Зыбкость твоей души

Он вздрагивает, едва оказавшись за порогом гостиницы. Здешние вечера нынче холодные — лишь плотнее кутайся в пальто и не ной. Это он и делает, отправляясь на место встречи. Вообще, ему пришлось задержаться и приехать в одиночестве, но это не пугало, как раньше. Скорее даже, наоборот. К тому же поезд был переполнен и шумен — оставалось лишь жаться ближе к окну и отключать для себя звуки человеческой речи. Мимо проносились самые разные миры: одни уже хорошо знакомые, другие пока неведомые. Больше же всего его трогали посветлевшие поля с пасшимся в них скотом и кристальная голубая вода горной речки, окруженная пожелтевшими кустами. Он быстро моргает, и кажется, что перед глазами до сих пор мелькают красно-зеленые пятна местами тронутых, а местами не тронутых осенью деревьев. Каждый раз, отправляясь сюда, он жадно ловит эти образы. Да так, что временами сердце будто не способно вместить в себя столь много удивительных вещей. Сохранить их слишком тяжело. Несмотря на поздний вечер, в дистрикте еще достаточно шумно: приготовления к празднику идут полным ходом. Год назад он закончил свое юридическое образование, но почему-то не посчитал нужным идти в эту сферу. Он сменил свои цели на свободное течение по жизни. Восторги на все большие разочарования. Холщовые сумки — на строгие кожаные портфели. Он окончательно ушел в изучение прошлого. Почему-то однажды ему вспомнилась та странная журналистка, что доставала его доброго друга. Она была как представительница какой-то "старой школы", как те, кто отчаянно цепляется за вещи, которым суждено кануть в лету. Он нашел ее в какой-то безызвестной редакции, но оказалось, что они искали друг друга. Осенний фестиваль в Двенадцатом, руку на отсечение, с каждым годом все лучше и лучше. Он замечает их еще вдалеке. Слышит временами противно верещащий, а временами вполне приятный голос Северины. Тим, стоящий напротив нее, внимательно разглядывает свой новый фотоаппарат. Август все еще удивляется, как эти двое вообще терпят друг друга. — О, а вот и ты! — Надо же, Фелан, похоже, действительно рада его видеть. Это странно, учитывая то, как ей не хотелось сюда ехать. Полчаса списывала все на «неприятные воспоминания», но в итоге согласилась. На удивление, они спелись. Он отбросил свои планы на будущее, эти двое, соответственно, оставили журналистику. Они долго не понимали, что теперь должны делать, пусть уже было и желание, и потребность в этом. В итоге получилось как нельзя лучше: у Августа была страсть к истории, у Северины — умение писать, а Тим делал годные фотографии… — А нам обязательно туда идти? — спрашивает она в какой-то непривычной для себя манере, как будто волнуется. — Это важно для книги, — пожимает плечами Август. — Просто нужно к ним заскочить, поймать нужную атмосферу. Пока есть время. И они, хотя бы чтобы окончательно не замерзнуть, плетутся в Деревню победителей. Он гостил у них каждое лето, кроме последнего, и все равно никак не может привыкнуть к тому, как изменился дом с первого его пребывания в нем. Огонь сделал свое дело, и многое пришлось полностью, безвозвратно изменить. Мелларков легко найти, потому что их жилище во многом отличается от соседних. Август стучится в дверь, предвкушая встречу. Его друзья переминаются с ноги на ногу на самой нижней ступеньке крыльца. Никто не откликается, хотя на первом этаже свет в окнах говорит вовсю. Наконец, дверь распахивается, и их окатывает дуновением горячего воздуха. Видимо, они оторвали хозяев от важного дела: носы сразу улавливают запах выпечки, Китнисс стоит на пороге в запачканном мукой фартуке. При виде Августа она радостно улыбается и обнимает его. И правда — давно не виделись, лишь время от времени говорили по телефону. — А мы думали, что сегодня вы уже не зайдете, — говорит она, заглядывая за плечо главного гостя. Северина и Тим кивают ей в знак приветствия, проходя внутрь. Признаться, они оба удивились, однажды узнав, что Уолдерф работает с назойливой журналисткой и ее фотографом над каким-то совместным проектом. — Пит! — Август улыбается про себя, снова слыша голос, которым Китнисс ни с кем, кроме мужа, не разговаривает. — К нам гости. Они заходят на