Одиночество

Правильные слова всегда опаздывают. Что бы ты ни делал, как бы себя не вел – то, что ты должен был сказать, всегда приходит в голову тогда, когда оно уже, по сути, и не нужно. Ответ на экзаменационный билет вспоминаешь уже в дверях аудитории, а остроумная шутка придумывается в точности через секунду после словесной перепалки. И тогда ты представляешь, как эта же ситуация повторяется в будущем, и ты выдаешь правильный, единственно верный ответ, и мир вокруг замирает. И в эту секунду, в это мгновение своего воображаемого триумфа, ты выходишь из ситуации победителем, а все твои оппоненты, повесив нос, исчезают куда-то в туман. Некоторое время ты еще держишь этот ответ в голове, словно ожидая, что он вот-вот, да пригодится снова. Но этого не происходит, потому что идентичных ситуаций не бывает. -Одумайся, не прыгай! – стоя в душном, забитом донельзя автобусе я представляю, что на самом деле сказал эти слова. – Вспомни свое детство, вспомни, как ел мороженное или смеялся, бегая с друзьями по улицам. Разве тогда ты хотел спрыгнуть? Разве может некоторая неприятность испортить все те приятные моменты, которые из года в год протягивались через всю твою жизнь? И что есть жизнь, если не череда черных и белых полос? Думаю, это прозвучало бы достаточно убедительно. Так что теперь я знаю, что говорить, встретив самоубийцу на крыше здания. Еще одно событие в мою копилку тех, что никогда больше не произойдут. -А скоро наша остановка? А тот парень больше не выглядел грустно. Он стоял рядом со мной, держась за поручень, и был словно окутан невидимым щитом, отгоняющим лишних людей. Да, пассажиры шарахались от него, от его внешнего вида, но тот лишь смотрел в окно и качал головой в такт мелодии, доносящейся из этого типично водительского «Радио Шансон». -Скоро, - не задумываясь, ответил я. Однажды я уже ушел с работы средь бела дня, из-за чего получил нагоняя от начальства. Сейчас я сделал это снова, но сегодня последствия меня не волнуют. Я ведь, между прочим, жизнь человеку спас! -А меня Ваней зовут, - протянул парень для поддержания нашей незамысловатой беседы. Отлично, имя. Значит, отныне я буду называть его не «парень с крыши», а Ваня. Правда, я жутко хотел, чтобы мне вообще никак не пришлось его называть, чтобы он прямо сейчас пожал мне руку и вышел на одной из следующих остановок, но не тут-то было; он вышел на моей же остановке и назойливо преследовал меня до самого подъезда. «Что за глупость? – спросите вы. – Ты же сам его пригласил!» Так и есть, но это было неосознанно, то есть, я просто сказал первое, что взбрело в голову, только и всего. Думал, это послужит началом для милой беседы, после которой тот, улыбаясь и благодаря меня за спасение, спустится вниз и уйдет восвояси. Но не тут-то было. Ваня не ждал от меня подробностей, не ждал объяснений – он просто молча следовал за мной, как дворовой пес, которого накормили вкусными котлетами. Следовал до самого подъезда. -Послушай, Ваня. Я не хотел звать тебя к себе, я просто чувствовал, что обязан сохранить тебе жизнь, во что бы то ни стало. Каждый поступил бы так на моем месте. Человек стремится созидать, а не разрушать, и насилие для него противоестественно. Никто в здравом уме не захочет наблюдать за смертью, и уж тем более – быть её бездействующим соучастником. Я спас тебя, но это вовсе не значит, что я разрешаю тебе поселиться у меня в квартире. Надеюсь, ты не держишь на меня зла. Прощай. Всего этого я не сказал. -А ты из молчаливых, да? – бросил тот уже в лифте (девятый, он же последний, этаж; сорок шестая секунда лифта; восемьдесят первая ступенька лестницы). Один из интересных моментов моей социопатии: я просто не могу отвечать на подобного рода вопросы. Мне всегда кажется, что в них таится подвох, а оппонент просто норовит выставить меня идиотом. Но промолчать еще раз было бы ужасно невежливо, и я ответил: -Не-ет. Получилось уж чересчур тихо и по-детски жалобно. Ваня покосился на меня и уже было раскрыл рот, чтобы задать еще один совершенно неважный вопрос, но двери лифта лениво разъехались и я, позвякивая в руке ключами и с видом, что никакого гостя со мной и в помине нет, направился к двери. Признаться, я немного испугался. Все же, парень этот был высокого роста, не