Пополам

Я не умерла. От этой мысли стало спокойнее. Для любого финта и любого движения нужна опора. Не-смерть – этого для разума или чего-то другого, чем она сейчас пребывала, уже было достаточно. Адель огляделась. Тьма вокруг была густой и серой, тёмно-тёмно серой, как тучи сумрачной ночью. Она бы и не различила оттенка, если бы не свет впереди, яркая точка, которая не только разбавляла лоскут окружающего её мрака, но и придавала ему цвет. Свет тоже был серым, просто какой-то его очень выбеленной вариацией. Невольно прищурившись, Адель вгляделась в этот свет, полной грудью вдохнула тянущий из света зов, затем качнула головой и отвернулась. Ничто не могло её звать. Некому и неоткуда. Ни одному богу она не вознесла молитвы за свою жизнь. Так что кто бы ни светил ей из далёкого далёка, он вряд ли указывал безопасный путь. Скорее всего, если она пойдёт туда, то упрётся в стену. Или, скорее, в Стену. Рано. Я не умерла. Она пошла прочь. Ноги с лёгкостью ступали по незримой тьме вокруг. На мгновение Адель даже представила, что идёт по лестнице – и одна нога тут же провалилась ниже другой, на невидимую ступень. Адель перевела дыхание, качнулась, находя опору, и побежала. Два – четыре. Не тем бегом рывком, каким удирают от кого-то, когда звёзды пролетают в голове и расцветают перед глазами. Она бежала размеренно, размашистыми шагами, ноги работали, как маятники, как можно реже касаясь несуществующей земли. Отчего-то казалось, что с каждым соприкосновением подошвы с этим… ничем, она оставляет в ничём часть себя. Вместо следов и отпечатков сама размазывается по темноте. Свет всё ещё был за спиной, отбрасывая её длинную острую тень прямо перед ней, чёрным шпилем в тёмной серости, и она бежала, как будто пыталась наступить на саму себя. Но это не я. Моя тень – это не я. Мысль сбила с ритма, и она споткнулась, замерла на очередном «два». Невольно напрягла спину и ноги, почти ожидая, что несущийся следом свет врежется в неё, опрокинет в её собственную тень и навалится следом, расплющит между светом и тьмой… Нет, ничего подобного. «Я всё ещё жду, Калак-Ча», - шепнул в ухо голос Зиери. Иди к чёрту. Адель попятилась от черноты своей тени – заведомо проигрышное дело, ведь она была приклеена к её ногам. В спину бил свет. Ни вперёд, ни назад. И то, и то – неправильно. Безвыходно. Точнее, лишь с одним выходом. А это практически то же самое, что и никакого. Выбора нет в любом случае. Она повернулась так, чтобы свет лился на левое плечо, а по правую руку стелилась тень, и побрела точно между ними. Бежать смысла не было, как она поняла. Скорость экономит время, но времени она и так не чувствовала. Лишь каждый шаг продолжал отзываться липкостью, оставляя что-то от неё на невидимой опоре под ногами. Два – четыре. Я не умерла. Но я и не… не жива? Серость впереди колыхнулась, свет и тьма сплелись узором, словно круг на воде, который не разбегается от центра, а наоборот сужается сам в себя. Адель сморгнула, и круг стал вихрем, всё так же стремящимся внутрь, беззвучным и бесцветным, пока не превратился вдруг в человека. Во что-то, похожее на человека. Молодой мужчина показался сначала таким же серым, как всё вокруг, но Адель быстро поняла, что это лишь игра света. Кожа его на самом деле отливала синевой, а глаза – зеленью. Бледные оттенки, но на фоне серого казались вспышками фейерверков. Лицо было резким, но не лишённым изящества, будто у статуи, чей скульптор хотел высечь что-то тонкое и красивое, но под рукой оказался только гранит. Он смерил её взглядом, изучающим и почти любопытным, но то было любопытство бесстрастной могущественной силы, обнаружившей, что нечто забрело в её владения. Неприятное любопытство. - Кто ты? – потребовал он. – И почему ты мне снишься? - Понятия не имею, - ответила она. Он ей не нравился, с его насмешливо-высокомерным изучением, но больше вокруг никого не было, а спросить нужно. – Как ходить, не оставляя следов? Он фыркнул, словно ответ был очевидным, и небрежно взмахнул рукой, приведя в движение плащ из перьев и обрывков шкур на плече: - Лети. Адель огляделась. Свет слева, тьма справа, впереди – неприятный тип. Кивнула: - Спасибо. И рухнула назад. - Но кто…? Голос не догнал её, она уже летела, стараясь не думать о том, как непривычно и дико не чувствовать при этом ветра, сопротивления воздуха… ничего. Это не полёт, это падение, только по горизонтали, а не вниз. И у неё нет крыльев, чтобы его замедлить или хоть как-то контролировать. Чушь. Здесь я могу всё. Каким-то образом она почувствовала, что почти конец, почти дно, и в последний момент умудрилась сделать обратное сальто, приземлившись на полусогнутые ноги. Ступни ушли глубоко в песок Арены, и она машинально развела руки, перекатывая свой вес по позвоночнику и тазу так, чтобы сохранить равновесие. Но если это Арена, то я не могу стоять. Здесь я вся сломана. Тело подчинилось мысли, рассыпавшись под собственной тяжестью, и она рухнула в песок вся. Песок тоже был серым. Самым серым из возможных. Если существовала идеально точная середина между чёрным и белым – это была она. Адель повернула голову, обводя взглядом не Арену, но серую пустыню, совершенно ровную, без волн и дюн, бархатной гладью уходящую в горизонт, где смыкалась с таким же серым небом. Лишь самая кромка горизонта была иной. Серебряной. Никогда прежде она не задумывалась о том, насколько отличались серый и серебряный. Она вновь поднялась на четвереньки и попыталась встать на ноги, но стоило оторвать одну руку от песка, как земля накренилась, и вместе с посыпавшимся песком Адель захлестнула волна ужаса перед тем, куда она сейчас опрокинется. Поспешно вернув руку, она перенесла на неё часть своего веса и надавила на песок, возвращая миру баланс, словно пыталась удержаться по центру гигантских качелей или весов. На этот раз поднималась, оттолкнувшись обеими руками сразу, и кое-как, но всё-таки смогла выпрямиться, не заваливаясь ни на одну из сторон. Застыла, наблюдая, как исчезают отпечатки её ладоней, заполняются вездесущим песком. Быть может, если бы она позволила земле опрокинуться, то ничего бы и не изменилось – она лишь пересыпалась бы в небо вместе с песком, как в часах, из одной колбы в другую. Или нет? Просто небо на ощупь оказалось бы тем же песком? Адель перевела дыхание и посмотрела на горизонт, безупречно прямую серебряную линию. Идеальное равновесие. - Где я? – прошептала она песку. - В себе, - ответил смутно знакомый голос. - …Почему тут так пусто? - Хороший вопрос.

