Пропасть

Маглор Не знаю, как долго я пел. Прошло, по меньшей мере, несколько часов. Потом голосовые связки изнемогли от напряжения, и голос все-таки отказал. Мое сознание все еще было точно в тумане, видения, пришедшие вечером, меня еще не оставили. Пламя в камине угасло, и комнату озаряло лишь сияние еще горячих красных углей. Все же, может быть, я был еще в Валиноре, хотя прильнувшие ко мне малыши не были моими братьями. Да, то время ушло безвозвратно, и не стоило предаваться играм воображения. Ощущение умиротворения стало быстро таять. Недосягаемые мечты об утерянной жизни… Притворство не могло уже принести ничего хорошего. Лекарство подействовало, и лихорадка оставила Элроса. С него ручьями тек пот, а когда я прижался щекой к его лбу, оказалось, что он уже не такой горячий. От него исходило лишь тепло юной жизни, которую ему еще предстояло прожить. Ко мне прислонился еще и Элронд. Приход его в комнату помнился мне крайне смутно. И Руссандол - мой возлюбленный брат оставался на полу, на коленях, а медной своей головой он прижимался к меховому покрывалу постели Элроса и Элронда. Мы оба плохо спали в последнее время, но именно Маэдроса донимали темные сны. Они приходили из его подсознания, даже в те ночи, когда он выпивал столько вина, что любой другой на его месте впал бы в черное, без видений, забвение. А сегодня он спал так тихо, что мне не хватило мужества его будить. Я понимал, что мальчишкам не хотелось бы, проснувшись, обнаружить, что они обнимают собственного тюремщика. Удивительно, что они вообще пришли ко мне. Что за горькая судьба, подумалось мне - я обречен петь песни, укачивая чужих детей, а в собственных детях мне отказано. Сначала это были дети моего собственного отца, потом Куруфина, и вот теперь - дети Эарендила. Так или иначе, мне приходилось петь им колыбельные - а своих у меня не было. Казалось несправедливым, что я должен был любить этих детей (пусть хоть сколько-то, но любить), как я любил тех, других, хотя явно не мне следовало их нянчить. Они никогда не ответят мне взаимностью, как я мог бы самонадеянно рассчитывать - будто бы разделившие нас обиды могут быть прощены и забыты. Я освободился из усталых объятий Элронда, и медленно встал, продолжая обнимать Элроса. Я думал, что разучился, что позабыл былые навыки - как переодеть спящего малыша в ночную рубашку, притом не разбудив его. Но я умудрился переодеть и Элроса, и Элронда . Они спали слишком крепко, чтобы проснуться от моих прикосновений. Я осторожно уложил их в кровать, стараясь не побеспокоить брата. По крайней мере, эти трое спали сегодня спокойным сном. Мальчишки спали. Я несколько успокоился, но было ясно, что уснуть мне не удастся. Надо остаться здесь, рассудил я. Мальчишки боятся Маэдроса, и оставлять их наедине с ним мне не хотелось. И лучше было бы мне быть поблизости, если лихорадка Элроса вдруг вернется. Я раздул пламя - и оно снова затрещало и поднялось - укрыл Маэдроса одеялом и повернулся к окну. Взглянув на темно-красные занавеси, я впервые заметил, что они испещрены дырками, которые проела моль. Это был еще один признак того, что Эреб, некогда, при богатстве Карантира, роскошный, рассыпался прямо под моими пальцами. Я уже привык к этому ощущению упадка, но для детей оно, верно, лишь увеличивало беспокойство. Завтра же велю заменить занавески. Все еще погруженный в воображаемый мир, я раздвинул шторы, почти уверенный, что комнату зальет серебристый свет Телпериона. Но увидел я лишь холодный серый блеск Исиля, придававший ночи то ощущение, что мне никогда не нравилось. Возможно, ночь была действительно прекрасна - не доведись мне в детстве знавать свет более теплый и приветливый. «Конечно, нет. Глупец, это был просто сон». Сон, который я не мог изгнать из своего сознания. Перед глазами еще стояло то, о чем я пел - а сейчас передо мной предстал зимний, заснеженный пейзаж. Глаза мои когда-то созерцали блаженство Амана, а я отверг его ради безумной, недостижимой цели. Когда третий камень уплыл в небо, у нас не осталось ничего, только Пустота. Я стоял лицом к лицу с Роком - неизбежным и неисполнимым. Он жег мне грудь - как, наверно, и Маэдросу - хотя