Panem et Circenses

Вода касается края ванны, еще чуть-чуть и брызнет на пол. Слишком много налила. Никак не могла заставить себя протянуть руку и закрутить кран. Словно водяной поток расплавит сталь и коснется ее пальцев, едва подрагивающих, практически незаметно, но Джоанна чувствует. Собственная слабость злит девушку. Мейсон сжимает руку в кулак, ногти оставляют следы-полумесяцы на ее ладони, покрытой шрамами, неровной и шероховатой из-за деревянной ручки топора, что она так часто держала в руках. Полная воды ванна смотрит на нее безобидно, гладь ровная, на дне поблескивает закупоренное сливное отверстие. Джоанна переминается с ноги на ногу, а потом все же берется за края кофты, чтобы стянуть ее с себя. Тело ее всегда было далеко от совершенства. Сейчас же на коже то тут, то там красуются шрамы, ровные или причудливой формы, следы от ожогов, царапины. Девушка сдергивает с себя шорты, а за ними и плавки, оставаясь обнаженной. Снова переступает с ноги на ногу, сверля взглядом воду, будто там, в ней, сидят гремучие змеи, извиваются кольцами, вот-вот изогнутся, раскроют пасть, шипя, и нападут. В конце концов, Джоанна протягивает руку, выключает свет в небольшом помещении и переносит ногу через край ванны. Вода тут же принимает ее в свои объятия, и Мейсон на мгновение закрывает глаза. Паника не уместна. Это совсем не страшно. Это просто вода. Обычная, ничем не примечательная вода, которая течет из крана, которую греют в кастрюлях на плите, которую она пьет каждый божий день. Просто вода. Самовнушение, мантра работают. Она опускается в воду по самую шею, затылок кладет на бортик ванны, пальцами что есть силы вцепляется в холодные белые края. Лежит. Практически задерживая дыхание. Потом глубокий вдох, поднимая грудь, и снова выдох. Вода обволакивает, щекочет бедра и бока, чуть кусает ссадины, царапины и плохо зажившие шрамы. Всего лишь вода. Джоанна щелкает по ней пальцем. Раздается всплеск, и девушка отчаянно зажмуривается. Снова монотонный голос, механические вспышки света, вода и ток. Мейсон хочется заорать во все горло. До того страшно. Я дома. Я дома. Я дома. Это обычная ванная комната. Я дома. Я дома. Я дома. Джоанна Мейсон ненавидит Капитолий. За бесчеловечную диктатуру, за Игры, устроенные ради запугивания и развлечения, за ужасы, что преследуют ее по ночам, за крики в подушку, за слезы на своих щеках. Таких же соленых, как море в Четвертом Дистрикте. За собственную слабость. Она ведь должна быть сильной. Это ее суть, ее нутро, ее рвущий характер и шальной блеск в глазах. Джоанна Мейсон ненавидит Капитолий за то, что тот сделал ее слабой, никчемной девчонкой, которая не в состоянии побороть страх воды, просто взять в руку чертову мочалку и помыться. Это ведь просто. Механические действия в полумраке ванной комнаты, тихий плеск воды. Женские пальцы с силой сжимают жесткие волокна. Ткань царапает ей ладони, задевает свежую царапину, а Джоанна просто бездумно сидит, подтянув ноги к груди и обхватив их одной рукой. Другая бесцельно обмакивает в воду мочалку. Мыло белеет на краешке ванны столь сиротливо. Но у нее не хватает смелости взять его в руки. Все. Край. Предел. Она не может. Еще не прошло. Мейсон втягивает носом воздух, собираясь признать свое поражение. Глупо, конечно, может даже по-детски. Но она не такая сильная, какой всегда хотела быть. Высосали. Обездолили. Ничего не оставили. — Джоанна, сколько здесь можно торчать? — Дверь открывается с шумом. — Да еще в темноте сидишь, — произносит знакомый голос. Щелкает выключать, девушка щурится, поднимает голову и всматривается в мужскую фигуру. На Финнике