*****

К двенадцатому дню у Нишки начало окончательно сдавать терпение. Беспокоиться она уже перестала. В смысле, бояться худшего. Хуже Дель не становилось. Наоборот, к восстановлению тело её маршировало семимильными шагами. Во многом, вынуждена была признать тифлинг, стараниями крестьянки. Шандра и правда ловко справлялась с обмываниями и кормёжкой, вытворяя чуть ли не акробатические трюки с мокрыми тряпками и бессознательным телом. Только вот самой Дель в этом теле не было. Она не казалась мёртвой, слава Тиморе уже за это, но была какой-то… закрытой. Как глухая запертая дверь. А Нишка не была бы собой, если б её не бесили закрытые двери. Первые дни она искренне пыталась помочь хотя бы с тем же обмыванием, но Дель оказалась чертовски тяжёлой для девицы, которая, будучи в сознании, так убедительно выглядела тощей. За прошедшее время она стала ещё костлявее (не особо пожиреешь-то на одном бульоне), но не легче – и Нишка начала бояться, что слишком неаккуратным рывком запросто сломает ей к чертям только-только сросшиеся кости. Да и податливость тела её тоже пугала. Всё, что могла тифлинг в результате – поддерживать голову, пока Шандра промывала такие непривычно короткие волосы. Это я их обрезала, - нет-нет да и думала Нишка, поглядывая на неподвижное бледное лицо подруги. – Давай, очнись и открути мне башку. Она не очухивалась. Пару раз тифлинг заставала Элани за тем, что друидка, в свою смену дежуря возле койки, тихо разговаривает с Дель, но была уверена, что и это не поможет. Сама пробовала. Однажды, когда никого не было рядом, даже наорала. Но открывайся замки от слов, Нишкина жизнь была бы куда проще. Она перепробовала все отмычки, какие приходили в голову. Делала ставку даже на Марка, раз уж пацан был мастаком в чём-то, чего больше ни один хрен не понимал. Но мальчишка упрямо мотал головой и наотрез отказывался даже пробовать, заранее уверенный, что ничего не выйдет. Или же – Нишка не могла отделаться от этой мысли – сопляк умел врать не хуже прочих и попросту не хотел связываться… ну, с чем бы там ни было. Клерики хором заверяли, что никакого проклятия или иного воздействия на Дель нет. Сэнд ограничивался тем, что раз в день-два забредал во «Флягу», сразу шагал в комнату девушки, вливал в неё очередное зелье, затем с задумчивым видом ждал реакции и, не дождавшись, удалялся в облаке безмолвного бешенства. Какого дьявола это всё означало, неизвестно. Вот и получалось, что самое полезное и действенное делала Шандра. От других толку не было вообще. Включая саму Нишку. Что не могло не раздражать. - Всё можно открыть, - твердила она Хелгару над очередной (бессчётной) кружкой эля. Дворф был одним из немногих, кто её не выводил из себя в эти дни. Даже Гробнар, непривычно молчаливый и вечно что-то карябающий в свой журнал, умудрялся её бесить. Своей беспомощностью, как и все они. – Чем бы она там ни заперлась, к этому можно подобрать отмычку, точно. - Может, она и не заперлась, - ворчал толстый. – Чего ей запираться-то? Может, заблудилась. Или правда, не хочет просто возвращаться. - Брехня, - не нравилось Нишке последнее предположение. - А чего? Устала она. Отдыхает. Не знала Нишка такой усталости, от которой надо отдыхать десятидневку беспробудно. И знать не хотела. Иногда приходили какие-то хлыщи от Невалла. Встречал их обычно Касавир, взявший на себя эту обязанность с того дня, как Дель перенесли из Храма во «Флягу». Причём встречал всегда с таким лицом, что наведывались дворцовые подстилки всё реже и реже. Нишка бы спросила у него, чего им надо, но от паладина старалась держаться подальше. Он часто молился в эти дни – она это чувствовала. Благодать – благохрень – наматывалась на него, как бинты на мумию, толще и толще с каждым обращением к Тиру. Сам он как будто и не менялся, разве что смурнел ещё сильнее, но вот у Нишки всё чаще вызывал мерзкую смесь чувств из злости и… стыда. Как красивый дорогой ковёр, который лежит себе, но одним видом заставляет понять, какие грязные и дешёвые у тебя сапоги. Нишка таких навидалась в богатых домах. Обычно демонстративно на них наступала. Но с Касавиром так поступать отчего-то не хотелось. Поэтому ей и не хватало Дель. Дель, которая прекрасно видела всё дерьмо в каждом из них. Видела, но не придавала ему значения. Самое худшее, что ты собой представляешь, в её глазах становилось… нормальным. Не совсем, но почти. По-прежнему дерьмо, но жить с ним можно. Без неё оставалось просто дерьмо. Нет, ещё Дункан. С синяками под глазами и осунувшейся физиономией трактирщик стал в эти дни походить на самую молчаливую на Фаэруне баньши. Ради него тоже Нишке хотелось, чтобы Дель уже прекратила заниматься ерундой и очнулась. Народу во «Фляге» было немного, кто-то новый заходил всё реже. Слишком уж плотно вокруг таверны тусовалась Стража. В отсутствии Хелгара Нишка часто сидела на веранде, наблюдая за патрульными. Иногда, завидев знакомое лицо, даже издевательски салютовала. Рейнольдс обычно просто ухмылялся в ответ. Ничего больше она не делала. Пока лишь свыкалась с мыслью, что ей, возможно, в кой-то веки нравится хороший парень. А вот плохой парень появился как всегда нежданно. Вывернул из-за «Фляги» со стороны городских ворот, не спуская взгляда со стражников. На плече болталась связка не то уток, не то каких-то других птиц, которым Нишка всё равно не знала названия; по пятам с сытой ленцой трусил волк. Следопыта она после Арены видела лишь однажды. Узнав, что Дель в отключке, он свалил в лес ещё до того, как её перенесли в таверну, и оставил разбираться со всем этим остальных. В его духе. Теперь же она поняла, что ждала именно его. Вскочив из кресла, Нишка подошла к самому крыльцу, не обращая внимания ни на стражников, ни на Кару, которая в компании с Марком убирала веранду. Дункан вообще очень шустро припахал всех детишек к помощи в таверне. Учитывая, как легко он спускал деньги, только эта его «предприимчивость» наверняка и держала «Утонувшую Флягу» на плаву все последние годы. Но Нишке в тот момент было плевать. Она спустилась с верхней ступени навстречу следопыту, перегораживая ему дорогу, и, последовав примеру Дель, улыбнулась. Епископ остановился, вперив в неё безразличный «что-бы-ты-ни-сказала-мне-насрать» взгляд. На щеке его темнела свежая ссадина, длинная, тянущаяся от уголка рта к уху. Без крови или пореза, скорее мозоль, стоптанной тропкой вспахавшая густую щетину. Нишкина улыбка невольно стала шире. След от оперения стрел, она не сомневалась. Кое-кто несколько дней слишком резко и слишком часто натягивал тетиву. Наверное, стрелял во всё, что движется. Может, даже в деревья. - Она так и не очнулась, - сообщила Нишка, прекрасно понимая, что эти слова не вяжутся с улыбкой. Губы его сжались так плотно, что стали похожи на продолжение ссадины. - И? – по скрипу голоса сразу было слышно, что он им не пользовался несколько дней. – Предлагаешь её зарезать, чтоб не мучилась? - Нет. Вытащи её. Раздражение сменилось удивлением, затем – подозрением. Но он по крайней мере промолчал. Со стороны Епископа – большое достижение. - С костями всё нормально, регенерирует она отлично, Сэнд на славу постарался, - продолжала тифлинг. – Но она не возвращается. Толстый говорит, может, заблудилась. Или не хочет. Никто из нас её дозваться не может. А вот у тебя может получиться. Следопыт переложил уток с одного плеча на другое, повёл освободившимся, разминая. Оглянулся на волка, будто спрашивал его мнения. Карнвир просто таращился на них, явно ожидая, когда двуногие разберутся со своими делами и дадут ему развалиться у любимого камина. - Почему именно у меня, - бросил наконец следопыт. О Тимора, серьёзно? Нишка картинно округлила глаза и сложила губки бантиком: - Хочешь поговорить об этом? Плотно сжатый рот Епископа треснул кривой усмешкой: - Не… Ей даже не нужно было дослушивать. Она этого от Дель наслушалась. Нет, конечно нет. Нет, мы не пялимся друг на друга так, что впору деревья сносить на нашем пути, чтоб не врезаться. Нет, мы не отвечаем на каждую грёбаную бессмысленную фразу друг друга такой же грёбаной бессмысленной фразой просто потому, что удержаться не можем. Нет, мы не говорим и не смотрим так, что у всех остальных возникает ощущение, что они свечку держат. Нет-нет-нет. Мы оба такие сами по себе, что только нет и всё. - Да как же вы меня задрали! – рявкнула она, согнав с лица всю дебильную шутливость. – Оба! Ей было плевать, что на её голос насторожились стражники, что Кара и Марк уже даже не притворяются, что моют пол, а открыто на них таращатся. Ей было плевать. А вот глаза следопыта стрельнули в сторону, смерив всех наблюдателей, и медленно вернулись к ней. Взгляд сообщал, что сдохнет она, задушенная собственными кишками. Нишка понизила голос, наклонилась к нему: - Хочешь её? – тифлинг тряхнула головой, прежде чем он смог бы всё опошлить. - Не в смысле койки, а вообще. Хочешь, чтоб она была? Тогда вытащи её. А то нам всем кранты. - С чего бы кранты, - она заметила, и с удовольствием, что на первую половину её тирады он не возразил. Епископ всё-таки издевательски усмехнулся, но её это уже не трогало. Как там говорила Дель? Плевать, что он несёт, важно, что он делает. – Тоже поверила в этот бред о великой Тени? Про меч? Боишься, что мир накроется без одной лохматой девки? - Не мир. Мы накроемся. Если она не вернётся, то всё, приключение закончилось. Собираем манатки и расходимся по домам, - она повторила его кривую ухмылку. – Которых ни у кого из нас нет. Епископ вновь промолчал. Нишка почти собой гордилась – вряд ли кому кроме Дель удавалось столько раз оставлять за собой последнее слово в беседе с Епископом. Гробнару, разве что. Краем глаза она видела, что Кара не вернулась к уборке, а стояла, опираясь о швабру, и слушала. Значит, я права. - Так что звездани и спаси нас всех. Если вся эта ерунда про связи эмоций и прочее – правда, то у тебя-то должно выйти, - она вздохнула, стараясь прогнать ощущение, что говорит со стеной. Рожа у следопыта точно была как кирпич. – Ну или чёрт с тобой. Нишка ушла, решив окончательно оставить за собой последнее слово. И чувствуя, что за каким-то дьяволом может и расплакаться.

