Газетные отрывки
Jaymes Young - Wondering
Пит просыпается рано. В это время, когда воздух наполнен уходящим ночным дурманом, когда кругом приятная для слуха тишина, он часто вспоминает, что вдали от дома, в незнакомом месте ему не спится. Но на замену воспоминаниям о давно забытых привычках приходит осознание того, что почерневший от огня войны Капитолий давно перестал быть для него далеким, незнакомым местом. В виде тысячи пылинок, прекрасно видных в лучах восходящего солнца, скачет и множество других любопытных мыслей, осколки разбитого зеркала, в котором он уже давно перестал видеть свое отражение. Он часто вспоминает свою жизнь в Дистрикте-12, давно ушедшую скорым поездом, подальше от наступивших в один летний полдень ужасов. Потому что теперь прошлая жизнь кажется чем-то слишком светлым, чтобы о ней вспоминать. На его территорию в сотню квадратных метров ни души. Кругом лишь призраки — не такие светлые, как недооцененная прошлая жизнь, воспоминания. И временами Пит не может понять, они ли преследуют его каждую секунду, или же он привык видеть их во всем, чего касается, видит, чувствует. На стене в кабинете, прямо напротив востока, где утро громче всего заявляет о своих правах, висит новенькая карта. Совсем недавнее издание и покой на стене служат ей на пользу: внешний вид у карты великолепный, будто бы весь Панем очень тщательно отполировали в самые недавние сроки. Пит, все больше “углубляясь” в знания географии, вечно задает себе один и тот же вопрос, пустым взглядом рассматривая каждую черточку на поверхности. «Сколько километров от Капитолия до Двенадцатого дистрикта?» За годы ничего не меняется: цифра остается прежней, и ее по-прежнему слишком тяжело преодолеть. Время и возможности, казалось бы, здесь ни при чем. Гораздо более веска другая причина — нерешительность, которая в один прекрасный момент взялась из ниоткуда. Смотреть на новенькую карту отполированного Панема слишком глупое занятие, думает Пит, и, несмотря на то, что возьмется за него еще не раз, уходит навстречу будничным делам, из которых тоже испарился весь интерес. Сначала его ждет душ, слава Богу, вода горячая, не то, что раньше, когда только закончилась война. Да и квартиру удалось со временем найти лучше. В конце концов, люди хотят есть всегда, кому как не эмигрантам из бедных дистриктов это знать, так что бизнес Пит начал подходящий. Другое дело — рисование. Это то, что приносит не только прибыль, но и удовольствие, так что за четыре года картин накопилось очень много. Много, не считая тех, которые он никогда никому не покажет. Следующие дела до жути элементарны, вроде необходимости взять в руки расческу, выбрать одежду, и все в глубокой тишине, прерываемой лишь неизбежным шуршанием или прочими естественными звуками. Однако хоть какой-то контакт с обществом начинает намного позже, когда слышится стук в дверь. Пит не идет открывать. Даже не отвечает, приглашая внутрь, а просто сидит на кухне, читая свежую утреннюю газету, которую уже успел забрать из ящика. На столе дымятся кружки, все происходит в самые четкие сроки: Пит откладывает газету, когда в коридоре слышатся шаги, часы начинают бить семь, когда на пороге появляется вечно бодрый студент с холодной бледностью в глазах, в которых, однако, вечно таится некое любопытство и удивление. Но эта утренняя картина явно неполная — отсутствие одного элемента Пит замечает мгновенно. — А где наша многоуважаемая соседка миссис Норрис? Обычно она поспевает вслед за тобой и появляется лишь парой секунд позже, Август. — Ах, да… — вспоминает рассеянный молодой человек. — Я заходил к ней утром. Она приболела, так что решила остаться в постели. Но не волнуйтесь, мистер Мелларк! Приготовить нам завтрак для нее дело первой важности! Август ставит кастрюлю с пахнущей манной кашей на стол, добавляет к общей картине пару тарелок с сыром, маслом и тостами, а Пит в это время незаметно, по-доброму ухмыляется попыткам своего “ученика” красиво и образованно разговаривать. К счастью, ко всем прочим проблемам, когда-то существовавшим, на Пита не успела пасть тень менторства. Зато сейчас он выбрал его по собственной воле, ведь Август, в конце концов, не трибут, а начало взрослой жизни уж точно не арена