Двое

      Я человек погоды, и это факт, с которым мне придется смириться. Я, как солнечная батарейка, бодр и полон энергии, когда у меня над головой солнце, но стоит ему скрыться за пеленой непроглядных серых туч, как я начинаю сходить с ума и превращаюсь в злобное нелюдимое нечто, втыкающее в окружающих меня людей ядовитые колючки по малейшему поводу. Вот и сегодня не день, а черт-те что. Два месяца я уговаривал завод купить у меня не особо нужную им, но полезную и очень дорогую хреновину. И вот, утром они позвонили и сбросили договор, но тут производитель хреновины устроил мне настоящую истерику и отказался продавать ее без дополнительных опций, которые увеличивали цену втрое. Как можно в таких условиях работать?! Кризис, бля, не в экономике, а у людей в головах.       Я выглянул в окно и понял, что вдобавок к серому небу пошел снег. Мелкий, крупяной, он разлетался по внутреннему двору офисного здания и закручивал во мне ответную метель. Я тяжело вздохнул и посмотрел на часы. 15:46. Покрутил телефон в руке и не удержался. «Вы уже уехали с кладбища?», — улетела к Ромке моя смска. «Да. На поминки едем. Не жди вечером», — ответил он, и я понял, что смерть друга далась ему гораздо тяжелее, чем Ромка пытался показать. — Поеду-ка я домой, — повернулся к Косте я. — Сил моих больше нет. — Езжай, я тут с договором поколдую, — кивнул он головой. — Этот гребаный тендер скоро сведет меня с ума. — Говорил я тебе, плюнь ты на наше Министерство Обороны, — махнул на него рукой я. — У них не договор, а долговая кабала на сто лет, включая всех наших родственников.       Костя насупился, а я накинул куртку и едва ли не бегом добрался до машины, благо от дверей до дверей всего десять шагов. …       Дом встретил меня тишиной, которая вкупе с серым небом беспощадно давила мне на мозги. Я честно тянул время и занимался всякой ерундой в ожидании Ромки, который один мог развеять мою хандру, но потом вспомнил, что он сегодня в печали, и загрустил окончательно. За окном стемнело, новую печальную песню на гитаре я выучил, и вдруг, в наступившей тишине, понял, что хочу на улицу. Туда, в темно-серую, почти черную мглу погасших фонарей, редких прохожих и колючего ветра. — А почему бы и не да? — спросил я сам себя.       Натянул спортивный костюм, любимые потрепанные кроссовки, которые то и дело отвоевывал то у Ромки, то у тети Стеши, мечтавших выкинуть их на мусорку, и вышел на крыльцо. Злые белые крохи немедленно вцепились в лицо, холодный ветер пробрал насквозь, но я расправил плечи, натянул на голову капюшон и побежал. Я не любитель бега, но иногда, когда все вокруг достает настолько, что хочется повеситься, это, как и огни аэропорта или езда на большой скорости, спасает меня от глупостей.       Раз, два. Вы-дох. Раз, два. В-дох. Размеренно. Неторопливо. Не сбиваясь ни на что. Огибая припаркованные на тротуаре машины. Задавая ритм сердцу, мозгам и, кажется, самой жизни. Раз, два. Вы-дох. Стук моих шагов летит впереди меня, а под ногами белое море крупинок. Если остановиться, присмотреться к нему, то оно поглотит разум раз и навсегда, так что выше нос, бодрее бег, ведь в каком-то смысле я сейчас Бог. Иисус ходил по воде, а я по метели. Он мучился на кресте, а я… Мне повезло больше, чем ему, потому что его хотели спасти, но не смогли, а меня не хотели, но спасли. Я счастливчик, и это тоже факт. Один только Ромка чего стоит! За него я, атеист и насмешливая язва, готов благодарить своего ангела-хранителя вечность.       