Саске У-дзумаки

Наверное, никто не помнит момента своего рождения. Слишком давно это было. К тому же, насколько я знаю биологию, воспоминание должно быть не из приятных. Да и кому нужны подробности этого процесса? Родился и родился, — сам факт заслуживает восхищения. И кому какая разница, что да как, и какая акушерка первая шлепнула по попе орущего младенца, которому еще только предстояло стать «мной». Но что, если бы память сохранила хоть что-то об этом моменте? Хоть какие-то картинки и обрывки? Скорее всего, они были бы у всех одинаковыми. Сначала — просто темнота. Теплая, тихая, вязкая, спокойная. Огромная. Подходящее слово: «всеобъемлющая». Она окружает тебя, и внутри тоже — темнота и пустота. Тебя еще нет. Ни чувств, ни мыслей, ничего, что нарушало бы этот покой. Но сквозь дремоту и темноту начинает проступать нечто. Это сознание поднимается, как морское чудовище, из глубины, и еще ничего не видно и не понятно, но что-то уже угадывается в темноте: ты знаешь, оно – там. Покой уже нарушен, и сон летит к чертям, но ты цепляешься за него, потому что кроме сна у тебя нет ничего… а оно все поднимается и поднимается, это чудовище, медленно, но неотвратимо всплывает на поверхность, ворочаясь и тяжело изгибаясь. Ты холодеешь от ужаса, потому что угадывать тут уже нечего, и чудовище взлетает, раскалывая вдребезги темноту. А ты просыпаешься. И сразу же тебя оглушают ощущения. Свет, неяркий, но обжигающий непривычные глаза; звуки, приглушенные, но все равно бьющие по барабанным перепонкам, а еще — пронзительный холод и резкая, ноющая боль. Но пустота остается. Уже не окружает тебя, нет, но остается — неуютностью внутри. Незавершенностью. Безликостью. И ты — все еще не ты. Только станешь им однажды. Но пока что у тебя есть звук, и свет, и боль, и неожиданно неповоротливое тело, и возможность заорать. Пока что этого достаточно. И ты орешь. По крайней мере, моя жизнь началась именно так. *** Холод. Боль в плече. Темнота под веками. Пустота. Первое желание было — заорать. Заорать от боли и общего ощущения плохости — непонятно чего; то ли всего мира в целом, то ли только моего самочувствия. Но на вопли не было сил. Вторым желанием стало — застонать, что я с успехом и проделал. После стона мне неожиданно полегчало, и я открыл глаза. Я увидел сухие травинки, покачивающиеся у меня перед носом. Песок колол щеку, травинки подрагивали от ветра и качались вверх-вниз. Я попробовал пошевелиться, но не смог — тело затекло от долгого лежания на земле… Долгого? .. И да, я почему-то валялся на песке, как куль с картошкой. Я кое-как встал — руки и ноги подчинялись мне, кажется, только в силу привычки. Стряхнул с лица и рук приставучий песок, поднял глаза. И тут же об этом пожалел. Вокруг меня в тени невысоких домов лежали мертвые люди. Они были так густо утыканы кунаями и сюрикенами, что даже идиот не полез бы щупать пульс. Мне стало страшно — очень, а еще меня слегка затошнило. Пустота внутри стала горько-соленой. Я грустил о них. Я не помнил этих людей, но помнил, что смерть — это плохо. И еще, кажется, это навсегда. Но подходить к ним я не стал. Я боялся, что тот, кто убил их, все еще рядом. А мне не хотелось присоединять свою бездыханную тушку к аккуратным кучам трупов вокруг. Тем более, что я абсолютно не помнил, как здесь оказался. Я моргнул, перевел взгляд и вдруг заметил, что я не один. В смысле, не один живой. Мертвецов я не считал. Их-то точно можно было уже не принимать в расчет. Так или иначе, передо мной стоял высокий черноволосый юноша с таким же бело-красным значком на одежде, что и трупы вокруг. Он посмотрел на меня так высокомерно, что я тоже на всякий случай уставился на него самым наглым образом. — Неужели ты не боишься меня, Саске? Зря… очень зря, мой маленький глупый мла… — Погодите. Саске? Хм… А, верно, это