war of hormone

Всё то время, пока машина плетётся к дому, Тэхён прячет лицо в шарфе. Чонгук совершенно бесстыдно поворачивает голову и наблюдает за тем, как Тэхён утопает в бликах заката и огнях витрин. В это время года темнеет стремительно быстро, и когда они подъезжают к дому, наступают первые минуты ночи. Хотя по времени вечер, но за дверью машины так темно, что Тэхёна невольно клонит в сон. Он выбирается из машины, дрожа от холода, и ругает себя за то, что выглядит так жалко. Хотя ему, наверное, даже хочется выглядеть жалко. Он делает это почти сознательно – кто знает, быть может, так ему перепадёт чуточку больше внимания от Чонгука? Младший кивает головой водителю, медленно дышит, и из его рта вылетает и развеивается белый пар. Тэхён облизывает губы, он хочет курить – от страха и прочих нервов. Машина отъезжает, а он так и застывает в своём смешном пуховике, новом шарфе и вязаных варежках, которые отродясь не носил. Между ними снова появляется напряжение, и Тэхёну хорошо известна его природа. С минуту они молча смотрят друг на друга, словно выжидая, а потом Чонгук манит его рукой и, развернувшись, идёт к дому. Тэхён смотрит ему в спину, ощущая где-то под сердцем острые лапы боли. Что-то впивается ему в нутро, пускает кровь, убивает изнутри. Тэхён делает шаг, ещё шаг и ещё, ему мерещится, будто это последний шанс коснуться Чонгука. Будто то, что они увиделись и даже провели вместе несчастные сорок минут, какое-то странное стечение обстоятельств. И такого больше не будет. Чонгук вернётся к делам. У него не останется на Тэхёна времени. Их история закончится так же, как началась – сплошными сожалениями. Когда дверь открывается, тёплый воздух хлещет по дрожащим губам. В голову ударяет густым, почти осязаемым электричеством, и влюбленная в Чонгука часть Тэхёна (а она не меньше девяноста девяти и девяти десятых процента) ловко хватается за мгновение. Тэхён резко, почти грубо хватает брата за плечо, и тот моментально разворачивается. С секунду старший таращится на него, как безумный, тяжело дыша, краснея, решаясь на очередную глупость. И ведь решается. Губы Чонгука мягкие, неожиданно тёплые по сравнению с его собственными, и Тэхён быстро целует их в страхе, что отнимут. А над головой младшего из братьев взрываются фейерверки, и это ощущение сродни детской панической атаке от раскатов грома, когда он бежал в комнату к старшему и прятался под его одеялом. Схватив за дутый рукав пуховика, Чонгук буквально оттаскивает от себя Тэхёна, таращится на него изумлённо, не понимает, зачем тот… и после находит ответ. Тэхён дрожит, трясется как осиновый лист, а глаза горят диким неистовым светом, как во время драки или секса. Только теперь свет этот отнюдь не от ненависти, ну не станет нормальный человек накидываться с поцелуями при таких обстоятельствах. Хотя о чём это он, это же Тэхён. Уж он-то способен на любую глупость. В памяти всплывают слова, сказанные не позже, чем час назад. «Всё в прошлом». Тэхён сам так сказал, и что теперь? Чонгук усмехается, щурится, как раньше, будто и не было двух потерянных лет. Наклонив голову, он облизывает влажные губы, ещё помнящие острый вкус тэхёновых поцелуев, толкает застывшего каменным изваянием брата к стене в прихожей и накрывает его рот своим. Да похуй вообще. Он запускает ладони под куртку, скользя языком между тэхёновых губ. Это похоже на то, чем они занимались раньше – страсть, оголенными нервами вывернутая наружу, не даёт им нормально дышать. Только сейчас всё иначе. Сейчас Чонгук почти нежен в каждом движении: тянет молнию вниз, давая парню выпутаться из пуховика, и снова пригвождает к стене, чувствуя вцепившиеся в плечи руки. Лижет под подбородком, когда Тэхён откидывает назад голову, прикусывает