Одиночество

Я всегда был одиноким человеком. Куда бы я ни пошел, что бы ни делал – одиночество преследует меня, то высматривая из-за ближайшего угла, то поджидая за очередной дверью. Оно наблюдает за мной на работе, в метро и даже в моей постели, словно выжидая момента для нападения, момента, когда я наиболее слаб. В такие моменты оно охватывает меня с головой, становится таким мерзким, таким невыносимым, что замещает собой все остальные чувства. Порой оно словно витает в воздухе, и кажется, что стоит всего лишь протянуть руку – и оно сядет мне на раскрытую ладонь, такое мелкое, колючее и с невыносимой грустью в глазах. Одиночество приходит неожиданно. Его нельзя предвидеть и очень сложно прогнать. Оно набрасывается быстро и резко, укутывает с головой, заставляя меня упиваться собственным несчастьям, и, нитка за ниткой, разматывать клубок своего бездарного прошлого. Порой одиночество заполоняет меня без остатка, порой одиночество – это и есть я. Иногда я пропитан им насквозь, позволяя этой колючей мерзости забраться в каждый закоулок моей души и запуская её в свой лабиринт извилин с такой легкостью и беззаботностью, словно она отныне и есть обитель этого дряхлого тела. А теперь разрешите представиться – меня зовут Николай, мне 32 года и я – ходячий мешок печали. Я ужасно одинок, но из-за своей социопатии я не могу завести себе друзей. Кажется, я просто не умею общаться с людьми, и при любом зачатке милой беседы превращаюсь в имбецильного кретина, которому, для полноты картины, не хватает лишь выпустить ниточку слюны изо рта и выдрать себе клок волос. Эти мысли убивают меня, и, чтобы не думать о них, я забиваю голову всякими дурацкими фактами, скучными и совершенно бесполезными, но помогающими мне забыть о том, что я – социально-неадаптированная биомасса, которой, по задумке природы, вообще не должно существовать. Например, сегодня я проснулся ровно в семь часов утра, и, в очередной раз поразмыслив о смене мелодии на будильнике, пошел на кухню, медленно, как средневековый корабль, рассекая пространство перед собой. Мой завтрак на сегодня – тосты и шоколадное масло, купленное, как обычно, в магазине через улицу, у хорошенькой голубоглазой продавщицы, с которой я бы обязательно заговорил, если бы не знал, что снова буду выглядеть как форменный идиот. Затем – кофе, после которого я немного взбодрился, и водные процедуры. В ванной, стоя перед зеркалом, я чистил зубы и представлял, как буду выглядеть в старости, но потом я вдруг подумал, что просто не замечу этой разницы, так как стареть буду постепенно, и все возрастные рамки для меня сотрутся. Потом я подумал о том, что, на тридцать третьем году жизни, чищу зубы полностью машинально, каждое утро, совершая одни и те же движения в одно и то же, до минуты, время. Машинальный душ, машинальное питание; мне стало интересно, сколько вещей за сутки я делаю машинально, не задумываясь, но потом до меня дошло, что из таких вещей и состоит моя жизнь. Автобус, который везет меня на работу, останавливается одиннадцать раз, причем моя остановка (почти у подъезда) самая людная, и на ней практически никогда не удается найти свободного места в автобусе. В этой бурлящей, как море в шторм, толпе очень жарко, независимо от времени года, поэтому к вечеру на моей рубашке, будь она любого цвета, кроме белого, начинают отчетливо виднеться следы пота. Поначалу меня это жутко раздражало, но потом я просто купил себе шесть разных рубашек, на каждый из будней, а по воскресеньям, в свой единственный выходной, просто стираю их все. Работаю я архитектором. Мой офис находится на девятом из двенадцати этажей здания (двести шестьдесят четыре ступеньки пешком и тридцать шесть секунд езды на лифте). Здесь можно забраться на крышу, и это важно, потому что именно там я провожу лучшую часть своего дня. На