же мое имя… или? Нет, он же назвал меня «Саске», значит, меня и в самом деле так зовут. Он же не будет меня обманывать, верно? Или будет? Кстати, а кто он вообще такой? Откуда он меня знает? Откуда я… Стоп. Кажется, я забыл не только то, как здесь оказался. — Я хочу кое-что спросить. Черноволосый вскинул одну бровь, и мне почудилось даже, что он удивился. — И что же? — Э-э-э-э… Вы, случайно, не знаете, кто я такой? Вот тут он точно удивился — я чуть не захихикал, глядя на его вытянувшееся лицо. Если бы все происходило при свете дня, где-нибудь на ярмарке с аттракционами, я бы, пожалуй, точно рассмеялся. Но лунный мрачный свет и ручьи крови на обочинах располагали к серьезности. Юноша поморгал, приподнял брови, еще поморгал. — Саске? .. Ты – что? — Вы меня знаете? Просто я ничего не помню. Совсем, — я попытался улыбнуться, но вышло криво. — Вы можете отвести меня домой, пожалуйста? Или просто куда-нибудь. Здесь страшно… Пустота возмущенно всколыхнулась внутри, подсказывая: зря ты это сказал. Черноволосый нахмурился и открыл было рот, но ничего сказать ему не дали: — Ой, то есть мне не страшно, совсем! Это я так ляпнул, не подумав, а на самом деле я ничего не боюсь, вы не подумайте! Я уже очень сильный и взрослый, вот! И вообще, когда я вырасту, я стану даже лучше, чем… ой… — Чем кто? — Не помню. Забыл. Юноша вздохнул, потер переносицу. Вдали послышались крики, и он нервно обернулся. Я тоже привстал на цыпочки и вытянул шею. Между дальними зданиями мелькали люди в зеленых жилетах, крохотные, похожие на листья под ветерком. — АНБУ уже здесь… — пробормотал незнакомец негромко, будто забыв обо мне. — Нужно поспешить выбраться за пределы Конохи… АНБУ? Кто это такой? Стойте, мне это знакомо. И Коноха? А, я понял, — это место, где мы сейчас. И я, кажется, это слышал… уже… где-то… А, ладно. Не помню. — Что такое Коноха? — спросил я, сдавшись. Юноша резко повернулся ко мне, его глаза нехорошо сверкнули. Он присел на корточки, я дернулся было назад, но он схватил меня за воротник и притянул к себе. — Саске, я… Нет времени. Просто… вспомни, кто ты. Вспомни и сохрани на всю жизнь. Ты… К моему лбу потянулась рука, и я рефлекторно отшатнулся, перехватывая руку юноши. Тот удивленно взглянул на меня. — Вы… Вы, случайно, не мой отец или что-то такое? Луна вышла из-за облака, и в ее свете на щеке юноши что-то блеснуло. Но это я вспомнил уже гораздо позже. Тогда же я только с удивлением рассматривал алый огонек, разгорающийся в его глазах. — Нет. И я могу поклясться, что он не соврал. Прохладные пальцы коснулись моего лба, и я в последний раз рванулся, но тут же зачарованно замер, встретив взгляд красных немигающих глаз. — Ты Учи… ха… - донеслось до меня издалека затихающим эхом, но я не нашел смысла в этом сочетании звуков. «Ты»? Что такое «ты»? И «Учи» — что это, кто это, почему я должен это знать? Что происходит? Что вообще происходит? .. Я так и не успел ни сказать этого вслух, ни даже подумать об этом хорошенько. Мелькание черных бликов на красном заворожило меня. Чернота этих бликов разрасталась перед моими глазами, поглощая остальные цвета; в конце концов она поглотила и меня, и я снова провалился в темноту. …Кто я? Меня мутило, голова кружилась, перед глазами все расплывалось, как грязь в воде. Сквозь эту муть проступали смазанные картинки: лица, склоняющиеся надо мной; застывшая в нелепом прыжке темная фигурка на фоне луны; приглушенные крики; чьи-то прикосновения; запах грязи и травы, исходящий от жилета какого-то человека, который несет меня, прижав к груди. На его груди — какой-то знак. У юноши тоже был знак, тоже… но вот какой? Такой же или другой? Не помню, не помню. Знак… зачем они вообще? Пустота снова обхватывает меня, я дергаюсь, я не хочу… Обрывки тонут в алых разводах. Красный цвет, сплошной