Голодных игр. Завтракают они почти в тишине: неугомонный подопечный Пита все пытается его разговорить, но настроение и внимание наставника, как всегда, не располагают к утренним разговорам. Вообще, более-менее оживать он начинает ближе к вечеру, когда, видимо, за день случается много всего, способного отвлечь его от мрачных мыслей. Август уверен — голова Пита Мелларка ими переполнена. После завтрака жизнь в Капитолии начинает кипеть во всю, словно заводится какой-то двигатель, и они оба в нее вливаются. Август отправляется на учебу, а Пит — в одну из своих пекарен, которых у него по всей столице несколько штук. Путь не очень долог, но Пит редко преодолевает его пешком. Машины у него тоже нет, а в общественном транспорте для Мелларка как раз много интересного, так что это — самое то. Дойдя до остановки, он садится в трамвай, однако временами, наблюдая там за людьми, которые и представляют главный его интерес, он чувствует себя до жути старым и занудным из-за своих мыслей. Оглядев почти каждого с ног до головы, он начинает прививать им череду недостатков, томно вздыхая в своих мыслях от чувства позора за ныне живущий народ. Где-то на далекой полке сознания пищит задавленное чувство собственного несовершенства, от которого ему становится только хуже. Уставшего от жизни и пережившего войну Пита Мелларка временами узнают на улице, но он все равно чувствует, что история, все еще более-менее близкая, но растворяется во все новых событиях хронологическим песком. Парочка крупных восстаний после гражданской войны, грандиозное установление новой формы государственного правления, постепенное поднятие экономики в дистриктах, строительство и восстановление новых зданий, изменение культуры и многое, многое другое, что привело их к этому самому моменту, к загадочному “сейчас”. Неожиданный покой с парой изъянов. И он боится. Боится, что пройдет еще немного времени, и от хорошей жизни дети никогда не смогут понять, что такое голод, смерть и деспотия в полной мере. Боится, что какой бы интересной не была история, буквы и фотографии на страницах учебников потускнеют, и их перестанут открывать. Боится, что все забудут. Пусть на мгновение собственные мысли и кажутся ему абсурдными. «Нет, все же не забудут. По крайней мере, пока… Семьдесят, восемьдесят — возможно, но точно не сейчас». Уж в этом Пит прав — в конце концов, прошло всего лишь четыре с половиной года. Спустя пару минут Пит достигает своей цели, проходит в пекарню не как посетитель или начальник, а как работник и отвечает на кучу утренних приветствий. Затем проверяет, хорошо ли продвигается работа, но принявшись за нее самостоятельно, замесив тесто и поставив его в печь, он чувствует себя самым обычным пекарем, каким и был до сих пор. Приняв посетителей до обеда, он отправляется домой уже пешком, пусть стоячая работа и немного утомила его ампутированную ногу. Точнее то, что от нее осталось, но об этом легче не думать и продолжать идти. К тому же в разгар дня в капитолийских видах есть нечто завораживающее, архитектура невероятна, а недостатки уже не так заметны. Да и чем дольше путь — тем шире мысли. Вскоре пекарня, тут же бросающаяся в глаза своей уютной простотой, скрывается из виду. Для Пита в его работе есть огромный плюс — она помогает ему чувствовать себя хоть немного нужным. Самое ближайшее заведение он посещает хотя бы через день. В остальные сложнее, потому что они разбросаны по всей столице, однако и там, к счастью, есть люди, которые могут за всем проследить. Но все же дома Пит старается быть чаще: закрытая будто бы от всего мира квартира внушает ему доверие и дарит спокойствие, такое желанное и так долго искомое. Дома Пит может провести целый день за чтением книг, которые достались ему по счастливой случайности. Дома он может застрять в мастерской хоть на целые сутки, рисуя новую или заканчивая старую картину. В первые годы титулы победителя и художника как раз таки и спасли его от нищеты, но он благодарен рисованию не за это. По дороге Пит также думает, что нужно проведать миссис Норрис, ведь, как-никак, он даже не поинтересовался о ее делах, когда Август сообщил о ее “болезни”. Пит никогда не поднимается на лифте, и иногда собственное поведение кажется ему