Пустой

Я не удержался. Не смог самостоятельно вовремя залатать дыру в бедре, затянул с визитом к белым халатам, получил взбучку от Бобби и наказ отлежаться без охоты хотя бы пару недель… и вот я уже выкручиваю руль, практически утыкаясь бампером в белый почтовый ящик. Ну, хоть заборчик не белый, мрачновато подумал я — зелёный. Дорожка под ногами была добротная, каменная, в траве змеёй вился поливочный шланг; где-то на заднем дворе скрипело нечто, подозрительно напоминающее качели. А псиной не пахло. Чего ж ты так, за шесть лет не сподобился… Сэмми? :: Когда он открыл мне, я усмехнулся: — Привет. Сэм дружелюбно и миролюбиво «приветнул» в ответ. — Можно я на десять минут займу твой гараж? Мне бы в тачке кое-что подправить: заглохла, понимаешь, посреди дороги… — Конечно, — махнул рукой Сэм. — Помочь дотолкать? Я, словно задумавшись на мгновение, всё же кивнул: — Джимми Пейдж. Ладонь у него была сухая, горячая. Такая же громадная варежка, что и раньше. — А я Сэм. Сэм Винчестер. Я знаю. :: Пока я копался под поднятой крышкой капота, где все работало как швейцарские часы, Сэм расположился у входа в гараж, прислонившись к створке двери: доверяй, но проверяй, все дела. Я смотрел на его отражение в криво прибитом зеркале у входа. — Отличная машина, — словно между прочим заметил наконец Сэм. Я хмыкнул. Неужели этот факт всё-таки можно считать общепризнанным? — От отца досталась. После машины приходит очередь дома Бобби. Я громлю комнату долго, с чувством: разбиваю всё, что можно разбить, а что нельзя — всё равно пытаюсь. Я хочу рвать, терзать на лоскуты, размазывать в кровь — потому что мне больно. Потому что я снова один; снова «приглядывай за Сэмми» — только на сей раз бессрочное; снова бесцельная дорога, бессонные ночи, бессмысленные люди… Я швыряю в окно телефонный аппарат. Разумеется, на шум и грохот почти сразу прибегает Сэм. Мы орём друг на друга громко, не стесняясь — Бобби все равно нет, — и я сам не замечаю, как запальчиво шагаю вперёд, сжимая кулаки, а он вцепляется в отвороты моей рубашки и дёргает на себя: яростный, поломанный. — Руки убери, я за себя не ручаюсь. Хотел прикрикнуть, а вышло — рык рыком. — Отличный домишко. — Спасибо. — И я макушкой почувствовал, как он улыбается. — Не от отца, сами тянем. — Что, неужели старик совсем не помогает? Я занимался тем, что медленно обводил ключом всё, что могло позвякивать, создавая тем самым вид бурной деятельности и тупо глядя в тугие переплетения проводов. — Я его не знаю, — пожал плечами Сэм. И только через несколько долгих секунд добавил, видя, что собеседник не спешит с ответом: — Я вообще никого из первых двадцати восьми лет своей жизни не знаю. А нытик всё такой же, как и раньше. Мы знакомы двадцать минут, бога ради, Сэм! — То есть? — Память потерял. Где-то лет шесть назад. — Сэм почесал в затылке. — С чистого листа, всё такое… — Здорово, — не подумав брякнул я, но торопливо добавил: — Отчасти, конечно. В смысле… Вдруг там было сплошное дерьмо, а? — Не только у тебя умер отец, Дин! Сэм поморщился, словно от зубной боли, и покачал головой: — Всё равно. Меня никто даже не искал. Хотя имя я узнал — в куртке были документы. У них были все данные — и никто даже не подумал… — Сэм свёл брови, словно брошенный щенок. — …Никто, в общем. Зачем такая семья нужна? Ну, за документы спасибо и скажи — хоть представляешь, как офигенно трудно было стирать твоё настоящее имя из протоколов полиции? Как было трудно, когда я сам очнулся и понял, что не помню даже своего отражения в зеркале? Или когда несколько минут спустя вспомнил всё и сразу, корчась на полу — например, что по мне ударило вскользь, в отличие от тебя, — когда не мог добудиться тебя