линию челюсти и рвано дышит в шею, ведя носом до уха. Блять. – Почему? – полушёпотом произносит он, кусая старшего за мочку. Тот ставит ладони на стену, хотя ему безумно хочется касаться брата повсюду. Господи, как же ему хочется. – Скажи это, Тэхён, и больше я тебя не отпущу. Сначала старший даже не понимает, о чём просит Чонгук. Он вообще мало соображает, смакуя во рту привкус губ и языка младшего. Тэхён запрокидывает голову, трётся затылком о стену и сдавленно стонет, когда Чонгук снова кусает, но уже в шею. Был ли смысл в этих двух длинных и мучительных годах, спрашивает голос, если ты снова сам бросился на него и готов раздвинуть ноги? Тэхён поднимает руки, отталкивается от стены и обнимает Чонгука, кладёт голову ему на плечо, если надо, он и повиснет, лишь бы тот не ушёл. – Я уже говорил, – с нотками отчаянья, но без злобы в голосе шепчет он, будто их подслушивают. – А ты надел на меня ошейник и трахнул в рот. Вот что он оставил в прошлом – бесконечные обиды, а не Чонгука, его несносный характер и тепло любимого тела. «Ты помнишь, как говорил это?» – почти срывается у Чонгука, и пальцы сжимаются в кулаки. Он соскребает себя по кусочкам и не может понять, верно ли понял смысл сказанных слов. Правда ли, что признание двухлетней давности до сих пор не потеряло силу? – Я мудак, – хмыкает он, зарываясь пальцами в тёмные волосы на затылке брата, а второй рукой перехватывая за узкую талию. Обнимать его вот так – разве не предел мечтаний? И ему всё равно, что будет завтра. – Тэхён, посмотри на меня. Нехотя отлипая от младшего, тот выпрямляется, нервно облизывая губы. А Чонгук обхватывает его лицо тёплыми ладонями и смотрит прямо в глаза. Так, что непослушное сердце пускается в пляс и бухает набатом в ушах, а воздух-предатель встаёт поперек горла. – Что два года назад, что сейчас. Я люблю тебя. А Тэхён знает. Знал два года назад, знает и сейчас. Поэтому признание, озвученное Чонгуком, не звучит для него так неожиданно, как ему казалось. Три слова не разрушили ничего, ничего не испортили – напротив, всё словно встало на свои места, как если бы Чонгук вставил последний кусочек пазла в мозаику их странных отношений. Лицо Тэхёна так уютно умещается в чужих ладонях, согревает щеки, становится почти жарко, и он вдруг смеётся, радостно и печально одновременно. – Мы такие идиоты, – шепчет он, поворачивает голову и целует сухими губами пальцы младшего. И правда, какие же они идиоты. Всё могло закончиться ещё тогда, в то утро, когда Чонгук пришёл в комнату Тэхёна, когда заявил на него права. Хотя какие к чёрту права? Тэхён не вещь, чтобы всецело принадлежать ему. Теперь Чонгук это понимает. С самого начала понимал, но был слишком зациклен и одержим, чтобы заставить себя думать иначе. Глупые, запутавшиеся, сбившиеся с пути – такими они были, такими и остались. Только с этой минуты стёрта тонкая грань недосказанности. И больше никто не встанет на их пути. Чонгука кроет от нежности, от невозможности момента и, чёрт возьми, от любви. Он утыкается лицом в волосы брата, прикрывает глаза и втягивает носом знакомый аромат морской свежести. Такой родной, желанный и любимый. В паху тяжелеет от осознания, что теперь он будет каждую ночь обнимать Тэхёна, целовать его и прикасаться к нему столько, сколько захочет. И пусть весь мир подождёт. – Кажется, – со смешком напоминает Чонгук, наклоняясь и обжигая сбивчивым дыханием чувствительную кожу за ушком, – я задолжал тебе за два года. Душа у Тэхёна не на месте, он так и чувствует той своей частью сознания, отвечающей за подозрительность, что что-то здесь не так. Ну не может всё быть так просто, да? Ради чего были все эти годы мучений, если они, в конце концов, просто впились друг в друга, как