Спички

Повествование ведется от лица Анастасии До мероприятия осталось два дня. Я поздно возвращалась домой, но это не помогло мне избежать встречи с Петрищевым, которого мне именно сейчас хотелось видеть меньше всего, ибо в голове сразу начинали всплывать вспоминания утреннего инцидента с Лешей, что был связан с пятничным мероприятием. Мы вместе ехали в лифте. — Привет, Насть, — дружелюбно отозвался Гоша, поправляя свои очки. — Привет, — менее тепло произнесла я, считая мгновения до того счастливого, когда лифт должен будет остановиться на моем этаже. Гоша стоял справа от меня, и краем глаза я невольно заметила, как его рот несколько раз попытался издать звук, размыкая и смыкая губы, и я очень надеялась на то, что Петрищев не собирается затрагивать тему торжества, пока он подбирал слова. — Ты, кстати, не передумала на счет пятницы? — неуверенно изрек он, и в этот момент я отметила про себя, что он почти окончательно испортил мой вечер потому, что окончательно его испортит Леша, когда я перешагну порог квартиры, в которую мне так сильно не хотелось возвращаться. Я медленно повернула голову в его сторону и, прежде чем ответить, испепелила его бесчеловечным подавляющим взглядом, размышляя над тем, где я согрешила, что вступила в ряды его узкого круга общения и, более того — рискнула ему понравиться. — Нет, — люто ответила я, повернувшись обратно, — не передумала, — вместе с тем лифт остановился на моем этаже, раздвигая передо мной свои железные двери. Я поспешила выйти только, чтобы больше не видеть его вялую физиономию. — К сожалению, конечно, — снова добавила я, закрывая за собой входную дверь квартиры. Меня встретила темнота, но я не стала включать свет. Наскоро разувшись, я прошла в зал, где слабо горел торшер, что расположился слева от дивана, на котором сидел Леша ко мне спиной. Я хотела незаметно проскользнуть в спальню, чтобы избежать выяснение отношений, но стальной голос Горелова заставил меня остановиться на полпути. — Мы, кажется, не договорили. — Нам не о чем говорить, серьезно. Я все сказала. — С этими словами я сделала шаг вперед, намереваясь покинуть его компанию, но он в мгновение ока обогнул диван и оказался совсем близко, разворачивая меня к себе лицом за локоть. — Ну что, Леш? — Я закатила глаза, предсказывая этот разговор весь день. — О чем ты хочешь поговорить? О том, что мне наплевать на твои избалованные прихоти, которые не способны изменить моего решения? О том, что я терпеть не могу, когда кто-то пытается мною манипулировать, а в том числе и ты? О чем? — раздраженно затараторила я, заглядывая в его лицо, чтобы постараться понять, чего он от меня ждет, но его лицо, как и его глубокий взгляд, оставались не задетыми моими громкими словами. — О том, в чем ты пойдешь на вечер, — беззаботно произнес он, а я обратила внимание на его губы, которые исказились в насмешливой ухмылке, и тогда мне стало ясно, что он до сих пор уверен в том, что я пойду на банкет именно с ним; что он совершенно не предает моим словам какого-либо значения; что он упрямо не хочет меня выслушать; что он считает меня несамостоятельной и безответственной совсем как считает меня моя мама, и меня это оскорбляло, задевая за живое. — Да пошел ты, — одернув свою руку, не раздумывая «выплюнула» я, пропитывая ядом каждую букву, адресованную в его адрес, надеясь на то, что он поможет подавить обостренное самолюбие Горелова, которое плотно засело у него в голове, взяв на себя работу многих жизненно важных качеств великодушного человека, и удалилась в другую комнату. Вечер следующего дня. До мероприятия остался один день. Это были последние слова, сказанные тем вечером и до сих пор. Мы безмолвно спали под одним одеялом, но немая ночь незаметно перетекла в день, а затем — в вечер. Тишина, которую время от времени разрезали посторонние шумы, далась мне особенно тяжело, ибо в такие моменты я начинаю изнемогать от тоски, что отчаянно борется с желанием предать свои принципы, простить все обиды, а после всего этого почувствовать