Гнев и выбор

Тела и звезды грудь мою живую томили предрешенностью финала, и злоба твои крылья запятнала, оставив грязь, как метку ножевую.  Ф. Г. Лорка

      Со злой порывистостью движений, не свойственной ему, Феликс Юсупов растворил двери и ворвался в комнату великого князя страшным ураганом, угрожавшим неприятным разговором, которого Дмитрий ждал, но по наивности отчаяния надеялся избежать. Следом вбежал запыхавшийся лакей, виноватым и раздосадованным тоном доложил Дмитрию Павловичу, что, как и было приказано, не впускал к нему князя Юсупова, но тот и слушать ничего не захотел, прошел, как ни в чем не бывало - а он не посмел применить физическую силу...такая особа... Во время исповеди несчастного слуги Феликс со злобной усмешкой смотрел в глаза Дмитрия, и взгляд его говорил: «Долго ли еще мне это слушать?»  — Хорошо, хорошо, Андрей, я знаю, что ты не виноват, ступай. Андрей, бросив короткий взгляд на гостя, учтиво поклонился и поспешно вышел. Дмитрий не успел еще опомниться, как почувствовал на щеке звонкий ожог пощечины. Совершенно ошарашенный этой выходкой, он схватил Феликса за руку с такой силой, что тот пошатнулся. Бешенство в глазах князя быстро сменилось страхом, но он знал, что Дмитрий не посмеет ударить. Феликс с вызовом посмотрел на него. — Как это понимать, ваше императорское высочество? — Понимать - что? Феликс в гневе сжал губы и замахнулся было, чтобы ударить еще раз, но, как бы замешкавшись, задержал руку в воздухе и затем медленно опустил. — И у тебя хватает наглости вот так спрашивать! — А у тебя хватает наглости врываться в мой дом и отвешивать мне пощечины, как оскорбленная барышня. Успокойся, Феликс, ты ведешь себя нелепо. И не кричи - что подумает прислуга? — Прислуга! Изволите о прислуге беспокоиться! - Феликс презрительно прищурился. Он-то никогда не беспокоился о прислуге. Рука, которую Дмитрий все еще крепко держал за запястье, начинала ныть. - Отпусти меня. Да отпусти же! Дмитрий разжал ладонь, и Феликс, к которому как будто вернулось самообладание, небрежным движением поправил манжету, грациозно опустился в кресло, закурил папиросу и долго молчал, глядя прямо перед собой. — Я считал тебя самым близким и самым любимым из своих друзей, и чем ты мне отплатил? Моя помолвка с Ириной была делом почти решенным, и вдруг я узнаю, что великий князь Дмитрий Павлович влюблен в нее без памяти и просит ее руки. Я спрашиваю еще раз, Митя: как это понимать?       Дмитрий с шумом втянул воздух, отвернулся, прижал тыльную сторону ладони к губам и уставился в окно, словно ждал, что на нем кто-то напишет ему нужные слова.       Что мог он ответить? Что сделал это из злости? Из ревности? Рассказать, как больно — больнее, чем эта пощечина — ударила по нему новость о том, что Феликс по матушкиной указке сделал предложение Ирине, этой красивой, но угрюмой и вечно сонной женщине, тогда как сам Дмитрий не желал стать зятем царя, чтобы не создавать помех для отношений с Феликсом? Когда он только услышал эту нелепую новость, ему почти сразу пришла в голову идея (блестящая, как ему показалось тогда) попросить ее руки, чтобы запутать, чтобы затормозить дело, чтобы сделать больно Феликсу. Как по-детски! Теперь же он ругал себя, не понимал, чего хотел добиться, вспоминал об этом решении, как о сделанном в бреду, и мысли его безнадежно путались. Правда была в том, что он не знал ответа на вопрос — и эта правда выводила его из себя. — Почему ты молчишь, черт бы тебя побрал? Ты испытываешь мое терпение? Нету у меня терпения, зато есть причины злиться и право требовать ответа. Почему ты, прекрасно зная обо мне и Ирине, нарочно портишь наше счастье? С чего вдруг ты оказался влюблен в нее? Влюблен! Смешно. Она никогда не нравилась тебе, ты сотни раз называл ее пустышкой, куклой, сотни раз говорил, как глупы все женщины… Неужели тебе так сильно хочется испортить мне жизнь? Господи, Митя, да скажи же ты что-нибудь! — Я могу сказать только, что люблю тебя. Дмитрий, быстро, словно пристыженный мальчик, опустил голову. Юсупов выстукивал какой-то неузнаваемый ритм, бегая пальцами по ореховому подлокотнику, и бесстыдно стряхивал пепел на паркет. — Хороша же твоя любовь, если она побуждает тебя рушить мое счастье! Дмитрий фыркнул и выпрямился. — Твое счастье? Ты прекрасно знаешь, что не будет у тебя никакого счастья - с ней. — Отчего же ему не быть, скажи на милость? — Оттого, что ты любишь меня. Феликс вскинул бровь и недоверчиво улыбнулся, выражая свое недоумение, но Дмитрий не смотрел на его лицо, он смотрел в окно. Высокий, стройный, сильный, сейчас он казался каким-то неловким и хрупким, как грандиозный, но ветхий замок, готовый разрушиться от одного прикосновения. Рука его оторвалась от губ, потерла лоб, прошлась по золотистым волосам…замерла на шее. Оба молчали. Феликс хотел снова рассмеяться — и не мог. Дмитрий хотел обернуться — и не мог. С отчаянной громкостью звенела тишина, но, оглушенные собственными мыслями, они не слышали ее. — Есть у тебя пепельница? - спросил наконец Феликс как-то совсем уж спокойно и буднично. Дмитрий так же спокойно подошел к нему, взял пепельницу, стоявшую буквально под носом князя, взял у него папиросу и затушил. И замер. Что делать дальше, он не знал.       