*****

Десять дней. Даже больше. Он дал ей фору в десять с лишним грёбаных дней! Этого достаточно и чтобы выжить, и чтобы умереть. И достаточно, чтобы причитания по любому из этих поводов уже улеглись. В драмах он был не силён. А сучка предпочла сачкануть. Епископ был практически уверен, что болотная ящерица выкарабкается. С другой стороны, едва не трахнуть его в божественном храме, а потом пойти и сдохнуть – это было бы очень в её духе. Но так или этак – нормально. А вот неопределённость бесила. Живи и дальше занимайся своей ерундой или умри и дай окружающим заниматься ерундой без тебя. Остальное – трата чужого времени. Вот только крайним почему-то опять оказался он. Рыжая ведьма в стороне почесала висок о черенок швабры и вздохнула: - Вообще, она права. - Ещё бы, - отозвался Епископ. – Удобно. Вам чего-то не нравится, а расшаркиваться мне. Девка закатила глаза: - Или чёрт с тобой, действительно. Мне-то что – я при любом раскладе остаюсь полы драить. В подтверждение своих слов она подхватила ведро, забросила швабру на плечо и гордо прогарцевала в таверну, даже не заметив, что оставила без воды мелкого засранца. Епископ мысленно поморщился, представив, сколько недоумков сейчас торчит в главном зале или где-то поблизости. Надо было возвращаться через чёрный ход, он ведь чувствовал. После спокойствия леса в дерьмо надо окунаться постепенно. - У тебя правда может получиться. Следопыт не успел себя остановить, как уставился в чёрные, будто дырки, глаза пацанёнка. Выглядел сопляк задумчиво. Как и всегда. От жопы до мозгов в нём всё и всегда пребывало в этом медитативно-задумчивом состоянии. Зачем чёртов Дункан его тут держал? Суд окончен, свою пользу пацан принёс – самое время было дать ему пирожков в дорожку и выставить. По ногам скользнуло тяжёлое тепло – Карнвир прижался боком. Подначивал идти? Или боялся? Он бы ушёл, если б не поганое ощущение, что это будет побегом. Да и что бы там этот провидческий выкидыш не увидел касательно него, лучше узнать об этом заранее, до того, как дойдёт до кого-то ещё. - Увидел в будущем? – с издёвкой (надеялся, что с издёвкой) уточнил следопыт. - Нет. Сейчас. Я не знал, что за связь, а сейчас понимаю. Вроде бы… - он сощурился, как будто от этого ему в голову приходили нужные слова. – Ты - её ненависть. Её злость. А ты псих похлеще гнома. - …Ты о чём вообще. - Иногда нужен кто-то, кто будет делать то, что ты не можешь, - сопляк ткнул пальцем в Карнвира. – Как он иногда воет вместо тебя. Епископ глянул на волка, но тот не удостоил его ответным взглядом, таращась на мальчишку. Следопыт мог бы спрашивать и дальше, копаться глубже, но он слишком хорошо помнил, как сопляк разделал Клэйвен на суде. Если дойдёт до такого, то достанется ему хуже, чем послице. Арсенал, которым можно разделать, побогаче. - Тебе-то что до всего этого? – увёл он пацана от темы. - Ты спас мне жизнь. По её просьбе. Я вам должен. Следопыт скрипнул зубами, чувствуя внезапно такой прилив бешенства, что готов был поклясться – даже ощипанной дичью он сможет забить пацана насмерть. Если б не свидетели поблизости (а он всегда чуял, когда они есть), то наверняка так и сделал бы. - Мне ты ничего не должен, - отрезал он. – Я тебе жизнь не спасал. Мне плевать было. Ты сам себя спас, ты понял меня? Взял нож и спас. Сопляк кивнул так серьёзно, что это выглядело уже как издёвка: - Я понял. Тогда я… просто хочу помочь. - Мне помощь не нужна. Таверна встретила его унынием и запахом болезни, который он бы обошёл по большой дуге, уловив вне города. Тифлинг была в главном зале, сидела с дворфом. На следопыта всё-таки подняла взгляд, злой, но всё же вопросительный. Епископ его проигнорировал. Чего ты вообще от меня хочешь? Чтобы я взял её за руку и позвал? «Возвращайся, я с тобой ещё не закончил»? Что ему было нужно, так это соскоблить с себя десятидневную грязь, пожрать и выспаться. Пару дней точно. И замотать руки тряпками, пропитанными согревающим зельем. Приближающуюся зиму в костях он чувствовал даже лучше, чем в воздухе, она ломила хрящи и суставы так, что другой сто раз бы подумал, прежде чем стрелять этими руками из лука. Но ему нужно было дать сучке фору в десятидневку, правильно? В коридоре запах был ещё сильнее. В комнату принцессы дверь была закрыта, но когда оттуда выскользнула крестьянка, вонью зелий и трав его окатило с головой. Хорошо хоть и сам он вонял, как Девять кругов Ада, иначе на контрасте было и отключиться не долго. - Надо же, не запылился, - буркнула крестьянка, заставив впервые на неё вообще посмотреть. В руках она тащила таз с грязными простынями и бинтами. Занятно, но следопыту показалось, что смесь запахов лекарств и болезни похожа на запах болота. Или так пахла только её болезнь? Он мельком глянул на узкую щель между косяком и дверью, которую крестьянка не озаботилась прикрыть плотно, и перебросил на плечо девки уток, пользуясь тем, что руки у неё были заняты. - Будь хорошей девочкой, отнеси Салу. Рыжая ведьма бы стряхнула, он знал. Но крестьянка была не из тех, кто швыряет еду на пол. Поэтому лишь уничтожила его взглядом, когда он прошёл мимо к своей комнате, и зашагала в кухню. Шаги стихли, и Епископ остановился. Вновь глянул на щель. А если и вправду получится? Чёрт его знает, как именно, но… Это уже паладином попахивает. Он не вошёл. Даже открывать не стал. На что там смотреть? Всё-таки он хранил несколько воспоминаний о болотной сучке для личного пользования – и видеть её в таком состоянии сильно бы их подпортило. Хотя она бы взбесилась. От этой мысли Епископ невольно усмехнулся. Взбесилась бы, что он – кто-то – видит её в момент подобной слабости. Видит её беспомощной. Если её мозги сейчас работают и осознают происходящее, она уже в бешенстве. Ты – её ненависть. Хрен знает. Может быть. Может, поэтому он и знает всё то, что она ненавидит. Так что очухивайся, принцесса, - подумал он, проходя мимо двери в «больную» комнату и направляясь наконец к себе. – Либо живи, либо умри. Есть только «да» и «нет». Чёрное и белое. А все «наверное» и скакание посерёдке – мозгоёбство. И уж ты-то об этом прекрасно знаешь.