хлопчатобумажная, свободного покроя белая кофта, простые, несколько заношенные слаксы. Волосы его взъерошены, и вот он снова проводит по ним своей пятерней, еще сильнее разлохмачивая собственную прическу. На его запястье тряпичный браслет — тонкая полоска красной материи. — Эй, — он щелкает пальцами перед ее носом, и Джоанна отшатывается, — ты здесь? На меня засмотрелась? — И улыбается. Той самой обезоруживающей, столь обаятельной улыбкой, за которую были готовы продать душу и сердце, отдать все деньги дамочки из Капитолия. — Изыди, — цедит Джоанна, поджимая губы. — Как грубо, милая моя, — усмехается он, но глаза его становятся серьезными, улыбка уходит, разглаживая рот в прямую линию. Он смотрит на нее пытливо, сидя на краю ванны, а Мейсон с каким-то упорством изучает собственные колени, торчащие из воды. Худые и некрасивые. — Вода вся остынет. Джоанна вскидывает бровь, едва поворачивая голову к мужчине. — Слушай, если ты будешь такой упрямой ослицей, я сделаю с тобой что-нибудь нехорошее. Обещаю, — он опускается на холодный кафельный пол, кладет руки на бортик ванны и смотрит на нее. Девушка демонстративно не замечает его взгляд. — Джоанна, это всего лишь вода, — бравада исчезает. Его голос разглаживается, затихают все завлекательные, игривые нотки. — Мы все потасканные. Не у тебя одной страхи. — Я знаю, — огрызается она. — Так в чем проблема? — Я… — Она запинается, зыркает на Одэйра столь недобрым взглядом. Признавать слабости Джоанне Мэйсон всегда было сложно. — Я не могу, — выдыхает она. Повисает пауза. Финник выпрямляется, Джоанна же кусает губы, а потом чувствует, как вода из ванны переливается через край. Она хлюпает о пол с тихим звуком хлопка. Мейсон поворачивается резко. Одэйр снова улыбается столь обезоруживающе и до боли знакомо. Он садится прямо в одежде за ее спиной, его ноги обхватывают ее бедра, а крепкие руки притягивают девушку к себе. Лопатками она ощущает мокрый хлопок и горячую твердую грудь. — Джоанна, — тихо произносит он ей на ухо, зачерпывая воду, брызгая ей на плечи, обхватывая своими широкими ладонями ее кожу. — Это не страшно, — затылком девушка чувствует его улыбку, и что-то теплое, емкое рождается внутри, поднимается с низа живота. — Я помогу, — шепчет он, прикасаясь губами к выпирающей кости женского плеча, острой и колючей. — Финник, ты сумасшедший, — говорит она, понимая, что расслабляется, чувствуя, как его уверенные, надежные руки гладят ее тело, ловят мочалку, безвольно плавающую в ванне, касаются ее кожи, считают ребра. Еще одно прикосновение мужских губ к выступающим позвонкам на шее. — Но ведь тебе это нравится. — Самодовольный павлин, — фыркает она, позволяя жестким волокнам мочалки цеплять ее локоть, ползти дальше, разглаживать ладонь, смывая грязь будней, позволяя мужчине мыть себя, касаться, осторожно, но уверенно. — И это тебе нравится, — смеется он ей на ухо. — Мне не нравится лишь то, что на тебе одежда. Теперь Финник Одэйр хохочет, запрокидывая голову. Смех у него красивый, звонкий, грудной. Все в нем живет и дышит силой, чистой энергией неугомонной молодости и юности, дыханием моря. Она чувствует себя жалкой рядом с ним, слишком никчемной, сломавшейся с хрустом где-то внутри. Словно переломили хребет. Такой худой, костлявой, лишенной какой-либо привлекательности. А он пальцем считает ее позвонки, ведя мочалкой по спине. И Джоанна едва прогибается в талии, позволяя ему больше. Это ведь правильно — пытаться жить дальше, широко распахивать глаза и не бояться смотреть вперед, в далекое, но всенепременно счастливое будущее. И она, и Финник его заслужили. Джоанна знает.