ни час, ни два, ни сутки спустя? Когда вычитал, чем всё обернется, стоит тебе очнуться; когда… когда отвёз в больницу и сдал на руки врачам, сказав, что нашёл на обочине? Я смотрел, как тебя увозят прочь по коридору. Прочь от меня. Мы незнакомцы. И если ты думаешь, что я спал той ночью, то ты ошибаешься. — Пошёл к чёрту, — рычу я, сбрасывая его руки с отворотов рубашки, — но пальцы почему-то намертво вцепляются в его запястья. Он смотрит волком — дико, зло, отчаянно, и так… так много всего. Я не успеваю понять, как так получается, но губы у него — солоноватый привкус крови. Разумеется, уехал я только после того, как убедился, что Сэм и правда очнулся и ни хрена не помнит. Убедился на всякий случай два раза. Потом отволок сам себя в машину — задыхаясь, словно на поводке тащили, — сел за руль, стиснул его пальцами… и уехал. И даже никого не протаранил. Ни взгляда вправо. Ни взгляда в пустоту. Он припирает меня к стенке. «Это от отчаяния, — крутится у меня в голове. — Это все от отчаяния. Вы только что потеряли отца, командира, семью… это тоска, Дин, вот что это такое». Выходит зло и больно. С Сэмом тяжело: приходится не брать, а отдавать. Но я терплю. И в следующий раз — тоже. И после. И после. И после. И… :: В гараж заглянул лохматый скуластый мальчишка — зыркнул на незнакомца испуганно и сразу же исчез из поля зрения. — Сын? — замерев, поинтересовался я. Глаза… ореховые. Когда-то я заглядывал в них и видел отблески пожара, отнявшего у нас обоих родителей разом. Видел упрямую силу, когда учил считать, — по пальцам, маленьким детским пальчикам. Видел страшное… страстное, сладкое — самое разное. — Ага. Сэм улыбнулся — гордо, с любовью. Внутри всё скрутило в тугой узел: моя улыбка, мои чувства… мой мальчик. Чёрт. — Он больно стеснительный, в мать, так что дело не в тебе. Ну, я имею в ви… — Да я понимаю, — натянуто улыбнулся я. — Как зовут? — Дин. Я подавил животное желание вскинуть голову самым унизительно обнадёженным образом — застыл, окаменев в плечах, и медленно выдохнул, слишком топорно соображая: он меня не окликал. Он меня не помнил. Это просто… просто имя. — Классное, — тихо выдавил я. — Ты выбирал, да? — Нет, Джудит, — немного удивлённо отозвался Сэм, скрещивая руки на груди. — У неё так отца звали. Я вздрогнул, выдохнул и усмехнулся: да, Дин, много ты о себе возомнил, а о судьбе и её блядских шуточках — слишком мало. — …Но мне очень понравилось, — тихо добавил Сэмми. :: — Ну, вот, в общем-то, и всё. Я наскоро обтер руки полотенцем и присел у сумки с инструментами, начиная покидывать их обратно. Дом. Жена. Сын. Качели на заднем дворе. И вроде бы правильно. Мне нечего ему предложить — поздно уже, слишком. Да и как я себе это представляю? «Привет, слушай, я твой брат, и мы как бы охотимся на то, во что ты не веришь, и наших родителей, всю нашу семью убили монстры, ах да, и ещё мы спим друг с другом, и знаешь, это настолько восхитительно, что я прямо сейчас готов убить твою жену, за то что ты её любишь и у вас есть ребёнок»? Нет, так не пойдёт. Дом. Корни. Семья. Всё правильно. — Я тебя раньше не встречал? — задумчиво поинтересовался наконец, после долгого молчания, Сэм и наклонил голову набок. Он жмётся ко мне, льнёт, как огромный ласковый кот, — разве что носом не трётся. — Да вроде бы нет. — Я покачал головой, медленно, словно задумавшись. — Не, точно нет. Я б запомнил. Это лишнее. И я — лишний. Мы с ним никогда ничего друг другу не говорим. Мне хватает низких стонов Сэмми, ему — моих полузадушенных вздохов, срывающихся то на хрип, то на рык. Больно. — А что? — спросил я, продолжая складывать в сумку инструменты. — Да не знаю… Я оглянулся: Сэм как-то пристально-растерянно смотрел