красный цвет. Слишком много красного. Везде. — Вспомнил. Я Саске. Так он сказал. Так, имя есть. Осталась фамилия. Сущий пустяк. Надо сосредоточиться… опять этот красный цвет, ну сколько можно! Фамилия, фамилия… красный цвет… цвет помидорок. Люблю помидорки. Может… Нет, нет, меня не могут звать Помидоркой! Ни в коем разе, легче умереть! .. Да. Стойте. Что-то на У. Саске У… Да, знак. Я видел его так близко. Каким он был? Перед глазами кружится недавно увиденный символ. Я пытаюсь разглядеть его, но он расплывается, будто я слепну. Алый… нет, там еще один цвет. Белый. Красно-белый круг. — Я — Саске У… Перед глазами снова вспыхивает что-то красно-рыжее, — перед самым лицом. Знак. Я смотрю на него бесконечно долго, а потом снова проваливаюсь куда-то. — Держись, пацан. — Я — Саске. — Да, да, я знаю… Пустота. Пустота. Пустота. Я пытаюсь проснуться, но у меня не получается. Я пытаюсь вспомнить, но вспоминать нечего. Я не «не помню». Я не знаю. Но мне почему-то очень важно, немыслимо важно вспомнить этот символ. Кажется, что еще чуть-чуть — и я ухвачу вертлявую память, но она снова выскальзывает и обрывается. Знак кружит перед глазами все быстрее, цвета расплываются, смешиваются в один… Алый и белый — какой это цвет получается? Розовый? Нет. Как ни странно, это оранжевый. Цвета кружатся водоворотом вокруг центра, я прищуриваюсь, но не могу разглядеть… Да, точно. Оранжевая спираль. Там была оранжевая спираль. И тут сквозь бред до меня долетает отдаленный, но от этого не менее дикий вопль: — У-дзу-ма-ки! Чтоб тебя! .. А ну вернись, сопляк!!! Я открываю глаза. Плечо саднит, — раньше я этого не замечал, — солнце бьет прямо в глаза сквозь приоткрытое окно, от едкого запаха лекарств хочется чихать, за стеной моей больничной палаты кто-то противно охает и причитает, а вопль, донесшийся из окна, до сих пор звенит в ушах, но это ничего. Зато все встало на свои места. — Я вспомнил, кто я. Я — Саске Удзумаки. *** — То есть… мои родители… они? — Именно. Саске, мне… очень жаль. Это было страшно. Очень. Я только что узнал от Сарутоби-сама, что мои родители погибли на задании. Я их не помнил, но остаться совсем одному… Я сидел, обхватив себя за плечи, и упрямо рассматривал сандалии. Я боялся, что, если подниму глаза и увижу сочувственное лицо Хокаге, то точно разревусь, как девчонка. Собственно, узнал я не только новость о своих родителях. «Коноха», «Хокаге», «Сарутоби-сама»… Еще пару дней назад эти странные слова не значили для меня ничего, — эти и еще множество других слов. Конечно, было что-то, что я все еще знал. Мне не нужно было рассказывать, что такое «кунай» или «академия», я не разучился читать, не превратился в беспомощного младенца. Но некоторые простейшие вещи ставили меня в тупик. Например, я не вспомнил, что нужно разуваться, когда входишь в дом. А когда меня на улице кто-то окликнул, я поспешно отвернулся — не только потому, что не помнил этого человека. Я забыл, как нужно отвечать на приветствие. Но я надеялся наверстать упущенное. Я наплевал на гордость и с первой же минуты жизни пустился в расспросы. И, хотя иногда мне отвечали только смехом или не отвечали никак, я начал заново все узнавать, и довольно быстро. Никакого удивления у меня все эти знания почему-то не вызывали. Например, знание о том, что мои родители мертвы. Я расстроился, но не удивился. Совсем. — А как же клан? Из какого клана они были? Хокаге глубоко вздохнул и заговорил — медленно, будто тщательно подбирая слова: — Твои родители были последними представителями. Увы, их клан давно исчез. Осталось всего несколько потомков, и ты — один из них. Кстати, Саске, ты уверен, что ты — Удзумаки?.. Меня передернуло — что-то все подряд задают мне этот вопрос. Сначала медсестра, потом, когда та умчалась в ужасе, то же самое у меня спрашивала