уже много лет мы не говорили о таких личных вещах. Желание вернуть Сильмарилы затмило почти все в моей жизни. Я покинул любящую супругу, мирную жизнь, где не было борьбы за «свободу», о которой так страстно говорил мой отец. Но цепь рабства я ношу до сих пор - может быть, не так явно, как это было при Валар, но я по-прежнему скован. «Этого ли ты хотел для своих сыновей, отец? Это ли свобода, о которой ты мечтал?» Несмотря на узнаваемый свет нашей юной луны, отзвук моей песни еще витал в комнате, хоть я был бы рад избавиться от него. Он подразнил меня тенью покоя, а сейчас лишь мучил меня. Воспоминаниями о прошлой, полузабытой жизни. Памятью о временах, когда я дарил песню каждому, кто желал слушать. «Когда же я в последний раз пел?» - подумал я рассеянно. Я был уверен, что с тех пор прошли многие годы. И меня пронзило холодное осознание: это было после Нирнаэт Арнодиад. Многое мы потеряли уже к тому времени. Моя крепость у Врат, некогда прекрасная твердыня, успешно сдерживавшая силы Моргота, была захвачена и опустошена его войсками. (Меня часто мучила мысль о том, что мою арфу, привезенную из Амана, пустили на дрова, а содержимое моей сокровищницы пошло на усиление вражеской армии). Тогда, ночью, направляясь к Химрингу, к брату, я видел, как мои конники горели заживо, превращаясь в пепел, обугленную плоть и расплавленную сталь. Поражение Финродова войска стало крушением Осады. А дядя Финголфин, наш Король, при котором мы, наконец, достигли подобия мирной жизни – пал. Но Маэдрос выстоял. Он тщательно создавал свой Союз. Эльфы, гномы, люди объединялись ради общей цели. В те дни я был полон надежд. Охваченный сыновней гордостью, я был уверен в успехе, и всем сердцем верил, что мы низвергнем Моргота, отомстим за смерть отца, и возвратим свое. Во мне все еще было юношеское высокомерие, не дававшее мне понять, что все, чего касались руки Дома нашего отца, было обречено на погибель. «Все начатое ими в добре завершится лихом; и произойдет то от предательства брата братом и от боязни предательства». * Едва я вспомнил эти слова, песня, которую я пел мальчикам, окончательно покинула меня. Здесь, среди заполнивших Эреб теней, я содрогнулся, попытался прогнать эти мысли. Но память устроена иначе… Когда мы вступили в Нирнаэт Арнодиад, скоро стало ясно, что мы пришли слишком поздно. Но мы продолжали пробиваться вперед. Похоже, я спас Маэдросу жизнь, хотя сомневаюсь, что он об этом знал - настолько сильна была охватившая его скорбь. Недалеко от Врат Ангбанда я видел, как он прорубается к Фингону, выкрикивая имя друга, друга, который был ему дороже меня, дороже, чем я мог бы стать когда-нибудь. Точно ослепленный, он рвался вперед, чтобы спасти своего Короля, готовый проливать кровь, мстить каждому, кто окажется на пути. Но Фингон был уже мертв. Его бессмертное, но уязвимое тело втоптали в землю. Не рассуждая, я последовал за Маэдросом в самую гущу битвы. Что бы ни преодолел Маэдрос на своем пути, порыв был безнадежен. Мне никогда не забыть, как он упал на колени перед изувеченным, изломанным телом Фингона и зарыдал, точно ребенок. Я буквально вытащил его из битвы, от трупа Фингона, из дыма и огня, из окружавшего нас кошмара. Это было очень непросто. Маэдрос выше меня почти на голову, и, к тому же, на нем в тот день были латы. Думаю, единственно страх снова потерять брата заставил меня сделать то, что я сделал. Я обхватил его, прижал к груди и тут пылающий клубок… чего-то (полагаю, я уже не узнаю, чего именно) врезался в землю прямо рядом с нами. На мгновение я ослеп и оглох. Я был уверен, что мы сейчас погибнем, и я потратил последние мгновения на бесполезные попытки спасти брата. Но, в отличие от нашего родича, несчастная судьба нас миновала. Я весь был в отвратительной грязи и ошметках плоти друзей и врагов. Дышать было нечем. Валил черный дым, от которого легкие горели огнем и изнемогали, требуя хоть глоток чистого воздуха. Наконец, мои чувства несколько прояснились, и я снова услышал грохот битвы. Последующие несколько минут прошли как в тумане, в остервенелой ярости я двигался вперед. Видимо, тогда я отыскал коня, верного скакуна одного из павших