Повествование ведется от лица Автора.
«Вот сейчас не понял», — пронеслось у Леши в голове после противоречивых слов Насти, которые, как шок подействовали на него, — «Это получается, что она меня простила? Или сделала мне одолжение? Хм...» На несколько секунд он понуро сгорбился, размышляя над этим вопросом. Но, когда Настя развернулась поставить тарелку на стойку, около которой он стоял, он, под ее непонимающий взгляд, опустился на барный стул. — Леш, с тобой все хорошо? — Не знал, что тебя волнует мое здоровье, — неудачно пошутил парень, подняв глаза на Настю. — Вовсе нет, — хмыкнула рыжая, внутри себя осознавая всю суть обратного, — просто ты бледный какой-то, — с некой долей злости она подсунула ему под нос тарелку, полную борща, пытаясь не смотреть на него, чтобы вдруг не выдавать себя — обида за раннюю бытовуху прошла, но осадок, как правило, до сих пор рядом с ней на широкую ногу шагает. — Все хорошо. — Леша, в свою очередь, точно так же старался не смотреть на сожительницу лишний раз, так как чувствовал себя виноватым. Неважно, что она сказала, что простила и не сердится, или — для него сути не меняет. Виновен — отвечай. — Значит, нужно извиниться, — в унисон своим мыслям подытожил он и тут же удивился, что его настигла гробовая тишина. Странно... Обыскав глазами комнату, он никого в ней не застал, кроме себя любимого, конечно. Как позже выяснилось, за своими рассуждениями о том, как подобает жить законопорядочному человеку, Леша не заметил, как та опустела с уходом Насти. — Настя! Тишина.Повествование ведется от лица Лёши.
Холодная дрожь прошлась по моей коже, и я вмиг побледнел, от чего-то испугавшись. Но не за себя. Странно... Я позвал Настю еще раз, но... Стремительно оторвав свою задницу от стула, к которому она постоянно приклеена, я пошел вон с кухни на поиски Дмитриевой. По пути в спальню я остановился у ванной комнаты, дверь которой оказалась закрытой. Согнувшись в коленях, я попытался извлечь хоть какие-нибудь звуки, что гласили бы о полном отсутствие Насти там, или же, наоборот. Но, честно признаться, мне это плохо удавалось. Я недолго еще прибывал под дверью в полу-согнутом состояние, так как под натиском моих напряженных колен, мне пришлось выпрямиться стрункой, и тогда я, в качестве опоры взялся за ручку, зная, что дверь закрыта, но, как известно мне и моим близким, думать, знать, логически мыслить — это не моя фишка. В следующие секунды, ручка, за которую я держался, опустилась и я, не ожидав, навалился на дверь и полетел лицом вниз целовать кафель. — Черт, — простонал я, ухватившись за колено, что ушиб, когда летел. Шипя и морщась от учиненной самому себе боли, я перевернулся с живота на спину. — Господи, — послышался плачевный стон «сверху». Я открыл глаза и узрел, стоявшую надо мной, сожительницу. Нашлась! Она закинула голову вверх, сложила руки на груди и выдала в потолок: — За что мне такое наказание? — Больно, Насть, — простонал я, до сих пор держась за колено и периодически потирая ушиб. Дмитриева закатила глаза, цокнула своим острым язычком, мысленно покрыв меня трехслойным запасом бранных словечек. — Соберись, тряпка! — Я, значит, помираю здесь, у нее на глазах, в страшных муках, а она... — боль вновь дала о себе знать, заставив меня замолчать стиснув зубы, и зажмуриться; наконец, я прохрипел: — ведьма. — Ты что там пищишь-то, а? Совсем страх потерял, или смотри, мне ничего не стоит отменить на тебе правило: «лежачих не бьют», — хмыкнула она и, задрав голову, добавила, — козел, — запустив в меня мокрую тряпку. Пфу, блин. Она, переступив через меня, ушла с комнаты, покинув составляющую со мной компанию, но оставила дверь приоткрытой. — Может, ты мне поможешь подняться?! — прокричал я, в надежде на то, что она меня услышит и поможет. Не чужие же, как-никак. И, о, мой Бог, она меня услышала. В дверном проеме показалась ухмыляющаяся физиономия Насти. — Отдыхай, — «отписалась» она и послала мне воздушный поцелуй перед тем, как захлопнуть дверь.