*****

Медовуха была холодной – такой, какой она и помнила. Но при всей своей прохладе, она так славно грела горло и щипала корень языка… Адель сделала ещё глоток из кружки и передала сидящей на бревне фигуре. Эми взяла кружку. Несуществующий ветер перебирал складки её нарядного ярмарочного платья, теребил волосы с вплетёнными в них цветами. Она поднесла кружку к обугленным спёкшимся губам и отпила. От движения ожог на щеке треснул, потекла кровь – блёклая и мутная, вперемешку с гноем. Лепестки цветов из волос тут же налипли на эту кровь. - Тебе надо возвращаться, - сказала Эми. Голос по-прежнему был знакомым, но Эми он не принадлежал. Адель вообще не доводилось его слышать вне собственной головы. - Надо? – эхом отозвалась она, принимая у мёртвой подруги кружку. Уставилась на горизонт. – Мне здесь спокойно. А вот там, - она мотнула головой на серебряную линию, делящую серый мир пополам, - ничего спокойного нет. - Покой – это смерть. Никто в своём уме не желает себе смерти. - Никто в своём уме не может наслаждаться тем, что там происходит, - Адель ухмыльнулась и сделала большой глоток, перекатывая на языке вкус мёда и яблок. Опустила взгляд в кружку, которой не существовало. - Но я явно не в своём уме, да? - Наоборот. Ты именно в нём. Адель покосилась на собеседницу. Эми улыбнулась – обгоревшая кожа собралась сухими жёсткими складками, лопнула на скулах. - Это ведь не ты на самом деле, - сказала Адель. – Это моё воспоминание о тебе. Ты умерла, Эм. Почему же сейчас здесь именно ты? - Тебе виднее, - Эми подалась вперёд и обняла ладонями колени, чуть покачиваясь и склонив голову к плечу. Украшенные цветами волосы скользнули вдоль спины и упали на бок. Эми любила так сидеть. И сейчас сидела именно так потому, что Адель это помнила. Смотреть было тяжело, и она отвернулась. Вот только кроме Эми и проклятого серебряного горизонта смотреть вообще было не на что. - Потому что тебе этого всегда хотелось, - пробормотала Адель. – Пойти куда-то, во что-то ввязаться. Это я воспоминанием о тебе пытаюсь сама себя устыдить? Эми хохотнула – знакомо: - Делли, Делли, опять слишком много думаешь для собственного блага. - Вот! «Делли». Меня никто так никогда не называл. Нишка и та зовёт «Дель». …Нишка… Нишку надо удержать… - А Делли… Так меня называю только я. Тут-то я тебя и поймала. - Если никто никогда так не называл, откуда же ты вообще это взяла? - …Не знаю. Неважно, - она отхлебнула ещё медовухи и отдала кружку. Лорн взял её даже не за ручку, а обхватил всю сразу – благо его лапищи вполне хватало. Салютовал кружкой, прежде чем опустошить. Вытекший глаз взирал на неё пустой глазницей, чуть блестящей ещё не засохшей кровью. - Сдалась значит, Фарлонг? Адель скривилась: - Это совсем пошло, прекрати. - Если я – это ты, то ты же сама это и делаешь. - Ты – не я, - рявкнула она Лорну, словно он был настоящим. – Ты лишь украл моё лицо, чтобы… Его улыбка была жуткой, поднимая щёки, деформируя и без того мятый круг пустой глазницы. Адель вздохнула, успокаиваясь. - Я знаю, что я его убила, - сказала она. - Мне незачем самой себе об этом напоминать. - И тем не менее… Она собрала в фокус всё, что порхало в голове, свернула бескрайнюю мини-пустыню, где каждая песчинка была лицом, в узкую трубку. Скрутила ещё крепче, выжимая из трубки пустую сердцевину, превращая её в жгут. Лицо Лорна уже плыло, менялось, сам он тоже сжимался и скручивался, пока не осталась лишь улыбка, танцующая в пустоте как обломок (осколок) полумесяца. Серебряного полумесяца. - У тебя лица нет, - прошипела Адель. – Лицо здесь одно – моё. А я его тебе не дам. - Я что-нибудь придумаю. Белая кожа соткалась из воздуха, чёрные волосы взметнулись и волнами упали на плечи, а улыбка как родная влилась в лицо под тёмно-синими глазами и точёным носом. На щеках проклюнулись ямочки. Женщина была красива – так красива, что захватывало дух. Слишком красива, чтобы быть настоящей. Зато в самый раз, чтобы быть той самой матерью, которой ребёнок никогда не видел, но иногда всё же пытался представить. Пришла очередь Адель рассмеяться. Смех вышел горьким. - Здравствуй, мама. Жаль, что заговоришь ты сейчас опять моим собственным голосом, а то вышло бы славно и трогательно, согласна. «Эсмерель» повела обнажённым плечом, как бы говоря, что может и помолчать. На фоне серости она была ослепительна. Так красива, что у Дункана, наверное, сердце бы остановилось. …Дункан… Да, Дункан. Дункан, Нишка…. ещё Хелгар. Гробнар. Кара. Имена посыпались, как бусины, и она хватала их, торопливо нанизывала на леску, … Элани, Шандра, Кормик, Касавир, Сэнд, Бевил, Ретта, Дэйган… пока они не упали и не потерялись бы в песке. …Епископ… …Епископ… Его имя само было песком. Перекатывалось во рту шероховатым шёпотом, как мелкие камешки пересыпаются из одной смозоленной ладони в другую. Епи-с-коп. Глупое прозвище. Но оно тебе подходит. Оно звучит, как ты. Лицо перед ней вновь менялось, и она почти ожидала увидеть его, но женщина осталась женщиной. Только все цвета поблекли, смешались до серого, а потом начали проступать вновь, но наоборот. Кожа цвета закопчённого стекла, волосы – белой паутиной. Заострились черты, уши, эльфским изломом выгнулись брови, глаза как кровью налились краснотой. Дроу подняла руки, собирая волосы в тяжёлый хвост высоко на затылке, закрутила его плетёным браслетом. Адель хмуро улыбнулась своему обратному отражению. - Вообще, я дроу никогда не видела. Наверняка они не такие, - она пожала плечами. – Но лучше так, чем… всё остальное. На чёрном лице сверкнула белая улыбка: - Девять кругов Ада, я угодила сама себе. В кой-то веки. - И не говори. - Тебе нужно возвращаться. - Это ты так думаешь. В этом всё и дело. Нет никаких «нужно». Есть только ты и я. А поскольку ты – это и есть я, то на самом деле есть только я и я. - Тогда моё «я» лучше. - Чем это? - Умнее. Адель, не сдержавшись, фыркнула: - Просто вопрос выбора. - Это не выбор. Выбора нет. У жизни выбора нет. Ты её просто живёшь. Она в который раз кивнула на серебряный горизонт: - Там всё будет плохо. - Но будет, а это главное. Она посмотрела на связку бус в руке, аккуратно прошлась по каждой бусине пальцем, отщёлкивая их, как на чётках, и вздохнула. - Они меня спасут? - А должны? - …Не знаю. Не могу же я одна спасать всех. Я не хочу. - Чего-то же ты хочешь. И тут этого в любом случае нет. - Я хочу нормальную жизнь. - Нормальной жизни не бывает. Кто определит норму? - … - Если тебе так нужно спасение – хорошо, - в голосе дроу – её голосе – было лишь бесконечное терпение. - Обещаю, я тебя спасу. Всегда. - Это-то я знаю, - Адель посмотрела на неё. Усмехнулась. – Я тебя ненавижу, но люблю. Так бывает? - Тебе ли не знать. Откуда-то потянуло ветром, и Адель подставила лицо движению воздуха. Ни единой песчинки не было в его потоках, но издалека, со стороны горизонта, пришёл влажный кисловатый запах. Топи. Она глубоко вдохнула, выдохнула, находя знакомый ритм дыхания болот, которому навсегда подчинялся ток её крови. Встала. - Мне надо идти. Только… Адель оглянулась, но ни бревна, ни сидящей на нём дроу уже не было. Ни следа не осталось в сером песке. - Только я не знаю дороги, - пробормотала она себе под нос и уставилась на горизонт. – Куда идти? Я же… я же не следопыт. Оставалось просто пойти. Вскинув голову, размеренно дыша, она зашагала на запах болот. Он был знакомым. Родным. Она вспомнила, как боялась идти на свет в темноте, но сейчас страха не было. Его и быть не могло. Впереди на песке обрисовалась тень, за ней – силуэт, который её отбрасывал, и Адель ускорила шаг. Сам песок тоже менялся, становился упругим, сырым, пропитывался влагой Топей. Сапоги промокли, и Адель улыбнулась этому чувству. Дому. Поэтому даже не удивилась, когда увидела, что фигура, бредущая впереди, облачена в зелёный плащ с капюшоном, через плечо переброшен колчан и лук. Она побежала. - Отец! Он оглянулся. Ярко-карие глаза смотрели насмешливо, серость вокруг делала тень щетины едва ли не по-детски рыжей. - Отец? – переспросил Епископ. – Так это ты папу всё это время трахнуть хотела? Адель улыбалась, чувствуя странное облегчение. Странное, да, но не неожиданное. Что само по себе уже было неожиданностью. - Нет, - она невольно прищурилась, глядя на него. Такой яркий. Рыжий, жёлтый и зелёный. Как лес осенью. Такой… красивый. Как и Эсмерель, слишком красивый, чтобы быть настоящим. Но таким он существует в моей голове. Это… странно? Нет, наверное. – Тебя. Она протянула руку, желая взъерошить его волосы. Следопыт отклонил голову, оставаясь вне досягаемости. Адель улыбнулась шире. Даже воображаемый, он это сделал. - Выведи меня отсюда, - сказала она. - Куда? - К тебе. В себе я набылась, хватит. Он двинулся прочь, и она зашагала бок о бок с ним. Развлекала идейку сунуть руку ему в ладонь, но отбросила её. Как и с волосами, он бы не позволил. Это она о нём знала. Пустыня оборвалась стеной, высокой, крепкой, сложенной из крупных аккуратных камней. Крепостная стена, не меньше. Адель втянула носом воздух, чувствуя из-за стены запах Топей. На секунду запах её встревожил – слишком густой, какой-то неправильный, тёмный - но она оттолкнула сомнения. - Как мы выберемся? – спросила она. – У тебя есть верёвка? - Не надо нам верёвки, - он смерил стену пустым взглядом, словно уже видел её раньше много раз и отлично знал, что именно надо делать. – Я открою ворота. Нет, подожди! Она не успела его остановить, слишком удивлённая тем ужасом, что накатил на неё от его слов. А Епископ уже был у стены, пихнул её, и каменная кладка пошла глубокой вертикальной трещиной. Трещина расширялась, словно и правда была створками ворот, и в щель вдруг хлынули тени, холодные и липкие, не дым, но тень дыма… Следопыт оглянулся, кивнул на проход. - Ворота всегда открываются победителям, капитан. И шагнул в дым и тени, вновь оставляя её одну на грёбаном свету. Адель метнулась следом, выбрасывая руку, чтобы ухватиться за него и – что? Вытащить обратно? Пойти с ним? Не успела ничего, пальцы сомкнулись на пустых тенях, и тьма уже накатывала валом, накрыла с головой, и она лишь судорожно…