две половинки магнита. Не может же? Тепло тела Чонгука пробирается сквозь одежду, окутывает всего Тэхёна от макушки и до кончиков пальцев, и ответ приходит сам собой. Конечно же, может. И эти дурацкие два года не были напрасны, если привели его в итоге к порогу дома, толкнули в объятия Чонгука, в самую пропасть, упав в которую, он взлетел до самых небес. – Задолжал, – улыбнувшись, соглашается Тэхён. Он чувствует себя каким-то прежним, и Чонгук тоже прежний, совсем ребёнок; это стирает, рушит, крошит все преграды в одно мгновение, но Тэхён больше не удивляется тому, как это просто. Страх перед младшим рассеивается дымом на сквозняке. Его ладони между телами, распахивают вычурное пальто, ведут вниз по животу, скользят под брюки. Тэхён чувствует, как Чонгук замирает и удивлённо смотрит на него. Тэхён отвечает ему озорной улыбкой и прищуром глаз-полумесяцев. Расслабившись, Чонгук тихонько смеётся, вжимая старшего в стену. Между ними рождается что-то тёплое и почти осязаемое. Доверие. Он хочет Тэхёна и никого другого. Своего старшего брата, плоть и кровь, и это – расплата за его грехи. Их отношения невозможно узаконить, и они никогда не смогут избавиться от бремени ненормальности и неправильности. Но это их бремя, и цена была достаточно высока, чтобы понять, что убежать от него невозможно. Тем, кто нуждается во времени, всегда будет его мало. Но в их руках целая вечность, чтобы быть вместе. – Не торопись, Тэхён, – просит Чонгук, отпрянув на шаг назад и заглядывая в медовые глаза старшего. – Больше я не буду тебя заставлять. Улыбка стремительно сползает с лица Тэхёна. Чонгук что, не чувствует того же? То непреодолимое желание, справляться с которым едва ли хватает сил? А оно не станет ждать, сведёт с ума, в могилу загонит, если своего не получит. – Не торопиться? – упавшим голосом произносит Тэхён и делает уверенный шаг к Чонгуку, поднимает руки, чтобы обнять, но они застывают в нескольких сантиметрах от брата. – Ты, блять, шутишь? Я не видел тебя два года. А тут ты из душа, сука, высокий, красивый, с татуировкой на всю спину, а у меня никого эти два года не было... И ты, блять, говоришь мне не торопиться?! Сказать, что Чонгук поражён – не сказать ничего. В голове отголосками проскальзывают тысячи мыслей, начиная с того, что он все ещё единственный у Тэхёна, и заканчивая тем, что его брат хочет его ничуть не меньше. Облизнув вмиг пересохшие губы, Чонгук расплывается в усмешке. Сдержанность и терпеливость уступают место прежним – отложенным в долгий ящик – прожжённым эмоциям. Буйство красок, как в самых эпатажных картинах Тэхёна, вспыхивает перед глазами, разрываясь разноцветными пузырями и разукрашивая ставшую привычно блекло-серой жизнь. Искусно орудуя кистями и пигментами, глубиной цвета и тона, Тэхён насыщает Чонгука, дарит ему давно забытое ощущение движения, стремления и полёта. Игра, которую они вели на протяжении своего взросления, неотрывно наблюдая друг за другом, возобновляется. Круг замыкается, и рождается новая вселенная. И, как ни странно, победителей в этой игре двое. Чонгук отталкивает Тэхёна в плечо, и тот по обыкновению ударяется затылком о стену. Пульсация в плече чувствуется с новой силой, когда младший скалится, снова захлопывая клетку перед носом загнанного мышонка. Дыхание у обоих перехватывает, и струнами натягиваются нервы, оголённые, беззащитные, заряженные до максимума. Одно прикосновение, и мало не покажется никому. Тэхён захлёбывается в немом стоне, когда Чонгук нависает над ним, наклоняется, почти задевая изнывающие от недостатка поцелуев губы своими. Знакомая и в то же время забытая схема. Только на сей раз Тэхён не жертва, а Чонгук не насильник. – Даю возможность выбрать, – смакуя тёплое дыхание на