war of hormone

Размазав кулаками по глазам остатки сна, Тэхён выбирается из вороха одеял. Утро встречает лучами солнца, пробивающимися в комнату сквозь небрежно зашторенное окно. Кожа горит, в голове звенящая пустота, а в руках и ногах слабость, и Тэхён, прислушавшись к ощущениям, не обнаруживает среди них того, что обозвали «дежа вю». Были бы высохшие слёзы на щеках, раздражающие кожу, была бы пропасть, куда комом катятся израненные чувства, был бы мерзкий облепивший тело стыд, было бы и дежа вю. Но в этот раз всё иначе. Или Тэхёну хочется так думать? Он наступает одними пятками на прохладный пол и тянется. Голос, убаюканный шёпотом Чонгука, под который засыпал и Тэхён, молчит. Впервые в жизни этому маленькому сумасшествию, персональному монстру нечего противопоставить Тэхёну. Старший оглядывается на кровать, где под толщей из одеяла спит, должно быть, изрядно уставший Чонгук. А пока он спит, Тэхён, облизнув всё ещё припухшие губы, подкрадывается к шкафу, чтобы раздобыть своему обнажённому и разукрашенному красными отметинами телу немного одежды. С трудом он выискивает среди деловой одежды треники и футболку. Натянув на себя чуть великоватую одежду, Тэхён старается как можно лучше замаскировать следы своего налёта на шкаф. Пока его ладонь не касается чего-то шершавого. Чего-то такого знакомого на ощупь, что он задерживает дыхание. Тэхён ныряет рукой под тёмно-зелёный свитер крупной вязки и выуживает из-под него бумажный альбом. Свой собственный альбом. Секретный, чёрт возьми, альбом, о котором он сокрушался в аэропорту, дожидаясь самолёта, потому что вытащил его и забыл, оставив на самом видном месте. А Чонгук нашёл. Чонгук видел его. И от этого Тэхёну становится стыдно и волнительно. Чёрт. Дрожащими руками он перелистывает страницы. На каждой из них — Чонгук. Чонгук, скучающий за ноутбуком, Чонгук, читающий книгу, Чонгук, не дошедший до своей комнаты и уснувший на диване в гостиной. У Тэхёна комок в горле, он касается средним и указательным пальцами рисунка, чуть смазывает мягкий грифель, затеняя блик на кончике носа Чонгука. Тэхён оборачивается, расслышав за своей спиной шуршание. Он судорожно выдыхает воздух и прикусывает губу, когда видит Чонгука, откинувшего одеяло, лежащего на животе, и робкий луч солнца, ласкающий дракона на его спине. Чонгук такой красивый, что Тэхён даже боится задумываться о том, за какие заслуги заполучил его, вдруг потеряет. Он с трудом находит в комнате карандаш, на подоконнике, вместе с исписанным блокнотом. Карандаш совершенно не пригоден для рисования, какой-то твердый и резиновый, но Тэхёну плевать — сейчас и он сойдёт. Усевшись прямо на пол, он, жадно поглощая брата глазами, не глядя на бумагу, одной линией показывает очертания тела. Первое касание листа — на эмоциях, свежим взглядом — самое важное, самое правильное. Как и чувство, важно уловить его прежде, чем сомнения растопчут и затолкают на самые задворки сознания. Теперь Тэхён знает об этом не понаслышке. У него нет ластика, недостаточно света, и работа получается тёмной, с наслоением множества линий, грязной и перегруженной, как собственные чувства к Чонгуку, переполняющие его с кончиков пальцев ног до самой макушки. Тэхён думает, что если его сравнить с животным, то только с китом, у которого при выдохе фонтан чувств с макушки испаряется. Он тихонько смеётся, в уголке листа рисует крошечного кита, устало откладывает альбом и растирает на почерневших пальцах блестящий дешёвый грифель. А когда поднимает глаза, то с шумом выдыхает все то, что накопилось, опустошая лёгкие с самого дна. Чонгук смотрит ещё сонно из-за паучьей сети сна и, облизнув губы, улыбается по-дурацки – так с виду и не скажешь, что в жизни он более чем солидный и рассудительный человек: — Доброе утро. В это самое мгновение Тэхён влюбляется, как девочка школьных лет, и от этого делается совсем неловко. Он скручивает пальцы и кивает, мол, доброе, и на ощупь тянется вперед, чтобы встать и, может, прогнать смущение. Завтрак пойти приготовить или проверить почту. Хотя подобное даже звучит глупо. Но Чонгуку всё ни по чем. Вместо того чтобы встать и засобираться по своим делам или обратить внимание на ауру неловкости, повисшую над Тэхёном дымовой завесой, он хватается за чужое запястье, дёргает на себя, роняя поперек живота, и обнимает как панда дерево – неотцепляемо. У него в жизни наконец-то всё на своих местах, солнце только для него светит, и хрена с два он теперь упустит возможность поваляться подольше в постели. — Впервые за два года выспался, — сообщает он, обдавая шею Тэхёна тёплым дыханием. — Но было бы ещё лучше, если