Раз, два. Вдох. Метель скрывает следы и гасит фонари за спиной, но меня это не пугает. Я знаю дорогу домой, как свои пять пальцев. Но мне рано туда, ибо там нет того, кто делает дом моим домом. Я добежал до площадки, напичканной уличными тренажерами, которые так любит тягать по утрам мой брутальный лось, и остановился так резко, будто налетел на стену, потому что на одном из них сидел Ромка, и, судя по всему, давно. Белая крупа запуталась в его темных волосах, превращая отлично сохранившегося мужика в побитого жизнью старца. — Ромка, ты чего? — добрался до него я. Обнял, прижал к себе, оторвал замерзшие руки от рычагов тренажера. — Ты не понимаешь, Серж, — обнял меня Ромка. Спрятал лицо на моей груди, а я запустил руки в его волосы, убирая из них снежную седину, ибо не фиг! Нам на двоих моей по самое не балуйся хватит. — На похоронах кроме семьи был только я. — И что? — стряхнул с его плеч вредные белые крупинки я. Они немедленно заняли отвоеванные позиции, засыпая до кучи и меня. — Он был моим другом. Да что там! Учителем! Таких, как я, у него был легион. Он был богат, известен, уважаем… — Он был тираном, сатрапом и эгоистом до мозга костей, — перебил Ромку я.       Он поднял на меня черные в свете далекого фонаря глаза. Я немедленно поцеловал его в замерзшие губы. — Я такой же, как он, — вырвал лицо из моих пальцев Ромка. — Это так страшно, видеть, как на самом деле относятся к тебе люди. Никто не пришел проститься с ним. Никто!!! А его семья…. они даже не пытались делать вид, что скорбят. — Ромка, — потряс его за плечи я и поежился от холодных вездесущих ручонок метели, что нагло забиралась под мою одежду. — Ты не такой, как он. — Правда? — обнял меня Ромка. — Не совсем, — ухмыльнулся я. Он сжал меня так, что я чем-то в спине хрустнул. — Ладно, ладно! Правда! И на твоих похоронах соберется целая толпа народу. — Обещаешь? — Клянусь! — не моргнув глазом, пообещал я. Он недоверчиво прищурился. — Даже не сомневайся! Твоих денег хватит, чтобы за тебя искренне переживали пенсионерки всей Московской области. — Ха-ха-ха, что ж ты за человек, а? — рассмеялся Ромка. Я немедленно встал в позу Наполеона, вызывая новый приступ смеха. — Чудовище! Никакого уважения. Ну, погоди, вот помрешь, я на твоих похоронах всех твоих многочисленных почитателей лезгинку танцевать заставлю. — Фиг тебе, — ухмыльнулся я, нагло усаживаясь к нему на колени и пряча лицо в опять засыпанных снегом волосах. — Ничего у тебя не выйдет. — Почему это? — обнял меня Ромка.       Я молча поднял лицо к черно-белому ночному небу. Получил шлепок по заднице. Тяжело вздохнул. — Однажды я заставил сестру поклясться, что меня похоронят так, как хочу я. — И как? — с неподдельным интересом спросил Ромка.       Я выдержал театральную паузу и раскололся: — Я хочу, чтобы меня кремировали, а потом, ясным солнечным днем, когда ветер будет очень силен и зол, высоко в горах, на навесном мосту над бурной рекой, мой пепел развеяли по ветру. — Но тогда те, кто любят тебя, не смогут хоть иногда быть с тобой рядом. — Наоборот! — обнял его покрепче я. — Каждый раз, когда солнечным днем ветер будет игриво трепать им волосы или раздувать подолы, они будут знать, что это я, понимаешь? — Понимаю, — тяжело вздохнул Ромка и пару раз нездорово чихнул. — Раз уж ты ветер, то не мог бы договориться и прекратить эту чертову метель?! — Я ж еще не помер, — рассмеялся я, поднялся на ноги и потащил его за собой. — Побежали, страдалец, а то простынешь. — Издеваешься? Я же в туфлях! А лужи снегом замело и фонарей раз, два и обчелся. Навернусь на раз. — Я тебе не позволю, — обнял его за талию я. Чмокнул в холодный нос, повернул лицом по направлению к дому и подтолкнул в спину, оставляя в руке конец длинного шарфа. — Ннно, родимая! — Я тебе кто, лошадь? — послушно побрел по затерянному в поземке тротуару Ромка. — Ты лось, — хмыкнул я, обгоняя его на повороте, — и лузер. Не догонишь ни в жисть. — Что?! Да я тебе…       Я не стал его слушать и дал деру, продираясь сквозь метель с упорством маньяка и такой же улыбкой на лице. Неважно, что Ромка рычит, важно, что больше не хандрит. А это главное. 31.03.15