своём лице, произносит младший с ухмылкой озабоченного восемнадцатилетнего мальчишки. – Прямо здесь, на кухне или в комнате? Он спрашивает не потому, что хочет потянуть время; он позволяет Тэхёну отметить начальную точку на карте предстоящего марафона. Рука Тэхёна зарывается в волосах на затылке Чонгука. Он сжимает её, прогибается в пояснице, приподнимаясь на цыпочки, как стриптизёрша у шеста. Тэхёну смешно, но он ловко примеряет на себя эту роль. Сильные руки Чонгука держат у поясницы, если младший отпустит – ослабшие ноги не выдержат, но старший всецело ему доверяет. – Сначала здесь, – властно, в тон Чонгуку, говорит Тэхён, – потом на кухне, а если у тебя ещё останутся силы, доберёмся и до кровати. В Чонгуке снова просыпается что-то нечеловеческое, что-то, что заставляет глаза загореться нездоровым блеском в полутьме. Датчики реагируют на движение, светильники вспыхивают ярче и освещают исказившееся в усмешке лицо. Он кивает, удовлетворённый ответом, и все планы, все встречи и бумажные дела идут нахуй. В его руках Тэхён льнет к нему, словно примагниченный, ластится и тянется за поцелуем. Он жаждет грубой ласки – как раньше, как им нравится больше всего. И вкус его губ все ещё горько-солёный, и пахнет он графитом, полынью и мёдом. Чонгук целует порывисто, врываясь языком в приоткрытый рот, кусая губы и посасывая язык. Тэхён стонет, изворачивается анакондой, цепляется за твёрдую ткань пиджака на его плечах. Секунда, и оба отрываются друг от друга, хрипло и рвано дыша, стаскивая с себя верхнюю одежду. Ненужные, осточертевшие шмотки летят на пол, забытые, выброшенные впопыхах. Ничто не должно больше отделять их друг от друга. Ничто не должно им мешать. Попутно разуваясь, Чонгук скидывает пиджак, расстёгивает несколько пуговиц на рубашке и снова срывается, притягивая к себе Тэхёна и смыкая пальцы вокруг его запястья. Возбуждение мечется по телу, подогревает температуру, не даёт сосредоточиться на чём-то одном. Губы, шея, руки, тело – он хочет всё и сразу. Всего Тэхёна. Без права на выбор, без остатка и промедления. Сейчас и всегда. И пусть судьба жестоко пошутила над ними, ему всё равно. Он не верит в судьбу, в переселение душ, в жизнь после смерти. Важно только то, что сейчас, что реально, что имеет смысл. А Тэхён имеет. В нём и есть смысл для Чонгука, только в нём и больше ни в чём. И если где-то в мире для них, ослеплённых любовью и похотью, найдётся какое-нибудь крохотное и жалкое местечко, они найдут там своё пристанище. Чонгук хмыкает, глядя на то, как дёргающиеся от перевозбуждения пальцы брата не могут справиться с ширинкой на джинсах. Он тянет его на себя, опуская ладони на пояс, заглядывает в глаза, когда Тэхён вскидывает голову, и тёмная мягкая челка каштановой россыпью ложится на лоб. Новый цвет волос подчёркивает песочно-смуглую кожу и в отдельности каждую родинку. Чонгук не может налюбоваться им. Застёжка щелкает, и молния поддаётся; штаны соскальзывают с тощей задницы под давлением чонгуковых рук. Утыкаясь носом в шею брата, Тэхён томно вздыхает, когда тот толкается в него тазом и сжимает пальцы на ягодицах. – Без смазки будет тяжело, – звучит в тишине грудной голос младшего, прерываемый хриплыми вздохами. – Уверен, что не хочешь переместиться в комнату? – Хочу, но мы не дойдём, – хрипло отзывается Тэхён, чувствуя властные руки на своей заднице. Сжигаемый желанием, словно раскалённой вулканической лавой во вздутых венах, он тянет Чонгука на себя и снова целует, проталкивая свой язык в его рот. – Ты плохо обо мне думаешь, – лукаво улыбается в поцелуй младший, подхватывает Тэхёна на руки с такой лёгкостью, от которой дух захватывает. – Ой, заткнись, – шепчет Тэхён, раздвигая пальцами ворот рубашки, чтобы жадно