себя бесхребетным хлебушком, который забыл, что такое гордость и самоуважение. И я не могла предположить, сколько бы еще продолжались эти переглядки, аккомпанированные молчанием, что еще больше подталкивало меня к примирению, но я держалась изо всех сил, стараясь лишний раз не показывать свою в этом заинтересованность. В Лешиных глазах я оставалась равнодушной ко всему, что происходило вокруг, но на самом деле я безумно сильно переживала и просто не могла находиться с ним в одной комнате больше трех минут. И вот, большая стрелка часов перевалила за полночь, а я только вышла из душа, надеясь на то, что в это время Леша уже спит, что спокойно позволит мне пройтись по спальне, не чувствуя на своих открытых частях тела, которые остаются такими только потому, что короткие пижамные шортики и майка, держащаяся на тонких бретельках, не способны скрыть их, неравнодушный взгляд его проницательных голубых глаз. Войдя в спальню, я тихонько прошмыгнула в постель, предворительно обращая внимание на Лешу: он смирно лежал на спине с закрытыми глазами в то время, когда его голова лежала на левой руке, а правая была опущена вдоль тела. Я повернулась к нему спиной и закрыла глаза, приготовившись засыпать, но уснуть не могла еще очень долгое время. И что бы я не делала — считала баранов, которые были у меня за все мои девятнадцать лет, вспоминала прошлое, обдумывала настоящее и представляла будущее — все было бесполезно. И я перевернулась на правый бок лицом к Леше, оправдываясь тем, что я плохо засыпаю на том, котором лежала. А он все также лежал. Я задержала неравнодушный взгляд на его профиле, запустив правую руку под подушку, как я делаю перед сном, а затем закрыла глаза, представляя его образ в голове. Но мне было недостаточно представлять его в то время, когда его лицо находилось в нескольких сантиметрах от моего. Я снова открыла глаза и, наши взгляды пересеклись, а у меня от неожиданности перехватило дыхание в горле, но я не шелохнулась, «закаменев» в той самой позе, в которой находилась. Теперь он повторял мою позу, только лежа на левом боку, и был предельно близко. В одночасье мое тело отказалось мне подчиняться, и левая рука медленно потянулась к его щеке, осторожно касаясь ее, отчего в этот же миг я почувствовала некий электрический разряд, проходящий через кончики пальцев и заполняющий всё моё тело, а затем мои губы невесомо прижались к его. Пожалуй, это был самый робкий и нежный поцелуй из всех тех, что были у меня с ним. И он мог продолжаться бесконечно долго, но я, взяв себя в руки, провела ладонью вниз по его скуле и, отстранившись, остановила не на его губах, опустив глаза. — Я могу изнасиловать тебя в грубой форме, если ты сейчас же не отвернешься, — тихим шепотом произнесла я, смотря куда-то вниз, на его неприкрытую грудную клетку, и я могла поклясться, что она самая прекрасная из тех немногих, которых мне довелось повидать. — Что тебе мешает сделать это? — сексуально низко и едва слышно спросил он, накрыл мою руку своей ладонью и крепко прижался губами к моей, от чего мои щёки вспыхнули в темноте то ли от неожиданности, то ли от настигнувшего в тот же миг навождения, что странным образом заключилось в, казалось бы, неповторимом теплом, нежным прикосновением его губ и холодным взглядом глаза в глаза, наполненным страстью и желанием, что повисло в воздухе между нами и пробудило в самом низу моего живота стаю бабочек, готовых вспорхнуть крыльями и взлететь, поддавшись искушению ощутить чувство полёта. К общему сожалению, я не могла позволить себе так легко сломаться, как я хорошо умею это делать. Сегодня я приняла решение, что не пойду на примирение до тех пор, пока Лёша не попросит у меня настоящее прощение за свою открытую самонадеянность, проявленную по отношению ко мне в ситуации с предстоящим мероприятием, и не поведусь на его знаки внимания, как бы тяжело мне не приходилось бы в такие сладкие моменты. — Ты. — Я отдёрнула руку и демонстративно развернулась на другой бок, в скором времени уснув.