хилый, но и не Аполлон, и в драке бы меня победил (ладно, не буду возвышаться – меня бы любой победил). Открыв дверь, я представил, как он отталкивает меня в сторону, врывается в квартиру и крадет оттуда все, что не привинчено к полу, но этого не происходит. И тогда я начинаю представлять, что сделаю, если замечу у того хоть какие-либо признаки агрессии. Представляю, как бегу на кухню и хватаю нож, и тут же напрягаю мозги, вспоминая место, куда я в последний раз его положил. -Вы у меня даже ничего не спросите? – Ваня разулся и застрял в прихожей, ожидая разрешения двинуться дальше. -Спрошу, - бросаю я и закрываю за собой дверь. Я подумал, что мне стоит расспросить его о случившемся на крыше. Затем в голове пронеслась мысль, что ему, должно быть, очень холодно тут в своих дырявых носках, и что мне следует дать ему свои тапки. В итоге эти две мысли пересеклись, сцепились друг в друга и вывалились из меня каким-то безобразным словесным комком: -Будешь тапки? -Буду, - буркнул тот, расплываясь в ехидной ухмылке. Чего он хочет? Каковы его намерения? Уйдет ли он через пару часов, попросится ли ночевать или ПОТРЕБУЕТ последнее? -Расскажи о себе, - я кинул ему тапки под ноги, и мы оба прошли в холл, а затем – на кухню. -А у вас есть семечки? – тот проигнорировал мой вопрос и пробежался по кухне своим шустрым взглядом. – У вас что, нет семечек? Я покачал головой. -Жаль. А то, знаете, у нас в детдоме мы либо лузгали семечки, либо искали семечки, чтоб полузгать. Мы их там как что-то незаконное хранили, потому что если взрослые увидят – отберут. Им, видите ли, не нравилось, что шелуха везде. И тут я всё понял. Не шибко жизнерадостная картина нарисовалась у меня в голове, причем быстро и в деталях: парню исполнилось восемнадцать, или шестнадцать (или сколько там нужно, чтобы ты считался «взрослым»?), и всё, и конец, из приюта пинают ногой и закрывают дверь. И после пары дней (часов, недель?) бесцельного скитания по улицам в голову приходит мысль, что жизнь-то, пожалуй, и кончилась. Благо, высоток вокруг полно – в любой момент залезай на любую и прыгай. -Причем когда я был маленьким, - когда я отправился в спальню, чтобы переодеться, тот последовал за мной, - семечки были вообще роскошью. Потому что старшие если видели, то отбирали, а если тебя палили за улепётыванием семечек, ну, или хотя б одну скорлупку на кровати находили – то все, пиши пропало. -Ты надолго? – спросил я уже в спальне и испытал ужасное облегчение. Я считал, что этим вопросом я намекну ему на более дельные откровения, чем байки о семечках, но всё тут же пошло наперекосяк. -Ясно, - в глазах Вани показалось былое безразличие к жизни. – Так бы сразу и сказал, что не хотел, чтоб я приходил, - тяжелый вздох. – Ну, раз ты меня прогоняешь, то меня тут больше ничего не держит. Не успел я опомниться, как Ваня уже был на кухне. Сначала я вздохнул с облегчением, но потом услышал скрип открывающегося окна и, с замиранием сердца, устремился к своему гостю. -Внимание! – тот уж стоял на подоконнике и даже согнулся, готовясь завершить свое дело. Говорил же он достаточно громко, чтобы там, внизу, его могли услышать. – Я сейчас прыгну. -Стой, - повторил я почти так же, как на крыше. Вот она, та ситуация, ради которой я хранил в голове тот жизнеутверждающий монолог! Но произошло нечто обидное – я просто не смог его воспроизвести. Ни слова. -Позволь мне пожить у тебя, незнакомец! – Ваня, казалось, готов расплакаться. – Всего пару дней, и я найду себе место в этом мире, а когда заработаю первые деньги – расплачусь с тобой за всё, правда-правда! Не отвергай меня, незнакомец, иначе ты не оставляешь мне выбора! Когда парень уже высунулся из окна, я представил себе, как его бездыханное тело лежит на холодном, багровом от крови асфальте. Затем – как на место приезжает милиция, а случайный свидетель, который застал падение этого сумасшедшего, говорит, что прыгнул он с моего окна, либо, добавив чуточку воображения – что я его и вовсе толкнул. Милиция меня арестовывает, потом меня приговаривают годам к, эдак, тридцати исправительной колонии, так что выйду я только к глубокой старости, если вообще выйду. -Ладно. Да, я согласен, согласен на все, только пусть он уже слезет с этого треклятого подоконника.