б ты так и остался в моих объятиях. Слова никуда не годятся, они уже выросли из того, чтобы пытаться окутать свои чувства розовыми соплями, но Чонгуку катастрофически не хватало нежности всё это время. Поддержки ждать было неоткуда. Как и любви. И пускай у них нет права быть вместе вечно, встретить старость и умереть в один день, он больше не намерен держать в себе что-то. Будет говорить то, что думает на самом деле. Неважно, каким оно будет или как отразится в будущем. Сейчас – это всё, что у них есть. Он целует Тэхёна под линией челюсти и, не дав шанса выпутаться, переворачивает их, внезапно оказываясь прямо над ним. Какая удачная поза. Сердце Тэхёна, ещё недавно смирившееся с близостью брата, ухает в низ живота. Наступит ли день, когда он сможет контролировать свои чувства? Вероятнее всего – нет. Чонгук ведёт пальцами по его лицу, очерчивая подушечками контур мягких губ – самых мягких из всех, которые ему доводилось когда-либо целовать, опускается на шею, выводя замысловатые узоры по угловатым ключицам в широком вороте футболки, и останавливается только тогда, когда дыхание Тэхёна становится рваным и поверхностным, будто он пробежал несколько этажей вверх по лестнице. Всё это время младший не отводит от брата свой голодный, полный желания взгляд. Кожа под его пальцами создана, чтобы её ласкали. — Как насчет того, чтобы тоже сделать тебе татуировку? — хмыкает он, стремительно опуская руку туда, где Тэхён сейчас нуждается в прикосновении больше всего. Старший хрипло выдыхает, когда ладонь Чонгука сжимается у основания его члена. — Я бы хотел увековечить свой портрет на твоём бедре. Можно с надписью. Что-то вроде «здесь был Чон Чонгук, младший брат и любовник». Тэхён не против умереть именно вот так, от прикосновений Чонгука, не против простить ему всё, что было, и даже эти наглые самодовольные слова. Давай без глупостей, советует внутренний голос. Но Тэхён был бы не Тэхёном, если бы сердито не выплюнул, краснея при этом то ли от смущения, то ли от возбуждения: — Только после того, как ты набьёшь у себя на щеке мою задницу с подписью: «Здесь был Чон Чонгук, маленький похотливый мерзавец». Охуеть как глупо получается, но Тэхён искренне считает, что имеет на это право — сам он, в конце концов, сейчас чувствует себя, как последняя шлюха. Имя Чонгука уже выбито с внутренней стороны грудной клетки, так зачем ещё эта нательная маркировка? Ни грамма эстетики, ни глубочайшего смысла в ней нет. Щурясь лукаво, Чонгук ухмыляется – с его подачи Тэхён всегда вспыхивает как спичка, но горит долго, красиво и ярко, не прогорает. Прошло уже два года, а спеси у обоих не поубавилось. Наступит ли день, когда Тэхён перестанет огрызаться на младшего брата? Вероятнее всего – нет. Чонгук склоняется на согнутой руке, клацая зубами в миллиметре от тэхёновых ресниц, другая его рука всё ещё имеет над старшим некоторую власть, сжимая и разжимая налитый член. Дрожь током проходит через тело Тэхёна, он кладёт руки на грудь младшего, едва сохраняя на лице достойное выражение и прикусывая нижнюю губу. Оба вспоминают минувшую ночь: как легко скользил член Чонгука в растраханную дырку, с какой неохотой Тэхён выпускал его из себя, умоляя, чтобы тот не останавливался. Чувствуя на ладони мокрое пятно, Чонгук хмыкает: — Боюсь, ни один художник не сможет в точности передать оригинал. — Правда? У Тэхёна по лицу расплывается довольная улыбка, он тянется вверх и, словно переключившись с гнева на милость, обвивает шею младшего брата. Притянув его к себе, целует в губы громко и нелепо, не как любовника, а как соседского малыша, едва научившегося ходить. Порой Тэхён ловит себя на мысли, что всё ещё видит в Чонгуке ребёнка. Пожалуй, за исключением тех моментов, когда тот его трахает. Несколько секунд старший ждёт, когда же голос ответит ему чем-нибудь едким, но голос молчит, не болтает, видимо, с Тэхёном уже говорить не о чем, настолько он конченный. — Тогда мне следует чаще показывать её тебе? Да, определённо. Чонгук намерен подолгу ей любоваться и с наслаждением пользоваться. Тэхён разводит ноги и опускает взгляд вниз, на красноречивый стояк младшего брата, когда тот просовывает ладонь под резинку пижамных штанов и смазывает липкую каплю с набухшей головки. Между ног Тэхёна влажно и горячо, так что смазка им вряд ли понадобится. В голове – ни одной приличной мысли, только густой вязкий туман. Чонгук думает, что, возможно, оно того стоило. Потерять однажды, чтобы обрести вновь. Впереди их ждёт долгий путь. Чуть менее извилистый и сложный, чем до этого, хотя – кто знает. Финишная лента ещё далеко, и негоже заглядывать в будущее.