mom said you're so bad

Первая официальная встреча Бэмбэма с Джексоном проходит немного странно. Официальная потому, что Бэмбэм знает, кто этот чувак, собственно, такой. Он видит его мельком в кампусе, ну, ещё Джексон иногда заказывает себе фраппучино в Старбаксе, где Бэмбэм подрабатывает (но он на все сто пятьдесят уверен, что парень его не знает). Ещё прямо напротив здания кафе находится тренажерный зал, и Бэмбэм (далеко не всегда преднамеренно, вы не подумайте) несколько раз наблюдал за тем, как парень тренируется. В этом виновато исключительно его природное любопытство, окей? И окна в тренажёрке такие чисто-прозрачные, и из всех занимающихся там ребят у Джексона самое красивое тело. Джексон наверняка питается исключительно витаминами, чтобы получить себе все эти мускулы. Поэтому сказать, что Бэмбэм не имеет понятия, кто такой Ван Джексон, будет неправильно. Они просто как-то не разговаривали друг с другом раньше. Их первый диалог выглядит немного странно. Ладно, окей, дохрена странно. Начинается вся эта жуть примерно так: Бэмбэм сидит в аудитории, пытается слушать этот очень важный урок о важности электромагнитного поля вокруг каких-то там тел, когда ему приходит смска от Югёма. 14:18 «пыниэль пригласил марка на вечеринку в субботу. прости, я сказал ему, чтобы не делал этого, но он сказал, что они друзья. ничего не смог поделать :(» Что за пиздец. Просто, серьёзно?! Он в ужасе пялится на экран своего айфона, прежде чем начать в спешке собираться (кто будет волноваться о конспектах в такие моменты? Он попросит списать у кого-нибудь, скорее всего, Мару. Далеко не первый раз, когда он так делает) и, скомкано извинившись, вылетает из кабинета. Он с ненавистью щурится на сжатый в кулаке мобильник. Если бы только можно было так просто взять и забыть тот факт, что человек, которого он не хочет видеть никогда, собирается прийти (потому что конечно же Марк придёт; они с Пыниэлем как Бэмбэм и Югём — лучшиелучшие) на праздничную вечеринку в честь двадцать первого дня рождения брата его лучшего друга. «Ёбанное дерьмо». — Разве он не должен пробыть в Америке ровно четыре месяца? Я же не должен был вспоминать о нём ещё минимум неделю! — взрывается он тут же, как только Югём берёт трубку, не давая другу даже поздороваться. Югём шумно выдыхает. Бэмбэм натурально видит, как тот поднимает взгляд к потолку и задумчиво закусывает нижнюю губу, подбирая слова. — Он это и сказал, — отвечает он через пару секунд. — Это и сказал, — повторяет немного ниже, — но Пыниэль-хён попросил его вернуться за день до его дня рождения, чтобы успеть на вечеринку, ну, Марк и согласился. Бэмбэм вымученно стонет. Пожалуйста, кто-нибудь, скажите ему, что это всё просто чья-то дурацкая шутка. Он равнодушно пялится в стену, к которой приближается, идя по коридору. Наконец, когда от его носа до гладкой стены остаётся пара-тройка сантиметров, он останавливается и переводит дыхание. — Знаешь, — начинает он и замолкает, пока не выходит из здания окончательно. — Я думаю, я посижу дома в эти выходные. Югём ничего не отвечает. — Я знаю, что пообещал тебе быть с тобой, когда ты будешь признаваться Ёрин, но я правда не могу, — оправдывается он, хмурясь. Так и не услышав ничего от друга, он продолжает: — Там будет Марк, Югём. Что, если я с ним встречусь? Давай, попытайся понять мою позицию. Югём вздыхает. — Я понимаю, — говорит он, — но что насчёт меня? Что, если всё провалится? Кто выпьет со мной за храбрость? — Ммм… — Бэмбэм прикрывает глаза и трёт веки; голова болит дико. — Чжебом-хён? — Ага, конечно. Чжинён-хён не разрешит ему, пф. — Он разрешит. — Нет, блять, ни в коем. — Чимин? Близнецы? — Я тебя умоляю. Эти будут в отключке через пять минут после начала вечеринки. — Ну, а что насчёт Ёнджэ? — Трезвенник. Бэмбэм недовольно хмурится на это. — Ну, должен же наступить день, когда Ёнджэ перестанет быть таким чёртовым ребёнком и выпьет грёбанную рюмку. Это не убьёт ведь его, нет? — Ты довольно жесток, — невозмутимо отвечает Югём. — Тем более, я никогда не прошу никого, кроме тебя. Когда я пьян, я становлюсь