прижаться губами к шее. Тэхён думает, что может провести так вечность, и это даже входит в его планы, но Чонгук нарушает их – бросает поперёк кровати и выпрямляется. Несколько секунд он изучает старшего, возбуждённого и раскрасневшегося, странным взглядом, правой рукой расстёгивая пуговицы рубашки. Тэхён прикусывает губу и жалостливо скулит, когда Чонгук расправляется с последней пуговицей и буквально срывает с себя лишнюю деталь одежды. Тэхён смеётся, когда Чонгук забирается на кровать и нависает над ним. – Как в кино, – хрипит он, обнимая брата за шею, – только в сто раз круче. – Что за фильмы ты смотришь? – усмехается Чонгук, запуская тёплые ладони под тонкий мягкий свитерок и дразняще поглаживая подушечками пальцев нежную кожу, от чего Тэхён судорожно втягивает живот. – Погоди, я сниму, – говорит он, приподнимаясь, чтобы стянуть мешающийся свитер. – Нет, оставь, – обрывает его младший, ловко перехватывая чужие запястья и опуская их себе на плечи. Он снова наклоняется вперед, и Тэхён задыхается от восторга, зная, что в этот момент обводит пальцами своего дракона. – Мне так больше нравится. Тэхён фыркает: – Извращенец, – и сорвано выдыхает, когда Чонгук разводит его ноги и трётся членом о его задницу. Судя по ощущениям, Чонгук вырос и там тоже, хотя – боже милостивый – куда ещё-то. Пальцы больше не доставляют Тэхёну дискомфорта, как в первый раз. Он чувствует каждый из них, но боли нет, и, чёрт возьми, Чонгук слишком умело с ним обращается. Так, словно знает обо всех чувствительных местах и заветных уголках его тела: куда нажать, где надавить, а где – укусить и лизнуть языком. Тэхён плавится в его руках, насаживается сам, вызывая улыбку на губах младшего, краснеет, как девственница, хотя стоило бы уже привыкнуть, что с братом у них одна волна на двоих. В те моменты, когда они полностью поглощены друг другом, открывается не только второе дыхание, между ними создаётся прочная связь, золотым тиснением от сердца к сердцу. Тэхёну даже кажется, что при большом желании он сможет читать мысли младшего брата, а тот смело залезет к нему в голову. – Ты так меня сжимаешь, – пошло выдыхает Чонгук, прикусывая и оттягивая зубами кожу на внутренней стороне тэхёнова бедра. – Невероятно. – Господи, заткнись, – надсадно стонет Тэхён, утыкаясь в сгиб локтя и прогибаясь в пояснице. В нём скользят уже три пальца, гладкие и липкие от щедрого количества смазки, давят на простату, из-за чего член конвульсивно дёргается, но при любой попытке прикоснуться к нему и подвести себя к оргазму, Чонгук бьёт старшего по рукам. Чёртов садист. Он делает всё слишком медленно, будто может терпеть бесконечно, и Тэхёна это ужасно бесит. Ему жарко в свитере, который немилосердно пристаёт шерстинками к влажной от пота коже, и тело трясёт от возбуждения, свернувшегося пружиной внизу живота. И он не выдерживает, цепляясь за руку брата и резко дёргая его на себя. – Заебал, – раздражённо произносит Тэхён, но его мутные от желания глаза и блестящие от слюны губы заставляют Чонгука усмехнуться. Старший залезает на его бёдра, обвивая его одной рукой за шею, а второй нащупывая стиснутый под боксёрами член. Чонгук обнимает его талию, поглаживая ладонями спину, наклоняется вперёд и ныряет горячим языком в ямочку между ключицами. Откидывая голову и вытягиваясь по струнке, Тэхён, поддерживаемый надёжными руками, медленно выдыхает и, приподнявшись, опускается на твёрдый член, приоткрывая рот в поражённом «о» и смаргивая искры перед глазами. Знакомое выражение «небо в алмазах» всплывает в памяти, когда он пытается подобрать описание своим ощущениям. Пальцы младшего соскальзывают на его бока и крепко сжимаются, впиваясь ногтями в кожу. Тэхён наслаждается его потерянным самоконтролем.