*****

…вздохнула в темноте. Снова темноте. Но здесь её лишили тела, она болталась в ничём без ничего, и вздох быстро перерос в крик, который она тоже не смогла выпустить, ведь не было ни рта, ни горла, чтобы его произвести. Был лишь холод. А следом за холодом вспыхнул адский жар. Это я и есть. Горящая плоть в ледяной коже. И боль. Но боль была такой невыносимой и абсолютной, что сравнить её было не с чем. Болело всё. Поэтому с таким же успехом могло и не болеть. Она не чувствовала разницы. Разница между холодом и жаром был куда хуже. На коже выступил пот – но он тоже ледяной. Кожа… Кожа у меня точно есть, это хорошо. Но где мои ноги? Где руки? Они тут, должны быть тут, но она их не чувствовала. Инстинктивно дёрнула спиной – и едва не разрыдалась от облегчения, когда конечности пришли в движение. Тут, на месте. Рыдания, как и крик, не нашли выхода. Всё, что она смогла выдавить – сухой клокочущий хрип. Такой глупый и тихий, что снова захотелось расплакаться. - О Лесной отец, - долетел до неё голос. Знакомый, но, слава богам, не её собственный. Лоб накрыла ладонь, и ей стало неописуемо хорошо уже от того, что она эту ладонь почувствовала. И услышала, как голос улыбается. – Тише, тише, не двигайся. Ты здесь, я поняла. Больше пока ничего не нужно делать. Всё хорошо, слышишь? …Элани. Она хотела произнести это имя вслух, но не смогла. Вместо этого вновь погрузилась во тьму, где ни имена, ни холод, ни жар, ни боль не имели значения.

*****

В этот раз уже легче. Можно было попробовать открыть глаза, но ей стало страшно. Свет отчего-то не прельщал. Она догадывалась, что глазам он так резко не понравится. А ещё муравьи. Миллиарды муравьёв со стальными челюстями прокладывали ходы в её костях. Она чувствовала их в левой руке, в ногах, в хребте, и дёрнулась, чтобы сбросить. Добилась лишь нового спазма боли внутри и того, что с плеча её соскользнуло что-то тяжёлое, шероховатое и тёплое. Одеяло. Чья-то рука вернула его на место, даже подтянула выше, укрывая её почти по самые уши. - Ты пришла в себя, - размеренный успокаивающий голос объяснял очевидное, но это было именно то, что нужно. И этот голос – о счастье – тоже чужой. Касавир. – Много шевелиться не стоит. Лорн сломал тебе позвоночник. Жрецы своё дело сделали, но не всё сразу. Понимаешь? Она с усилием, но разлепила ссохшиеся от обезвоживания губы, и даже не прошептала, а скорее выдохнула: - …С …сколько? - Четырнадцатые сутки, - ответил Касавир. – Ты поправляешься. Регенерируешь. Чувствуешь? Вот что это такое, эти муравьи… Какая мерзость. - Главное, что ты цела. Отдыхай. Адель попыталась ответить что-нибудь, но соскользнула обратно во мрак до того, как хотя бы успела придумать, что именно.