товарищей, и он вынес нас в безопасное место. Я помню, как отчаянно гнал коня - его бока покрылись пеной. Вопли и грохот боя почти заглушали плач Маэдроса. Потом мы наткнулись на жалкий лагерь выживших. Здесь были несколько из наших командиров, но, что примечательно, здесь же оказался и Тургон, который ненавидел нас еще со времен Хэлкараксэ и, тем не менее, неожиданно появился из своего тайного убежища. Тут были и другие лорды и командиры, чьих имен я сейчас не назову. Уныло стояли они рядом друг с другом, уже понимая, что мы потерпели окончательное поражение. После возвращения к нам из Морготова плена, Маэдрос постоянно страдал от приступов то бешенства, то рыданий, причем никогда нельзя было предсказать, что именно с ним случится. Однажды он ударился в слезы, когда Амрас лишь упомянул нашего отца, а как-то ударил Келегорма по лицу по какому-то столь незначительному поводу, что я даже не могу припомнить всех деталей. Первые несколько лет он держался робко, как ребенок, прячущийся за материнскую юбку - со всеми, кроме собственной семьи. Но постепенно он выкарабкивался из скорлупы своего горя, и я стал думать, что, создав Союз, он возвратил себе все потерянное. Но эта уверенность сгинула там, на поле битвы, вместе с надеждой низвергнуть Моргота. Знамя воинства Фингона еще развевалось на ветру - его воткнул в землю какой-то чрезмерно усердный знаменосец, еще не знавший, что Король мертв. Маэдрос медленно сошел с коня и, глядя благоговейно на знамя, пошел к нему. Я сделал было слабую попытку протестовать, остановить его, когда он срывал знамя с древка - но он, похоже, меня не слышал. Он прижал светлое лазурное знамя к груди, стиснул в руке, и, уткнувшись в его шелковую ткань, снова заплакал. Он плакал открыто, как никогда прежде. Сильные, страшные рыдания искажали его прекрасное лицо. Он плачет по Фингону, понял я, по тому мальчику (пусть потом он стал Королем, но я не мог думать о нем иначе, как о застенчивом мальчике, который часто приезжал летом к нам в Форменос), что спас его от мучений, в то время как я спокойно стоял в стороне, и ничего для него не сделал. - Маглор, - он всхлипнул, произнося в порыве скорби мое имя. В отличие от Маэдроса, я никогда не был вождем. Уверен, что, не будь он сейчас в таком подавленном состоянии, он сумел бы ненавязчиво заставить своего товарища замолчать, а сам при этом продолжал бы отдавать приказы своим военачальникам. Но я-то не Маэдрос. Мне показалось, что лучше всего сейчас отвернуться и не обращать внимания на его жалобы, обратиться к командирам, которые умудрились остаться в живых. Но снова раздался голос Маэдроса, и он казался мне острым, страшным, как нож. - Маглор! - повторил он. Его колени подогнулись под тяжестью ужасной вины. Я не мог сейчас заниматься им. Мне нужно было исполнять мой долг - служить нашим государствам, представлять Союз с выражением храбрости на лице, хотя, конечно, никакой храбрости у меня не было. - Маглор! Мы же были близко! Так близко! - Голос его прервался всхлипом.- Я их чувствовал! Ты ведь тоже? Я их чувствовал. Он смотрел на нас. Он носит их в короне, насмехаясь над нашим отчаянием - а он смотрел на нас! Смотрел, как нас разгромили! - Тут уж мне пришлось броситься к нему, надеясь, что я смогу заставить его умолкнуть, прежде чем он скажет еще что-нибудь. Не скрывать своих переживаний из-за смерти Фингона еще куда ни шло, но так открыто провозглашать стремление к Сильмарилам? Конечно, одержи мы победу, мы стали бы штурмовать Черную Крепость, но это была та часть плана, которой мы делились не со всеми из присутствующих здесь, и мне вовсе не хотелось бы делать это сейчас. Я знал, что Маэдрос, не будь он в таком близком к безумию состоянии, тоже бы этого не сделал. И я пытался сделать так, чтобы он замолчал. После его слов я вдруг осознал (хоть и не ощущал этого раньше), что боль в моем сердце была не просто скорбью - а жгучей мукой Клятвы. Клятвы, которая снова не была исполнена. - Шш, Маэдрос, успокойся. Мы вернем их. Обещаю. Ты и я, ты и я, обещаю! Придет день, когда мы снова будем держать их в руках! - шептал я. Я охрип от выкрикивания команд воинам, от густого дыма, который