толпа ирьенинов. Потом пришел какой-то высокий блондин, которого медсестра называла Иноичи-сама, он долго меня расспрашивал и после этого, отойдя в сторонку, битый час шептался с очередным врачом. Теперь еще и Сарутоби. Сговорились они все, что ли? — Полностью, — буркнул я. Хокаге вздохнул и почему-то очень внимательно на меня уставился. — В таком случае, у меня для тебя есть хорошие новости. У тебя остался родственник, вы с ним… — Братья? — почему-то мне сразу же показалось, что у меня должен быть брат. Такой сильный, умелый брат, который сможет меня защищать. — Ну, в каком-то смысле. Сейчас я вас познакомлю, вот только… — Старик Третий, че звал? Это не я нарисовал ту неприличную штуку, честно! И Ируке это совсем не я жабу подложил, вот. А Киба вообще сам напросился… Саске? Я обернулся. В комнату, распахнув дверь с ноги, ворвалось белобрысое чумазое нечто с недовольной моськой. Меня оно сначала не заметило, но, едва увидев, показало язык. Подумав, белобрысый продемонстрировал мне еще и средние пальцы и ухмыльнулся, очевидно, оставшись довольным собой. — Это и есть мой брат? — с ужасом спросил я. — Двоюродный. Наруто, ты опоздал. — Ну старик Третий, я не виноват, я же уже говорил, это все Киба, а Ирука просто там мимо проходил, я нечаянно, и вообще… — Просто подойди сюда! — рявкнул Сарутоби, и блондин наконец неохотно заткнулся. Я инстинктивно отполз подальше. Голодная пустота внутри заинтересованно взвилась, и я почувствовал… раздражение, пожалуй. И легкую зависть. Хокаге вздохнул, потер переносицу. — Наруто, ты же помнишь, что я тебе говорил? Блондин недовольно поморщился и кинул на меня косой взгляд. — Помню. — Хорошо. Так, теперь объясню вам обоим. Вы состоите в очень дальнем родстве. Саске, это — Наруто Удзумаки. Так как вы родственники, жить будете рядом, но, если вам будет неудобно, каждому предоставят отдельное жилье. Если что-то будет непонятно, Саске, обращайся к Наруто или любому шиноби, тебе все объяснят. Наруто, я надеюсь, что ты, — в голосе Сарутоби загромыхало железо, — будешь вести себя прилично, чтобы не осрамиться перед своим братом, не так ли? — Вот еще, и вообще, он мне не брат! — Блондин нахмурил брови и ткнул меня в грудь пальцем. - Эй, теме, понял? Ты мне не брат! Я только изумленно хлопал ресницами. Я еще не понял, с каким стихийным бедствием столкнулся, но уже начал это смутно осознавать. — Ну, не брат, и ладно. Как скажешь. Я не возражаю. Моя покладистость почему-то возмутила белобрысого до глубины души. Он наклонил голову набок, зажмурился и надул губы. — Ты вообще Саске или нет? Даже «добе» меня не назовешь, что ли? Или «уссаратонкачи»? Старик Хокаге, его что, подменили? — Ну ладно, «добе», — послушно повторил я. Белобрысый почему-то возмутился еще больше. — Даттебайо, ах ты кусок де… — На-ру-то!!! — от окрика Хокаге мы оба присели, испуганно оглядываясь. — Пожалуйста, постарайся сдерживать себя! Помни, сейчас вы в одной лодке… Блондин неожиданно утих, странно сверкнув голубыми глазищами. Он вдруг замер и долго молча меня рассматривал. Я только фыркнул и отвернулся, но от этого пристального взгляда становилось неуютно. — Ладно, пошли, — внезапно буркнул Наруто, хватая меня за руку и куда-то таща. — Я покажу тебе, где мы живем. — До свидания, Сарутоби-сама, — успел пискнуть я перед тем, как меня уволокли. Наруто волоком тащил меня по улицам, не останавливаясь и не отвечая на вопросы. Я чувствовал себя крайне глупо, — как нечто среднее между все тем же мешком с картошкой и просто безвольным идиотом. Ворон, парящий надо мной с печальным «ахоу»*, только подтверждал мои мысли. Мой новый сосед остановился перед каким-то ободранным двухэтажным домом, взлетел по лестнице, — я болтался за ним молчаливым прицепом, — нашарил под ковриком ключ и открыл дверь, заталкивая меня