*****

На этот раз в сознание её вернуло чьё-то лёгкое похлопывание по щеке. Она вздрогнула, машинально приоткрыла глаза. Но сил было слишком мало, чтобы держать веки поднятыми, и они тут же упали обратно. - Знаю, ты хочешь двигаться, но у тебя это сейчас всё равно не получится, - она узнала мягкий выговор Сэнда. – Мне неприятно тебя беспокоить, но надо кое-что выпить. Справимся? Адель смогла лишь слабо причмокнуть в ответ, и под затылок её проскользнула ладонь, приподнимая голову девушки. Рта коснулся прохладный ободок стеклянного горлышка, и она ухватила его губами, почти желая, чтобы внутри было креплёное вино. Но в горло полилось какое-то зелье, мерзкое, но оно лилось - и Адель едва не застонала от того блаженства, что доставляло ощущение влаги на пересохшем языке. Когда голова её вновь опустилась, девушка всё же приоткрыла глаза, глядя на нечёткий силуэт волшебника. - С возвращением, моя дорогая, - судя по голосу, Сэнд улыбнулся. Адель даже смогла улыбнуться в ответ. Она всё ещё не чувствовала конечностей, всё тело ныло и скрежетало, как старая мельница под напором ветра, но, чёрт побери, почему бы не улыбнуться. - Ни о чём не беспокойся, - проговорил эльф. – Все кости целы, все органы тоже. Не хочу хвастаться, но попотели мы над тобой изрядно. А теперь спи. Я выспалась. - Сэнд… - прохрипела она. - Да, моя дорогая? - Сэнд… - глаза снова захлопнулись от слабости. Но улыбаться она не перестала. – У тебя есть кое-что моё, Сэнд. - …Извини? - Ты знаешь. Верни. Ты обещал. Пауза длиной в бесконечность – а затем волшебник обречённо вздохнул: - Меня бы должно обеспокоить, что это едва ли не первое, о чём ты вспомнила. Не первое. Первым я хотела спросить, как Епископ. Но это мне снилось. Он в порядке. Голова вновь поднялась в воздух; шорох под подушкой, трение ткани о ткань показались оглушительными, но зато часть ноющего дискомфорта исчезла. По крайней мере, из груди. Там, где всё ещё – всегда – был осколок. Теперь, когда и остальные были с ней, онемение в рёбрах сменилось густым бархатным теплом, не жгучим, как прежде, а действительно приятным. Ладонь Сэнда легла на её голову. - Жар спадает постепенно, - сообщил он. Я знаю. – Так что поспи лучше. Ну или… просто потерпи. Скоро будешь как новенькая. Девушка слабо подняла и опустила веки вместо кивка. И правда попыталась подождать, но снова отключилась.

