула головой, поднялась и быстро пошла в избу, прижимая к груди высокую стопку мисок. Она боком открыла дверь и проскользнула в сени, когда чьи-то руки сграбастали ее, прижав к стене. Прямо перед собой она увидела перекошенное злобой лицо Первана, который ладонью накрыл ее рот, лишив возможности кричать. — Мыслила, от меня можно так просто отделаться, — прорычал он ей в лицо, и Владимира поморщилась от неприятного запаха и капель слюны, разлетавшихся во все стороны. Она попыталась укусить его за руку, но Перван только усмехнулся и еще сильнее навалился на нее, буквально вдавливая весом своего тела в стену. Владимира не могла пошевелиться, и ей лишь оставалось прожигать мужика ненавидящим, презрительным взглядом. — А ты не зыркай на меня так, не зыркай. Будешь ласковой со мной, и я тебе добром отплачу, — он улыбнулся ей, слюняво поцеловал в шею, свободной рукой повыше задрал юбку. Владимира замычала, подалась в сторону, пытаясь вырваться и отпихнуть Первана ногой, но у того была железная хватка, и он лишь оскалился в ответ на ее движения. Она зажмурилась и отвернулась, когда почувствовала прикосновения его пальцев на внутренней стороне бедра, к горлу резко подкатила тошнота, и волна отвращения захлестнула ее с головой. Губы Первана по-прежнему мусолили ее шею, и Владимира подалась вперед, изо всех сил укусила его за палец, заставив дернуть убрать руку от своего рта. Она уже открыла рот, чтобы закричать, когда распахнулась дверь, и в сени вошла Русана. Миски, которые она прижимала к себе, с громким стуком упали на пол, покатившись в разные стороны. Женщина с мгновение смотрела на них: растрепанная Владимира со следами поцелуев на шее и с задранным до пояса платьем, которую прижимал к стене Перван, ладонью стискивая ее бедро. — Ах ты дрянь! — закричала Русана, замахиваясь рукой и пытаясь схватить ошеломленную Владимиру за плечо. — Тварь! Мужа моего вздумала увести?! — она резво преодолела разделявшее их расстояние, вцепилась девушке в косу и дернула на себя, отчего та зашипела от боли и изо всех оттолкнула женщину. — Сумасшедшая! — Владимира отпрыгнула от нее, отбрасывая косу за спину и тяжело дыша. — Не смей меня трогать! Это твой муж чуть меня не изнасиловал! — она гневно сверкнула глазами, поправляя юбку и рубашку. — А ну молчи! — рявкнул на нее Перван. — Брешешь, сучка! — Уд бы свой лучше держал, ничего этого не было бы! — воскликнула Русана со слезами в голосе, повернувшись к мужу. — Мыслишь, незрячая я? Не вижу, как ты на девок других заглядываешься?! Тяжелая оплеуха заставила ее замолчать, женщина пошатнулась и отступила на пару шагов назад, а Владимира, решив, что с нее довольно и дальше медлить нельзя, выскочила мимо них из избы и бросилась бежать через двор к воротам. За ней никто не погнался, Первану с Русаной было теперь уже не до нее. Она закрыла за собой калитку и облегченно перевела дух, руками проводя по лицу, с ожесточением стирая с шеи оставшуюся после поцелуев мужика слюну. Владимиру била крупная дрожь, она громко клацала зубами, пытаясь успокоиться и взять себя в руки. Она еще никогда не чувствовала себя такой униженной, такой грязной, использованной. Пошатываясь и запинаясь на каждом шагу, она медленно побрела прочь от избы Зоряна в сторону, где жила знахарка Яронега. Она шла, низко склонив голову, смотря себе под ноги и не замечая ничего и никого вокруг. Из своего странного, полуобморочного состояния она очнулась, лишь оказавшись на лесной опушке. Прищурившись, она посмотрела на небольшую избушку и закусила губу, решительно тряхнула головой. Владимира едва ступила за ворота, когда дверь резко отворилась, и на крыльцо вышла Яронега. Знахарка одарила ее пристальным, пронизывающим насквозь взглядом и нахмурилась, строго поджала губы. — Это Перван? — только и спросила она, посторонившись, чтобы пропустить Владимиру внутрь. Та кивнула и поежилась, обхватила плечи руками и опустилась на ближайшую лавку. — Нельзя мне там больше. Или он, или Русана… — невнятно пробормотала она, откинулась на стену и устало прикрыла глаза. Яронега покачала головой и принялась расставлять на столе горшочки с мазями. — А правда, что про Рюрика говорят? — неожиданно спросила Владимира, по-прежнему не открывая глаз. — Да. В господине Новгороде норманн осел, — подтвердила знахарка, и девушка застонала, спрятав в ладонях лицо. — Боже мой, — прошептала она. — Боже мой. — Давай займемся твоей головой, девочка, — мягко сказала Яронега, подошла к ней и осторожно прикоснулась к затылку. Рана подживала хорошо, из нее уже почти не сочилась сукровица, и подсохшая корочка вот-вот была готова отвалиться. — Можно сызнова повязку не класть, — заключила знахарка и слегка поддела ее ногтем. — В бане само все отвалится. — В какой бане? — равнодушно спросила Владимира, смотря пустым взглядом прямо перед собой. — В моей. Поживешь пока у меня. — Перван от меня не отстанет, — она покачала головой, закусив губу. — Сюда придет, и ничего его не остановит. Зачем вам проблемы? Это мне уходить отсюда нужно… лучше бы я вообще умерла, — последние слова Владимира произнесла едва слышно, себе под нос. — Еще никто и никогда не обижал единственную в общине знахарку, — Яронега положила руку ей на плечо и слегка сжала. — Перван не посмеет чинить мне бед. Останешься здесь, мне, старой, в подмогу. Владимира резко вскинула голову, смотря на Яронегу: цепкий, понимающий взгляд никак не выдавал в ней старуху, которая не может справляться с хозяйством одна. Она ничего не сказала в ответ, молча кивнула и вновь закрыла глаза. «Будь что будет. Мне уже все равно». *или