кухню, в которой царит жуткий беспорядок: подносы с булочками, пирожными, кексами расставлены по всем свободным углам, в раковину навалена гора испачканной тестом посуды, а огромные печи, кажется, с утра не знают покоя. При восстановлении дома они, конечно, не поскупились на оснащение этой комнаты новой бытовой техникой. Временами Август даже над ними посмеивался, говоря, что не бывает худа без добра. — Ничего себе, — комментирует он увиденное. — Вы что, решили до отвала завалить весь дистрикт выпечкой? — Это единственное, что ты способен сказать при встрече? — с напускной строгостью спрашивает Пит, наконец оторвавшийся от своего занятия — украшения пирогов. Поздоровавшись со своим некогда непутевым "подопечным", он бросает косой взгляд на Северину. Это, разумеется, не ускальзывает от ее внимания. — А я-то как рада видеть вас, мистер Мелларк, — говорит она немного язвительно, но после такого всем становится весело, а Август начинает яростно объяснять, что Фелан больше не занимается своей ужасной работой. — Ладно, сейчас расскажешь, что к чему. Скинув верхние одежды и удобно устроившись в гостиной, троица становится способна полностью оценить царящий здесь уют. Спокойствие, даруемое приятными оттенками комнаты и кучей комнатных растений. От стоящего тут запаха их животы невольно начинают ворчать — нередко, увлекшись работой, они даже забывают поесть. Но тут перед ними ставят курящиеся кружки с чаем, румяные, еще совсем горячие пирожки, посыпанные кунжутом и маком, после чего становится ясно, что разговоры пока придется отложить. Китнисс и Пит, с интересом наблюдающие за этой картиной, чудом не умерли со скуки за этот день. Однообразная работа, начатая с утра пораньше, все же оказалась слишком утомительной. Они не впервые так готовятся к фестивалю, но учитывая, как с каждым годом растет масштаб мероприятия, работу приходится переносить на дом. Хотя бы чтобы не торчать в пекарне до поздней ночи. Ближе к вечеру к ним зашел Хеймитч, которому до грядущего праздника вообще нет никакого дела. Перед этим они уже успели подурачиться, но все же слушать его бредни и наблюдать за попытками опустошить их холодильник было намного веселее. Однако иногда и пары часов в обществе бывшего ментора, как ни странно, мало. После осталось лишь повспоминать прозвучавшие шутки и снова с головой уйти в работу, благо, за эти годы Китнисс достаточно наловчилась в приготовлении выпечки. В перерывах между вопросами вроде «Как идут дела?» Пит пристально наблюдает за Августом. Определенно, в нем произошли какие-то изменения. Он как будто стал слишком серьезным. А может, дело просто в том, что их с Китнисс жизнь течет слишком размеренно для спокойного отношения к подобным метаморфозам. Но в данном случае это не то, что бы плохо. У него так много вопросов. Не только тех, которые касаются связи Августа с этими двумя, сидящими рядом — в данную минуту они, кстати, выглядят так безобидно, что даже кажутся милыми. Временами он скучает по старому, немного наивному Августу, по миссис Норрис и их незатейливым вечерам и долгим разговорам. Он немного пугается этих мыслей, потому что все и так хорошо. Все правильно. Видимо, Уолдерф улавливает его настроение и сменяет непроницаемую мину на более беспечную. — Так вот… — начинает он свой рассказ, который Северина и Тим время от времени дополняют. Приняв ряд решений, в ходе долгих раздумий и споров, они начали писать книгу. Не самую обычную. Ту, из-за которой нельзя усидеться на месте, в которой были бы не только буквы, но и отпечатки людского существования. Книгу об истории и культуре Панема. Они разъезжают по стране, собирая в каждом дистрикте факты, рассказы местных жителей и фотографии. Им нравится, хотя временами тяжело перебиваться. Они, как и все создающие что-то, мечтают, что когда-нибудь их труд будет иметь для человечества какое-то значение. И так как в Двенадцатом скоро состоится Осенний фестиваль, они решили в незамедлительном порядке заехать для сбора материала. Следует выжидающая пауза. Августу так и хочется спросить, как им задумка. Не слишком ли все это глупо. Их мнение для него очень важно, поэтому он немного успокаивается, заметив, как на их лицах