душил меня всего несколько мгновений назад (или то были часы? Дни? Каждый миг сейчас растягивался в мучительную вечность, так что я ничего не мог сказать наверняка). Я пытался утешить того, кто был совершенно потерян. Сохрани он хоть какую-нибудь способность соображать, он бы сразу понял, насколько пусты эти обещания. Всхлипывая, он уткнулся лицом мне между плечом и шеей. Он обессилел от тяжких, душераздирающих рыданий. Я не знал, что делать. Я обернулся к командирам и с удивлением обнаружил, что они вовсе не смотрят на своего владыку с отвращением, более того, у них у самих на глазах слезы. Я был поражен, когда осознал, что собственные мои щеки были мокры от бессчетных слез, пролитых на поле той битвы. Глядя на командиров, я кротко сказал: - Мне нужно забрать его… увезти его отсюда, - и они просто кивнули. Они понимали, какая неимоверная тяжесть скорби обрушилась на Маэдроса. Один Тургон смотрел на нас холодно, с обычной своей отстраненностью. Он готов был обвинить нас с братом в намеренном предательстве и гибели его брата. Это было уже сверх моих сил. Я отвернулся, уткнулся в мягкие волосы Маэдроса, и слезы мои полились в темно-рыжую гриву. Я пытался справиться со своими чувствами. Мне и раньше случалось видеть битвы, быть свидетелем того, как моих друзей на куски рассекают Морготовы мечи. Но вот это истребление, полное уничтожение наших сил, поражение вместо ожидаемой славной победы - все это наполняло меня поистине невыносимой горечью. Я велел воинам двигаться на юг, надеясь, что там они будут в безопасности. Полагаю, что они так и сделали, хотя позже я не пытался проследить их путь. Сам же я вез Маэдроса. Он был едва в сознании, и все прижимал к груди поблекшее знамя Фингона. Я тоже направлялся на юг, но путь наш лежал восточнее - я искал братьев. Я надеялся, что хоть кто-то из них жив, хоть вестей от них не было. Ночью, возле жалкого походного костра, после безуспешных попыток найти братьев в диких лесах Оссирианда, и был тот последний раз, когда я пел. Я пытался сложить плач по Фингону, который столь напрасно пал в бесплодной битве, затеянной моим братом. Я всегда владел даром слова. Временами казалось, что слова во всем разнообразии рассыпаны у моих ног, в ожидании, когда я выберу из этой груды самые лучшие, чтобы сложить песню, которая заставит слушателей смеяться или проливать слезы грусти. Но той ночью почему-то выходило как-то задушенно и пусто. Мой голос все еще был хриплым после того удушливого дыма, и каждый звук, исходивший из моих уст, вызывал у меня самого отвращение. Некоторое время я пел. Маэдрос спал, положив голову мне на колени. Потом душевное смятение и явная неудача заставили меня умолкнуть. Я наклонил голову к волосам брата, и заплакал - от гнева, печали, утрат, скорби. Я плакал, как никогда не плакал раньше, до изнеможения. Когда слезы, наконец, иссякли, я дрожащим голосом попытался спеть ноту - и убедился, что мой когда-то прекрасный голос, предмет моей гордости, был испорчен, и петь я больше не могу. С тех пор прошло много лет, и я не смел петь. Я играл на арфе для нашего народа - мне говорили, что это дает им надежду, хоть я и не очень этому верил. Мне казалось, что дар точно заперт на замок, и, возможно, я уже никогда не смогу им воспользоваться. Но дети, которые сейчас спали за моей спиной, вытянули его из моей души, и мне оставалось только удивляться. Да, я взял их в заложники. Но, в то же время, это была жалкая попытка сделать хоть что-то хорошее. Кажется, и это мне не удалось. Весь прошлый год мы вели борьбу - изматывающее противостояние воли. Я даже чувствовал гордость за них - они могли быть такими смелыми, находясь в доме своего тюремщика. И с этой мыслью - снова - меня пронзило чувство вины за то, что у меня, хоть раз, вызвали отвращение их слезы. Разве не моя рука сковала венцы страха и скорби, которые им пришлось носить? Я поклялся себе, что, когда наступит утро, я постараюсь сделать так, чтобы пропасть между нами исчезла. В холодном свете Исиля, глядя в окно, я стал думать, как же приступить к решению такой трудной задачи. _____________________________________________________________ * Проклятие Намо