мне в спину. Я закусываю всё, что рвется наружу, пока Сэм длинно, плавно, с силой толкается в меня, целуя в загривок и сгребая в горсти мои судорожно вцепившиеся во влажную простынь кулаки. — Брось, приятель. — Я отмахнулся и, закинув через спину сумку и подойдя к Сэму, понимающим жестом хлопнул его по плечу. — Такое бывает, когда… ну, в таких случаях. Ты же понимаешь? И это я зря, наверное: я чувствовал, что слетаю с катушек от его запаха. Его было слишком много — Сэма. Всего разом. Я выгибаюсь, хватая ртом воздух, беззвучно вскрикивая, — мало, мне мало. Воздуха. Жара. Сэма. Он убыстряется. Мельче, размашистее, резче — из горла вырывается всхрип, когда он слишком сильно кусает в шею сзади, а тело коротит, колюче и сладко, от его тяжелого дыхания прямо в ухо. Это совсем не то, что наблюдать за ним с другого конца переполненного бара. — Да, — подумав, отозвался Сэм и тряхнул волосами, — да, ты прав. Наверное, мне иногда просто слишком хочется что-нибудь вспомнить. Прости. Он виновато улыбнулся — я легкомысленно махнул рукой: — Забыли. Его руки оставляют мои в покое — и, оперевшись на один локоть, свободной ладонью он протискивается между матрасом и моим животом, горячий, влажный, распалённый… я распадаюсь на части, когда Сэм обхватывает член рукой и, прокручивая кулак, начинает двигать ею в так своим толчкам — быстрее, быстрее, резче, жестче, давай-давай-давай, Сэмми… Я искусываю губы в лохмотья, захлебываясь стонами, словами и признаниями, которые никому не нужны, и мне — в первую очередь. …Я утягиваю Сэма за собой. Стоном, вскриком, коротким скулежом, мокрым лбом в подушке, изогнутой спиной, влажной пульсацией невольно сокращающихся мышц вокруг члена — и разлётом плеч, которые он выцеловывает… Я утягиваю его следом за собой. Всегда. — Забыли, — улыбнулся Сэм. «Ты забыл, — подумал я и легкомысленно усмехнулся в ответ. — Ты забыл. Господи… и я хочу». Но на самом деле… — Ну, бывай. — Да… удачи, Джимми. Иногда я устаю разговаривать с пустым сиденьем. Тащить на плечах смерть мамы и отца в одиночку. Возвращаться в никуда, в пустоту, в номер с одной кроватью. Иногда я устаю штопать раны сам: залатаешь одну, на коже — внутри раскроется новая, до которой не достать иглой. Иногда я устаю решать за двоих, Сэмми. Но так ведь лучше — лучше, правда? Ты же счастлив. Чёрт. Чёрт. Ч-чёрт! Наконец, когда заныли ладони, мне надоело месить руль руками, и я упёрся в него лбом, чувствуя, как расцветают на джинсах влажные пятнышки — немного, так, ерунда. Пройдёт, затолкаю. «Захлопывай дверцы, когда выходишь из машины и оставляешь в ней брата, — говорил мне отец когда-то давным-давно. — Выстудишь». Но нет. Нет, сэр, всё сложилось немного по-другому. Это Сэм ушёл, оставив меня нараспашку, и выморозил всё, что когда-то было внутри. Я сам выгнал: нечего ему было умирать от холода вместе со мной. И вроде как не о чем жалеть. Но на самом деле… …на самом деле, до меня слишком поздно дошло, что двое погибающих от холода людей друг друга согревают, в то время как один — замерзает насмерть. :: Гудок. Гудок. Гудок. Гудок. Щёлканье трубки о рычажки. — Да, слушаю. — Бобби, тащи свой зад в машину и езжай в Небраску. Он меня достал. — Эллен? Что за нахер у тебя слу… — Не у меня. Твой Винчестер снова нажрался и разгромил мне полбара. — Опять? Он опять ездил посмотреть на него? — Опять. И, наверное, не только посмотреть, судя по тому, что он несёт... пьяная скотина. Молчание. Только слышно, как где-то на том конце надрывается второй телефон. — Бобби… забери его. Как он воет, пока все рушит, — это не уснуть. Пожалуйста. Мы больше не… он будто нарывается… Телефон с той стороны умолкает. — Я еду. Но ничего не смогу сделать.