нытиком с длиннющим языком. Я обязательно растрепу этому человеку всё, а ты знаешь, что я очень против того, чтобы люди знали о моём дерьме. Ты единственный, у кого есть привилегии, потому что мы делили одну чертову коляску, когда были мелкими. — Да, да, я знаю, — торопливо отвечает Бэмбэм, закатывая глаза. Последнее предложение вообще было обязательным? Его лучший друг — такая королева драмы иногда. — Хм, а что насчёт твоего брата? Я знаю, конечно, что вы терпеть друг друга не можете и наверняка перегрызёте друг другу глотки, если вас оставить в комнате наедине, но я не думаю, что он будет такой задницей, если ты объяснишь… АУЧ! Затылок прошибает резкой болью, словно на него что-то упало. Что за ёбань. Он поднимает голову, кривя губы на отвратительную голубизну послеполуденного дня и ничего не кажется ему неправильным. На небе нет ни одного облачка. На улице грёбанный солнечный день. Хмурясь, он опускает взгляд, чтобы посмотреть, нет ли на земле чего-нибудь, что не должно падать на него сверху. Он хмурится только сильнее, когда видит огромный чёрный кроссовок где-то в метре от него. Что. За. Ёбань? Югём что-то бормочет в трубку, но Бэмбэм не слушает. Он уже наклоняется, чтобы присмотреться к чертову кроссовку получше (нет, ну мало ли, показалось), когда он слышит чей-то вопль: — Ты, придурок! Это моё! Он резко оборачивается на голос и видит Ван Джексона рядом с торговым автоматом; он весь вспотевший и злой, держится за автомат, а на одной ноге не достаёт кроссовка. Бэмбэм молча смотрит, не подходя. «Ебать всё, что было, есть и будет». Ван Джексон является, так сказать, обязательным участником каждой его грязной фантазии уже довольно давно. Чувак постоянно носит эти блядские майки-алкоголички, не скрывающие его рельефные накачанные руки ни на один лишний сантиметр, одна его рука покрыта татуировками полностью, и если это не самая горячая вещь, которую Бэмбэм когда-либо видел, то эти слишком узкие штаны, плотно обтягивающие его бёдра и ноги — определённо точно да. Джексон зло смотрит на Бэмбэма, и, выплёвывая ещё одно «придурок» в его сторону, он коротко облизывает уголок губ, где поблёскивает чёрный гвоздик. Бэмбэм чувствует, как быстро начинает циркулировать кровь по телу, чувствует, как сильно у него слабеют пальцы, и он чуть ли не роняет свой айфон. — Какого чёрта? Ты глухой?! — кричит Джексон, тыча в Бэмбэма указательным пальцем. — Мне нужна твоя помощь, немедленно!!! У Бэмбэма бывает такое изредка. Он, бывает, немного тупит. Он оглядывается вокруг. — Я? — спрашивает он, наконец. — Блять, да! — вены у Джексона на шее вздуваются так сильно, что кажется, что они вот-вот лопнут. Он спрашивает уже немного истерично: — Почему, как думаешь, я кинул кроссовком тебе в голову? Наверное, я в какой-то критической ситуации?! — Почему ты вообще… Бэмбэму не даёт договорить тревожное югёмовское: «…эм! Бэмбэм! Что за хрень у тебя там происходит? Кто орёт?!» Судя по лицу Джексона, тот не в настроении отвечать на вопросы, даже такие важные, вроде причин пуляния обувью. — Эм, тут… — он по-рыбьи открывает и закрывает рот, — …я, я позвоню тебе позже, ладно? Пока. Он торопливо скидывает, прежде, чем Югём успел бы ответить ему что-либо. Убрав телефон в задний карман джинсов, он поднимает с земли джексоновский кроссовок и получает саркастичное «ну, блять, неужели, спасибо богам» в ответ. — Знаешь, для человека, сидящего около автомата и просящего помощи, ты мог бы быть и повежливее, — прищурившись, говорит он. Джексон только вздыхает драматично в ответ. На самом деле, неважно, насколько ты горяч. Если при этом вести себя как последний мудак, то Бэмбэму становится настолько же неприятно, как если бы он разговаривал с физическим уродом. Он хмуро склоняется над Джексоном и протягивает тому кроссовок. — Я звал тебя на протяжении десяти минут, — говорит Джексон, стараясь звучать спокойным, — и, когда ты наконец повернулся, ты уставился на меня дебильным взглядом, и первое, что ты сказал, тоже было дебильным, — выплевывает он, сжимая челюсти. Ну как можно быть таким пиздецки