*****

Всё, хватит. Она сделала ошибку, начав садиться до того, как открыла глаза. Ощущения мира и так были ненадёжны, а теперь и вовсе встали с ног на голову, и она не успела восстановить равновесие, как плюхнулась обратно на подушку. Повернула голову, зарываясь в ткань щекой, и вздохнула. Хоть что-то. Она наконец-то чувствовала. Чувствовала шероховатую поверхность подушки под щекой, влажной от пота; чувствовала липкость какой-то гладкой ткани, в которую была завёрнута, как в кокон; чувствовала колючую шерсть тёплого одеяла. Адель лежала на боку и – о благословение – не просто это знала, но ощущала. Даже ногу, сложенную на ногу. Согнула обе в коленях, подтянула чуть ближе к животу. Суставы двигались туго, но всё же двигались. Значит, пора двигаться. Адель открыла глаза. Сморгнула, нахмурилась, вглядываясь в лицо напротив своего. Нишка. Спала, уронив голову на сложенные на столе руки. Один рог почти ткнулся в дерево. На подбородке поблескивала слюна. Несколько мгновений Адель просто смотрела на неё, раздумывая, нужно ли её будить, а затем обвела глазами остальную комнату. Часть неё беспокоилась, что всё это время она была в каком-нибудь храме, но боги миловали. «Фляга», точно. Не Топи. Жаль. Подтащив ноги к краю кровати, она по очереди свесила их и, как рычагом, подняла верхнюю часть тела, тихо зашипев сквозь зубы от холодных иголок проходящего онемения. Ухватилась руками за матрас и прикрыла глаза, давая телу время привыкнуть к вертикальному положению. Голова казалась такой лёгкой, что чуть ли не болталась на шее, пытаясь перевалиться то вперёд, то к плечу. Но онемение прошло, а лёгкость – нет. Машинально подняв руку, Адель провела ладонью по задней части шеи. Голой шеи. Пальцы скользнули вверх, взъерошили волосы на затылке до самой макушки. Беззвучно усмехнувшись, Адель уронила руку. Неудивительно, что так легко. Её оставили практически без волос. Прикинув расстояние до шкафа с одеждой, Адель откинула одеяло и мантию, в которую была завёрнута, поёжилась от нахлынувшего холода и всё-таки не смогла удержаться, чтобы не глянуть на себя. Быстро отвела глаза. Плачевное зрелище. Такое и обрезанными волосами не испортишь. Ступни подвели уже тогда, когда она попыталась встать – соскользнула с них, как с гладко обтёсанных обувных колодок, колени подогнулись, и вся она карточным домиком сложилась на пол. Выбросила руку, пытаясь схватиться за спинку кровати, но пальцы так и остались разогнутыми и лишь ударились о резную деревянную стойку. Задница приземлилась на пол с глухим костяным стуком, но Адель даже не обратила на это внимания. Она смотрела только на руку. На отказавшую ей левую руку. Нет, ты что… Я же без тебя не могу, ну же! Пальцы остались неподвижными, локоть разболтанным шарниром валялся на простыне, соединяя плечо и предплечье под каким-то совершенно неуклюжим углом… Адель зажмурилась. Это пройдёт. Пройдёт, если начнёшь двигаться. Мышцам надо вспомнить. А они напомнят всему остальному. Оглянувшись через плечо, Адель убедилась, что Нишка продолжала спать. Означало ли это, что на дворе глубокая ночь? Или то, что тифлинг вымоталась до предела? Адель не хотелось думать, сколько с ней было возни в эти дни. То, что она была чистой и не очнулась в собственных испражнениях, уже о многом говорило. Мысль о своей беспомощности всколыхнула злость. На одной этой злости Адель заставила ноги двигаться, упираться, руки – цепляться, и наконец смогла нормально встать. Путь до шкафа занял несколько минут, не меньше, и напоминало это скорее потуги пьяного канатоходца на провисшей верёвке. Не намереваясь даже пытаться возиться с бельём, она на голое тело натянула первые попавшиеся штаны и тунику, провела несколько мучительных и унизительных мгновений, путаясь пальцами в завязках, но потом бросила и это. Сапоги зашнуровывать тоже не стала, тем более что и без шнуровки они своей тяжестью лишь добавили ногам ощущения колодок. Но эти колодки хотя бы были устойчивыми. В коридоре её встретил тусклый полумрак с потушенными лампами. Не ночь, но раннее-раннее утро. Адель только представила, как прохладно и тихо сейчас на улице, и у неё уже заныло внутри. Хотелось дышать. Как самая суровая жажда, но не воды, а воздуха. Пройдя лишь пару закрытых дверей в другие комнаты по пути к чёрному ходу, она вынуждена была привалиться спиной к стене. Иголки в бёдрах и икрах вернулись, словно все эти дни она не просто лежала, а лежала сверху на своих проклятых ногах. Это нечестно. Я же сейчас должна быть под завязку набита лечебной магией - впору скакать, как надутый бычий пузырь на верёвочке. Входная дверь скрипнула, и Адель, не задумываясь, по стене протащилась за угол, вжимаясь в проём первой попавшейся комнаты. Заперто, и оно к лучшему. Не хватало ещё ввалиться в таком виде к спящему постояльцу. Мимо прошла Кара, неся подмышкой свёрток с одеждой. Девочка её не заметила, даже головы не повернула, только верный Тамин из-под воротника проводил распластавшуюся по двери Адель сонным взглядом. Её подмывало всё-таки окликнуть колдунью, попросить попить – и попросить никого не звать и никому не говорить, что она встала. Наверное, сработало бы. Уж кто-кто, а Кара должна была понять больную гордость. Но девочка уже скрылась в коридоре, ведущему к кухне, и муки выбора ушли вслед за ней. Отклеившись от дверного проёма, Адель двинулась вперёд, для подстраховки всё же держась рукой за стену. Левой рукой. Так что подстраховка обернулась ещё и проверкой. Через каждый шаг-два она чуть сильнее налегала на руку, пытаясь уловить те тревожные звоночки онемения или непослушания, которые подтвердили бы ей, что доверять руке больше нельзя. В желудке каждый раз скручивался обледеневший жгут страха – но каждый раз ничего не происходило. Рука была слабой, но не слабее всего остального. Тем страшнее будет, когда ты вновь откажешь, да? На дверь пришлось навалиться всем телом, но зато распахнулась она в божественно прохладный воздух. Адель глотала его с такой жадностью и ртом, и носом, что закружилась голова. Рассвет медной стружкой посыпал крыльцо, жухлую траву и постройки заднего двора. Всё было цветным. Даже удивительно, что там, в собственной голове, она смогла выдумать такой бесцветный серый – откуда, если его не существовало? Поборов искушение сесть на ступеньку, Адель спустилась. Нельзя садиться. Нельзя ложиться. Надо двигаться, и двигаться много. Слишком много дел, слишком нужно прийти в себя. Нет, не «нужно». Хочется. Она пожалела, что не взяла с собой свёрток с осколками, лежащий под подушкой. С другой стороны, ковылять и балансировать, когда у тебя занята одна рука, гораздо сложнее. А может… может с ними сложнее и не было бы. Взгляд зацепился за вертикальную балку, поддерживающую навес над стойлами во дворе, и Адель направилась туда ещё прежде, чем что-то сообразила. Хотелось проверить. И хотелось кого-то живого. Лошадей под навесом оказалось меньше, чем она помнила – видимо, постояльцев и гостей в таверне весь происходящий хаос всё-таки распугал. И всё равно найти знакомую оказалось не так просто. Вишня встретила её задницей – чему, если подумать, Адель и не удивилась. Прислонившись плечом к стойке, ухватившись за верхнюю перекладину дверцы, она улыбнулась, глядя на спящую мордой в угол лошадь. Чуть было не похлопала её по крупу, но вовремя сообразила, что этим рискует добиться лишь копыта в лоб. Тихонько свистнула. Точнее, попыталась – слишком было сухо во рту, слишком непослушными ещё были губы. Но внутреннее животное чутьё всё же сообщило Вишне, что у неё кто-то есть за спиной. Всхрапнув, она повернула голову, недоверчиво кося на Адель одним глазом, а затем неторопливо развернулась. На морде читалось всё то же недоверие. - Угу, это я, - Адель протянула руку, на мгновение задержав её в воздухе, чтобы у кобылы было время при желании отойти, а затем опустила на серую морду, чуть почёсывая лоб и нос. Вишня едва различимо фыркнула, качнула ушами, но не ушла. – Ты тут как? Я-то там, видишь, сражаюсь да помираю. Вывернув голову из-под руки, Вишня обнюхала её, словно желая самостоятельно убедиться в сказанном. Ухватила губами клок обрезанных волос, так что настала очередь Адель фыркнуть и отстраниться. Жаль, я ушами дёргать не умею. - Скоро я уже оклемаюсь, - пообещала она лошади и, не выдержав, всё же села на скамейку напротив загонов. Вымученно улыбнулась, извиняясь за слабину. – Скоро, скоро. И нам с тобой предстоит путешествие. Так что тоже готовься. - Ты ненормальная, женщина. Адель дала бы руку на отсечение, что на этот раз уши у неё-таки дёрнулись. Пришлось приложить все силы, чтобы не дёрнулось остальное. - Я в порядке. - Даже не сомневаюсь. Она улыбнулась: - А у тебя прямо чутьё на мои самые блистательные моменты. - Не у меня. У него. Адель повернула голову, пока взгляд не остановился на крыльце. Сбоку, в угловатых тенях ступеней, сидел Карнвир. Глаза в полумраке почти горели. Повернув голову ещё дальше и немного запрокинув её, она посмотрела на следопыта. Солнце поднималось точно у него за спиной, отчего сам он казался лишь чёрным силуэтом, будто кто-то вырезал кусок реальности и оставил дыру в форме Епископа. Или тень. Адель сморгнула, и это чувство пропало. - Хочешь сказать, Карнвир так за меня переживает, что позвал тебя? - За себя, скорее. Всполошился, что ты затрепыхалась после стольких дней покоя. Ты для него – заноза в лапе, и он нервничает, что ты опять что-то выкинешь. Брови её невольно взлетели: - Он меня боится? - Не тебя, а того, что ты можешь сделать, - следопыт сухо усмехнулся. – Почувствуй разницу. О, эту разницу я знаю. Она сощурилась, отсекая ресницами хотя бы часть бьющего по глазам света, чтобы разглядеть его лицо. Он смотрел на неё, но не в глаза – выше. Адель фыркнула и провела пятёрней по клокам волос. - Скунса убили, - протянул следопыт, и она расхохоталась. Звук даже напугал её, глухой и хриплый, похожий больше на карканье спятившей вороны. Но это и правда был смех. Она сидела на скамье с онемевшими ногами, испытывала одновременно голод и тошноту от мыслей о еде, имела все поводы подозревать, что потеряла ведущую руку – но смеялась. Мой герой, чтоб меня черти взяли. Епископ не прерывал её смеха, и отчего-то это особенно грело. - У тебя есть выпить? Глаза наконец обратились к её глазам: - Ёбнулась? - Воды, - наигранно-строго уточнила она. Не ложь, но и не совсем правда. Она бы не отказалась от лёгкого привкуса алкоголя. Совсем чуть-чуть. Не крепче того раствора, что разводили младенцам, когда у них режутся зубы. Следопыт покачал головой: - Иди лучше и лежи, принцесса. Там тебе принесут, что хочешь. На подносике. - Я знаю, - она отвернулась и уставилась на Вишню. Лошадь внимала им по очереди, чуть поворачивая морду и уши. – Какому богу ты молишься? Следопыт не ответил, и она всё же вновь взглянула на него. На лице его нельзя было ничего прочесть. Сонная помятость, но ясные глаза. Как всегда. Ничего общего с тем прекрасным рыцарем осенних листьев, что вытащил её из серой пустыни. И всё же… Адель изогнула бровь. Епископ картинно вытаращился на неё: - Я уж думал, ты кобылу спрашиваешь. Что, близость смерти взбудоражила веру? - Просто интересно. - Никакому. - Совсем? В смысле, я догадываюсь, что ты не поклонник какого-нибудь Латандера, но… - Совсем. Зачем. - Не знаю. А зачем вообще это делают? – она откинула голову назад, опуская затылок на жёсткую спинку скамьи. - Понятия не имею. Всё, что мне надо, могу сделать, украсть или купить. Если не могу, то мне это не надо. Если кому-то, чтоб это понять, надо устраивать сходку с божеством, то его проблемы. - Ты поэтому себе такое прозвище взял? Чтобы показать, что ты сам себе главный религиозный авторитет? - Ты такая мудрая, принцесса. Аж тошно от тебя становится. Адель фыркнула, прикрывая глаза: - Ну и не хочу с тобой после этого разговаривать. - Так не разговаривай. Она улыбнулась в рыжеватую темноту закрытых век, подсвеченных поднимающимся солнцем. Свет вырезал его силуэт и здесь, пусть уже без особой аккуратности. - …Епископ? - …Что. - Хочешь шутку года? - Валяй. - Я встать не могу. - … - Вообще ничего не чувствую ниже шеи. Там Нишка спит в комнате, - её собственный голос уже таял, рисунки перед закрытыми глазами поплыли масляными узорами на тёмной воде. – Скажи ей. Наверное, Сэнду лучше опять… Мир рухнул вниз, она взлетела вверх и зависла где-то посередине, между землёй и небом, между серым и серым… Только кайма была уже не серебряной, а медной. Или огненной. Тёплой, но тёмной. Голова откинулась назад, руки безвольно упали, ступни и голени плетьми повисли от колен, и по этому положению она вдруг поняла, что спину и бёдра её поддерживают. - О боги… - прошептала Адель в темноту, наполненную лишь звуками шагов, дыхания и скрипа земли, а затем и дерева под ногами. – Боги, он же несёт меня на руках. Ну что за мужчина. - Замолкни уже. А то головой об косяк приложу. Губы против воли растянулись в улыбке: - Неееет. Это для тебя слишком. Головой - рискованно. А ты всегда просчитываешь риск. Если ты хочешь убить, то убиваешь. А вот если делаешь больно, то только чтобы научить. Мёртвого не научишь. Так что если приложишь, то ногами. Да, ногами будет в самый раз. Он не ответил, но её чуть покачнуло на барашках, взбрыкнувших на размеренных волнах его дыхания. Это заставило лишь улыбнуться шире: - Ну же, следопыт. Разве ты не рад, что я очнулась? Кто ещё будет превращать твою жизнь в такой весёлый ад? - Кто угодно, - ответили они хором, и Адель хохотнула, истратив на это последние силы, не успев сказать, чтобы он отнёс её к тебе, потому что в себе я набылась… Волны сомкнулись, барашки сгладились.