вовнутрь. — Я живу здесь. Жрать хочешь, теме? — Отвали, уссаратонкачи, — я в тихом ужасе оглядывался по сторонам. Складывалось такое ощущение, что люди жили здесь еще в доисторическую эру, а ближайшие пару десятков лет это место использовали, как склад токсичных отходов. Кровать — единственную — я обнаружил, только когда срыл до основания гору упаковок из-под рамена. Тараканы на стене доверчиво подползали и шевелили усами, когда к ним подходили. На кухне на столе тоскливо кисли молоко, пара упаковок недоеденного рамена да какие-то плесневелые куски не пойми чего. В общем, впору страшные истории писать. О заброшенном доме и неупокоенном призраке грязнули, который сворачивает шеи всем уборщикам… — Так будешь есть? — Нет уж, спасибо. Я жить хочу, — я пообещал себе, что завтра же выкину весь этот ужас и притащу нормальной еды. Помидоров, например. А то этим молоком только тараканов и травить. — От рамена еще никто не умирал, — обиделся блондин. — От рамена, может быть, и никто, а вот от испорченного рамена… — Заткнись. — Сам заткнись. Кстати, где я буду спать? — спросил я, заглянув в окно. Было непонятно, уже вечер или просто окно такое грязное. — У двери есть коврик, — фыркнул Наруто и снова показал мне язык. Пустота внутри начала восторженно растворяться. Я учился быть. — Отлично, тогда я ложусь на кровати, — я без лишних слов плюхнулся на койку, не дожидаясь, пока офигевающий от подобной наглости хозяин проморгается. — Ксо, — протянул он и за ногу стащил меня на пол. — Вали с моей кровати. — Братьев нужно любить, — хмыкнул я и пнул Наруто в живот, снова забираясь на кровать. — Тоже мне, родственничек, — буркнул блондин и вдруг исчез. Вернулся он с каким-то покрывалом. Скатал его в валик, положил вдоль кровати, устраивая что-то вроде перегородки. — Будем спать вот так. Тесновато, но ты вроде не слишком жирный. Я ткнул его в плечо. Темнело. После получаса взаимных тычков и пинков мы наконец устроились, лежа спиной к спине как можно дальше друг от друга. Мы молчали. — Наруто? — М-м-м? — Можно спросить? — Валяй. — Почему Хокаге сказал, что мы в одной лодке? Наруто помолчал, завозившись. Я понял, что ответа уже не дождусь, и закрыл глаза. — У меня тоже родителей нет. Я изумленно покосился на него, но в темноте было невозможно разобрать, какое у него выражение лица. — А что с ними случилось? — А кто их знает. Нету, и все. Снова воцарилась тишина. По стенам с тихим похрустыванием ползали тараканы. — Наруто? — Ну, что еще? — А до того, как я все забыл, я тебя сильно ненавидел? Блондин фыркнул и внезапно метко лягнул меня в бок, спихивая с кровати. — А то. — Добе, — буркнул я, залезая обратно. — Теме, — не остался он в долгу. — Уссаратонкачи. — Кусок де… Договорить Наруто не успел — рот ему заткнула его же подушка. Я захихикал, слыша, как тот, тихонько ругаясь, отплевывается от перьев. Внезапно с меня сдернули одеяло. Я потянул его на себя. Мы тащили несчастное одеяло в разные стороны, пока оно не затрещало, грозя порваться. Мне по голове прилетело подушкой. Я не стал прощать обидчика и с силой ткнул кулаком в пространство — судя по воплю, я попал в глаз. В ход пошли руки и ноги — мы пинались, хекали, прыгали по кровати и молотили друг друга почем зря. Надоело это нам нескоро. В один прекрасный момент я попросту резко лег, кутаясь в одеяло. — Все, отстань, добе. Наруто возмущенно фыркнул, но тоже лег — он успел устать. — От добе слышу, теме. Все, спи. Еще немного поворчав и повозившись, блондин наконец уснул. Я хмыкнул, тоже засыпая. — Спокойной ночи, родственничек. Да, у меня отныне был родственник. А еще - дом, и еда, и одежда, и неожиданно ловкое тело, и возможность орать, если мне что-то не нравится. У меня была деревня. У меня было имя. И, пусть я еще не был мной, всего этого мне было вполне достаточно.