сексуальным. — Я застрял. Помоги мне, пожалуйста. — Да, конечно. — Бэмбэм ничего не говорит даже по поводу мерзкого тона парня, вместо этого он… погодите. Что. — Застрял? Ох, если бы только взглядом можно было убивать… — Твоя мама не роняла тебя в детстве, нет? — Джексон поводит правым, очень напряжённым плечом, и Бэмбэм, наконец, понимает, почему тот сидит около автомата. Его рука внутри этого отверстия. И, насколько Бэмбэм видит, Джексон заплатил за снек, который так и не выпал, и попытался его достать. Он пытается сдержать рвущийся наружу смешок, когда замечает, что пальцы Джексона довольно-таки далеко от его чипсов, но последовавшее сразу за этим рычание отбивает у него всю охоту веселиться. — Ты просто собираешься стоять там и смеяться надо мной? Бэмбэм только хмыкает, и, во избежание дальнейших джексоновских вспышек, заходит к тому за спину. Ни слова не говоря, он берётся обеими руками за свободный участок руки парня и со всей силы тянет на себя. Джексон, очевидно, взвывает и отпихивает парня от себя: — Какого хрена, серьёзно?! Ты убить меня пытаешься?! Это, блять, больно! Ты думаешь, я не пробовал так делать? Господи. Ты просто чёртов гений! Ну, настала очередь Бэмбэма терять всё своё и так ангельское терпение. Он выпрямляется: — Ну и что, что ты хочешь, чтобы я сделал?! — кричит он, оскорблённый. Джексон удивлённо оборачивается на него (явно не ожидал, что Бэмбэм умеет повышать голос), и быстро говорит: — Позови кого-то вроде администратора, у кого есть ключ, чтобы открыть эту тупую хрень, Эйнштейн! И… да. Вообще-то, он прав. Но Бэмбэм не был бы собой, если бы не ответил какой-нибудь колкостью, типа: «Ты мог бы сказать это раньше, вместо того, чтобы сидеть тут и верещать, как баба у прилавка!» (Просто, Джексон правда мог сказать раньше. Это бы спасло ему кучу времени. Зачем ему надо было подводить Бэмбэма ближе к себе, если он всё равно собирался послать его к администратору? Блять…) Пока он бежит к корпусу, выискивая где-нибудь женщину, которая обычно следит у них за порядком, голову прошибает внезапным осознанием — а ведь в их просторном университетском дворе нет никого, кто бы сидел и общался, или просто прогуливал скучные уроки. Обычно здесь всегда есть студенты, и кто-нибудь обязательно бы помог Джексону до Бэмбэма — но не сегодня. Странно. У него занимает около пятнадцати минут, чтобы найти администратора и сказать ей о случившемся. Когда они возвращаются обратно к парню, и женщина начинает открывать крышку автомата, Бэмбэм чувствует на себе внимательный взгляд. Он опускает глаза, только чтобы встретиться ими с джексоновскими; прожигающими. Бэмбэм незамедлительно (и неконтролируемо) краснеет, потому что, чёрт побери, почему Ван Джексон так на него смотрит?! Он, хмурясь, кивает вопросительно: — Что? — Ничего. Наконец, освободившись, Джексон благодарит и даже кланяется администратору; та только рукой машет, мол, я просто делаю свою работу. Она предупреждает их, чтобы больше не вздумали заниматься чем-то подобным (Джексон чешет затылок — и Бэмбэм просто не может понять, как чувак с идеальным телом, огромной татуировкой и пробитой губой может может выглядеть настолько очаровательно, когда смотрит на эту женщину застенчиво из-под опущенных ресниц). — Мне надо обратно в аудиторию, я оставил там всё барахло, — говорит Джексон, легонько оттягивая серёжку в уголке губ зубами. Теперь, когда он спокоен и его уже не хочется как минимум расчленить, он опять превращается в парня, которого Бэмбэм хочет 24/7, если бы тот дал хоть намёк на какой-то интерес. — О, — говорит Бэмбэм и совершенно безбожно заикается: — о-окей, нет проблем. Он уже ждёт, что парень развернётся и уйдёт, но он всё ещё здесь. — Да, насчёт этого… я наорал на тебя и был полной задницей. — Это да, — отвечает Бэмбэм, чувствуя себя уродом, даже если это правда. — Серьёзно, мне жаль. Прости, я был на нервах. Это… тот же самый парень, с которым он говорил двадцать минут назад? Точнее, погодите — это тот парень, которого все избегают, потому что он выглядит и звучит как проблемы? …вау. Просто вау.