чересчур глупым, словно он маленький ребенок, пытающийся кому-то что-то доказать. В данном случае — самому себе. Дверь в квартиру миссис Норрис, конечно же, открыта. Они втроем, живя на одном этаже, чувствуют себя достаточно одинокими и никому не нужными, кроме, более-менее, друг друга. Брошенный студент и престарелая вдова, в конце концов, не хуже ментора-алкоголика и безответной любви всей жизни. Эта неожиданная мысль незаметной иголочкой колет по самому больному месту. Он вдруг понимает, что все это время миссис Норрис напоминала ему о Двенадцатом дистрикте; даже при входе в квартиру он улавливает знакомые нотки в воздухе, и, вроде бы без особой причины, по телу разливается невыносимая тоска, которую он тут же старается подавить. Миссис Норрис сидит в гостиной на диване и не без интереса листает лежащую на коленях книгу. Очень часто они обмениваются литературой, вечерами сидят в полумраке, обсуждая какой-нибудь роман, а притаившийся, словно мышь, Август внимает каждому слову. В такие моменты Пит сам не замечает, как идет против своего же желания ни с кем не общаться и вести отшельническую жизнь, а позже ему очень сложно упрекнуть себя за это, пусть и очень хочется. Все-таки хорошая, душевная компания — хорошая, душевная компания где и с кем угодно. — Добрый вечер, — вполголоса говорит Пит, больше чтобы привлечь ее внимание. Женщина, конечно же, слышала, как открылась дверь, а потому нисколько не удивлена. Поправив очки на носу и отложив книгу в сторону, она улыбаясь смотрит на Пита и отвечает на его приветствие. Он же садится в кресло напротив. — Как ваше самочувствие, миссис Норрис? Утром Август сказал, что вам нездоровится… — О, не беспокойся, Пит, — вполне жизнерадостно говорит соседка. — Сам понимаешь, старческое. Пит кивает, словно понимает в действительности. — Знаете, иногда я и сам чувствую себя старым, прогнившим шкафом, который свалили, допустим, с нашего шестого этажа. Миссис Норрис как-то горько, но смеется, а сделав небольшую паузу, тяжело вздыхает со словами: — Ох, Пи-ит… Не смеши меня, пожалуйста. Тебе всего, черт возьми, двадцать два года! И что бы ни случилось, ты сам делаешь себя стариком. Ему бы хотелось кивнуть в ответ на ее слова, услышав их, неожиданно осознать правоту этой интересной женщины… но порой принципы сильнее нас, а в голове поселяются два голоса, один из которых вечно все отрицает. — А кто сказал, миссис Норрис, что абсолютно все в нашем мире зависит от возраста? Миссис Норрис лишь кивает, все еще улыбаясь своими тонкими, ярко накрашенными губами, хотя на самом деле ей горько из-за того, что она не может его переубедить. Конечно, парень пережил много всего, и откуда она может знать, что творится у него в душе, но ведь со временем многие плохие, даже самые сильные, ощущения забываются и свое место находят новые, более приятные. Она ведь смогла многое забыть… или по себе людей не судят? Во всяком случае, она считает, что он не прав, да и сам прекрасно понимает это, пусть и старается обмануть самого себя, но ей остается лишь кивать, а потом и вовсе перейти в другое русло. Например, обсудить с ним произошедшие за последние месяцы события, в очередной раз рассказать о том, как она закинула все свои капитолийские наряды в самую дальнюю часть гардероба, как ее считали сумасшедшей, скучной, меланхоличной. О том, как она полюбила читать, а затем они поговорят о своих любимых книгах, пирогах и совсем свежих новостях… — Кстати, дорогой мой! Могу предположить, что ты давно не открывал колонку, посвященную Двенадцатому дистрикту! — Миссис Норрис тут же как ни в чем не бывало вскакивает с дивана и идет на кухню за газетой. Она, разумеется, права: Пит не то, что бы давно, никогда не читает статьи и новости о своем родном дистрикте. — Так-так, вот оно… Она встает рядом с Питом, чуть ли не под нос пихая ему газету и указывая на определенные строчки. Ему стоит труда сфокусироваться на тексте из-за маячащей рядом женщины. Какое-то время ему нужно, чтобы прочитать газетный отрывок. Затем, когда он пробегает глазами по написанному во второй раз, когда догадки только строятся в голове, миссис Норрис сама чуть ли не с превеликим удовольствием оглашает: — Кажется, скоро наша пташка снова запоет.