появляются улыбки. — Знаешь, это… здорово. Они разом вспоминают, как когда-то давно, отдыхая у них в первых раз, не разобравшийся в себе студент марал бумагу и пытался понять, в чем смысл его существования. Судя по всему, сидящий перед ними сейчас — результат большого прогресса. — Правда? — почти как ребенок переспрашивает он и получает в ответ утвердительные кивки. Кажется, Северину и Тима такой ответ тоже в какой-то степени удовлетворяет. — К тому же, помнишь ту Книгу памяти, которую мы тебе показывали? — Конечно, он помнит, потому что посчитал это просто гениальной идеей. Пусть после этого больше ее не видел. — Она не уцелела при пожаре, так что, может, твоя, ваша книга послужит ей хорошей заменой. После таких слов воодушевление в Августе возрастает еще сильнее. Остальное время проходит за самыми обычными разговорами, рассказами и дележкой последними новостями. Ближе к полуночи гости все же собираются уходить к себе в гостиницу, так же под предлогом того, что им предстоит еще много работы. Они обещают, что еще увидятся. — Поторопитесь, а то хозяйка вас не пустит, — говорит им вслед Пит. С чего-то на него накатывает страшная волна ностальгии, воспоминания о том, как он сам, в похожие осенние дни, приехал на фестиваль. Правда, с другой, непонятной ему самому целью. Теперь же все кажется таким элементарным… В тишине они заканчивают свое дело, приводят в порядок кухню. Уставший, он почему-то не отправляется спать, а идет на террасу и садится в плетенное кресло. Накрывается лежащим здесь пледом и разглядывает пухнущие на небе звезды. Закатное небо сегодня было нежным, как карамельный сироп. Они все еще не разучились видеть во всем прекрасное; может даже, до сих пор этому учатся. Она, как всегда неслышно, подкрадывается к нему и обнимает со спины. Лучше всякого пледа. — Что ты тут делаешь? — Проветриваюсь. Она все еще имеет привычку в любом случае смеяться над его не самыми остроумными словами. Ради такого можно болтать без умолку. Он притягивает ее ближе, заставляя обойти кресло, и сажает к себе на колени. Из сада к ним подкрадывается запах астр и хризантем. — Хорошо, что Август приехал. — Ага. — Короткие ответы. Видно, слишком устала и готова уснуть хоть здесь и сейчас. Но Пита почему-то одолевают слова. — Что ты почувствовала тогда… на фестивале, когда я вернулся? Китнисс поднимает голову с его плеча и заглядывает ему в глаза. Казалось бы, такой больной вопрос, прозвучавший без особой причины, должен ее удивить. Но она лишь задумывается. — Наверное, мне хотелось причинить тебе боль. Такую же, какую испытывала я в твое отсутствие. — Она наклоняется ближе, к самому его уху, задевая его губами. — Но потом просто не хотела отпускать. Видит вселенная, раскинувшаяся над ними в эту секунду — он тоже не хочет когда-либо ее отпускать. Разве что совсем ненадолго, потому что она, будто бы и не сказала сейчас самую эмоциональную вещь на свете, направляется к двери. — Не знаю, как ты, но я иду спать. Он говорит, что тоже пойдет, но позже. Несмотря на боль в ногах и ноющие плечи, еще успеет отдохнуть. Еще успеет забыться сном, когда умрет; но пока что он жив. И это не менее удивительно, чем то, что Август пишет книгу с Севериной Фелан. Чем то, что события сегодняшнего дня вдруг напомнили ему о жизни в Капитолии — когда-то такой невыносимой, но нынче кажущейся необходимым этапом. Все вещи со временем начинают такими казаться — правильными, не зря прошедшими, потому что влекут за собой что-то хорошее. Он напоминает себе об утренних капитолийских туманах и разноцветной палитре людей в трамваях. О миссис Норрис, так отчаянно желавшей ему счастья. Даже о Корнелиусе Слейте, на никчемную жизнь которого он не хотел равняться, что послужило шагом вперед. Все проходит: плохое и хорошее настолько, что прожигает в груди огромную дыру тоски — и с этим ничего нельзя поделать. С этим нельзя даже смириться. Можно лишь продолжать свой путь и ждать, когда все встанет на свои места. Когда прекратит причинять боль. Когда окрасит листья в рыжий цвет. Когда твоя душа перестанет быть столь хрупкой и восприимчивой, окрепнет, может даже, зачерствеет. Может даже, этого не случится. Может даже лучше, если так.