крыше почти никогда нет людей, и я частенько выхожу туда проветриться. Это, знаете ли, сроду «перекура», но для тех, кто не курит. Всегда считал этот штамп жуткой общественной несправедливостью: «перекур» всегда звучит убедительнее, чем «я просто вышел на минутку проветриться». Так же я сделал и сегодня: стоило стрелке часов перевалить за обеденное время, как я, оставив все свои незаконченные дела, отправился наверх. Крыша – это волшебное место. Здесь одиночество не гложет тебя, а убаюкивает; здесь оно больше не витает в воздухе, а ласково мурчит и садиться тебе на плечо, и вы оба смотрите вниз, на городскую суету, на мельтешащих людей, которые снуют по улицам, как муравьи в своем встревоженном домище. Ты как бы возвышаешься над городом, наблюдаешь за его жизнью, а твоя при этом полностью замирает, и только ритмичный стук сердца напоминает тебе о том, что ты – всего лишь человек, а не наблюдающее за жизнью муравейника божество. Сегодня все было как обычно: люди внизу ходили в одну-другую стороны, а машины сигналили в пробке и продвигались к следующему повороту, где их ждала пробка еще больше. Движение в этом участке города походило на гигантского умирающего змея, который лениво полз по улице, издавая звонкий предсмертный визг. Что? Змеи не визжат? Ничего не знаю! Сегодня все было по-старому, кроме этого назойливого чувства, что я здесь не один. Догадки подтвердились: обернувшись, я увидел молодого парня, который стоял возле края, но не так, как я, а совсем уж близко, просто до невозможности. Его подошва уже свисала почти наполовину, и тогда я подумал, что он, должно быть, не видел меня (но согласитесь – трудно не увидеть единственного на пустой крыше человека), либо его довели до отчаяния так, что ему стало просто всё равно. И тогда я словно попал в сюжет заурядного фильма, знаете, когда один герой хочет свести счеты с жизнью, но тут появляется его друг и так душевно выдвигает тому список причин, чтобы жить, что смертник отказывается от своих намерений. И речь даже не в том, что наша жизнь – не кинофильм, а в том, что я – полная противоположность тем людям, что убалтывают таких вот самоубийц. То есть, не исключено, что после моей реплики он тем более спрыгнет, но не могу же я просто смотреть на это торжество смерти над будничной суетой. -Стой, - юноша повернулся ко мне, и я увидел его грязное лицо, порванную, как у бомжа, одежду, взлохмаченные волосы и полное отсутствие желания к жизни в глазах. И тогда он ответил мне. Не знаю, чего я от него ожидал, но явно не этого вопроса: -Почему? Мои глаза забегали по сторонам, сердце бешено заколотилось, а мозг засорился в тщетных попытках сгенерировать на ходу смысл жизни. Казалось, я волнуюсь даже больше, чем он, хотя мысли о суициде, как убога бы ни была моя жизнь, ни разу не посещали мою голову. И я сказал ему: -Просто. Я сразу же понял, как глупо это прозвучало, и добавил первую схваченную в извилинах фразу: -Хочешь в гости? Парень уставился на меня и приоткрыл от удивления рот. От падения его все еще отделяли несколько сантиметров подошвы, но сейчас в его глазах хотя бы появилась искорка. -Ты нормальный? – со всей серьезностью протягивает тот. То есть, он хочет спрыгнуть и спрашивает, нормальный ли я? Однако ирония в том, что нормальным меня можно считать лишь условно. -Да. Некоторое время мы просто смотрели друг на друга и молчали. Я хотел что-то сказать, но не решался, и тот, видимо, придерживался этой же стратегии. На мгновение я подумал, что мы оба попали в такую себе противофазу, и теперь нам суждено стоять вот так вечно, но парень заговорил первым: -А чего так? Я пожал плечами. -Не знаю. На более высокодуховные мысли меня пока не хватало. -Ладно, - тот повторил мой жест плечами и отошел от края. И это был, как ни странно, один из моих самых нормальных диалогов.