*****

Сучка наконец-то отключилась. Вовремя. Ещё чуть-чуть, и он бы и правда приложил её башкой об стену. Пускай и рискованно. Ей об этом знать ни к чему. А она всё равно знает. Толкнув дверь ногой, он вошёл в пустую спальню. Тифлинга и след простыл, даже если она тут была. Прислушавшись, он различил отдалённые голоса и суету в той стороне, где были ванные комнаты и кухня. Просрали, сторожа. Невольно ухмыльнувшись, он опустил взгляд, поняв, что так и стоит посреди комнаты с девкой на руках. Ну, если это можно назвать девкой. Походило, скорее, на пугало из хвороста в тряпках, слишком для него больших. Как же она отощала за эти дни. Правильно ей волосы обрезали (зря, они ему нравились) – тростинка шеи точно не выдержала бы. Но она улыбалась. Почти бескровное привидение с запавшими глазами, потерявшее сознание, но улыбалась. Сука, что с неё взять. Он опустил её на кровать, на спутанный клубок одеял и покрывал, не утруждая себя тем, чтобы их разобрать. Пускай её прихвостни этим занимаются. Может, если её раздеть, это и будет по-своему местью, но какого хрена он там не видел? Тем более, в таком её состоянии там и некромант бы не нашёл, чем залюбоваться. Протянув руку, Епископ всё же ухватил прядь этих беспокоящих его волос между указательным и средним пальцами. Протянул на всю длину, слишком короткую, и поморщился, когда они выскользнули. Тощая, коротко стриженная, и прежде-то почти безгрудая, теперь она и вовсе походила на эльфийского мальчика-подростка. Что, видимо, делало из него педика-педофила. Очень в твоём духе, принцесса. Только ты так можешь. Пальцы скользнули от волос к уху, подушечка большого прошла по самому краешку остроконечной раковины, к мочке, под неё… Она не очнулась, лишь слабо выдохнула, не переставая улыбаться. - Я не капитан, - едва различимо пробормотала она. - Нет, - согласился Епископ. – Ты дура. Отступив от койки, он всё же помедлил. Прикроватную тумбу отодвинули, поставив на её место стол со всякими лечебными приблудами, но сама тумба осталась поблизости. Во всяком случае, Епископ решил, что это она – и тогда, в Храме Тира, ящерица скорее всего имела ввиду именно её. Он опустился на корточки и открыл хлипкую дверцу, уставившись на кожаный кошель размером не меньше его собственной головы. Толкнул, прикидывая примерный вес. Кивнул. Если там золото и камни, то вполне тянет на несколько тысяч. Значит, по крайней мере в этом не соврала. «Если так уж выйдет, что я всё-таки облажаюсь…» Внутри могла быть записка. Но проверять он не стал. Зачем, если девка жива. Епископ просто сидел и смотрел на мешок, пытаясь прикинуть, вспомнил бы он о нём, если бы она всё же откинула копыта. Забрал бы? Сделал бы? Скорее всего. Почему нет. Правда, представить это в красках не вышло. Фантазия врезалась в стенку уже на моменте представления, что сучка сдохнет. Нет. Нет уж. Если ты и сдохнешь, то по плану. Не то чтоб он у меня есть, этот план… Но я что-нибудь придумаю. Обязательно. Когда-нибудь. Дверь за спиной распахнулась, и в комнату влетела растрёпанная крестьянка. - Ты… - голос её пресёкся, а затем взорвался с новой силой, новым бешенством: - Ты какого чёрта там делаешь, скотина?! Отойди от неё! Ему хватило двух секунд, двух шагов, чтобы пересечь спальню, и всего одной руки, чтобы сдавить крестьянке горло. Пальцы инстинктивно нашли все нужные точки, кость в основании указательного легла точно на хрящи трахеи, и он стиснул ладонь одновременно с зубами от боли, что полыхнула в связках. Тёмные глаза девки выкатились, рот распахнулся, пытаясь ухватить воздуха, ногти впились в тыльную сторону его ладони, царапая, царапая, царапая… Нет. Он заставил себя ослабить хватку и без особого усилия толкнул её в стену. С разочарованием. Но контроль важнее. Этот урок он выучил давно – слишком давно и слишком быстро. - Следите за своей подружкой, идиоты, - прошипел он девке, которая в ответ только пыталась что-то хрипануть, таращась на него округлившимися глазами. – Чтобы мне не пришлось больше собирать её по конюшням без сознания. Епископ вышел, так и не дав крестьянке возможности ответить. В дверях чуть не столкнулся с тифлингом, но у той мозгов всегда было побольше, поэтому она быстренько отскочила в сторону. Только глянула в комнату, увидела, что принцесса валяется в одежде на койке, и облегчённо вздохнула. Посмотрела в спину уходящего следопыта. Улыбнулась.