Феликс осторожно и как-то несмело коснулся его руки чуть ниже локтя. — Я не люблю тебя, Митя. Дмитрий не изменился в лице, но весь вдруг как-то съежился, словно его больно ударили. Феликс очень хорошо видел это. Ему было стыдно, мучительно стыдно и как-то противно. — Тогда зачем...зачем было...все это? Неужели тебе настолько все равно? — Нет, мне... — Тогда зачем все это было? — Не кричи на меня. — Замолчи. Слушать тебя не могу. Я всегда знал, что ты...но для чего тогда...       Ладонь Дмитрия сжалась в кулак и вздрагивала. Феликс уставился в пол, но все же заметил эту дрожь - даже не заметил, а словно бы почувствовал. Он, наверное, тоже дрожит. Всё шло не так, не так! Не так он хотел расстаться. Бог знает откуда нашел он в себе смелость встать и обнять друга. В ответ Дмитрий сжал его с такой силой, словно хотел поглотить, растворить в себе. Он всегда обнимал так, до боли, и Феликс часто в шутку ругал его - больно и костюм мнется. Как-то раз они даже едва не поссорились из-за этого. Давно... Нет, нельзя вспоминать. "Нужно скорее покончить," — подумал Феликс, и... и положил голову на его плечо. — Зачем ты мучишь меня? — объятие ослабло. Дмитрий погладил его по волосам. "Точно жалеет меня! Что меня жалеть?" - пронеслось в голове князя. Но, словно отвечая на собственный вопрос, он вдруг почувствовал себя ужасно, ужасно несчастным. Он, черт возьми, готов был разрыдаться. Но вместо этого осторожно отстранился и строго поглядел на Дмитрия. "Он страдает. Я ведь не этого хотел. Господи!" — Прости меня, Митя. — Ты нарочно делаешь это. — Делаю - что? — Заставляешь меня чувствовать себя виноватым. — Ты! - с удивлением воскликнул Феликс, словно забыл, что ворвался обиженным и злым. — Но ты один во всем виноват. Нет, смотри на меня. Я хочу, чтобы ты понимал. — Я понимаю. — Нет. Дмитрий задумался. — А ты ведь врал, когда сказал, что не любишь меня. — Нет. Дмитрий улыбнулся. Феликс, раздраженный до крайности, отвернулся. — Разве я не знаю правды? Слепец я по-твоему или дурак? Не отворачивайся, смотри на меня, - он схватил князя за плечи и слегка встряхнул. — Разве я не знаю, что тебя давно хотят женить, что твоя матушка отчаянно жаждет родства с царской семьей, что… — Отпусти, мне больно, — быстро прошептал Феликс. Дмитрий, осознавший вдруг свою силу, не спешил подчиниться. — Ты врешь всем на свете, — продолжил он полушепотом, — ты страшно хочешь казаться сильным, но меня тебе не одурачить. Я принимаю твою слабость, я люблю твою слабость. Ты говорил, что я нужен тебе, и я думал, что это ложь, но теперь я знаю, что нужен. Никто тебя не понимает так, как я, никто не знает тебя, как я, и никто не способен принять тебя таким, каков ты есть, даже если и узнает. Понимаешь? Ты без меня не сможешь. — Отпусти меня, — процедил Феликс сквозь зубы. — Мне больно. — Если не отпущу, что ты станешь делать?       Феликс почувствовал, как обида, граничащая с ненавистью, сжала его горло. Ну почему этот упрямец не мог понять, что есть вещи важнее, чем личная привязанность, что эта помолвка — не простой каприз, но долг перед семьей? И главное - чего он ожидал? Что он, Феликс, бросится целовать его руки, будет молить о прощении, поклянется сегодня же разорвать помолвку и всю жизнь провести подле него? — Мне больно, — повторил князь совершенно изменившимся тоном, почти умоляюще. Дмитрий, словно ожидавший одной этой интонации, освободил его и поцеловал в висок, как бы извиняясь. Феликс сделал шаг назад. Ему было дурно, он дышал с трудом и чувствовал, как тяжело бьется пульс в висках. — Мне очень жаль, Митя, — сказал он неестественно небрежно и громко, — если я ввел тебя в заблуждение и тем самым причинил боль. Я не знал, что все зайдет так далеко. Я испортил чистоту нашей дружбы, я… — он метнул в сторону растерянный взгляд, словно ища защиты, — я перешел черту и теперь расплачиваюсь за это. Мне тяжело, и я знаю, что тебе тоже, но всему этому пора положить конец. Дмитрий, словно не слушая его, пошарил по карманам и достал портсигар. — Не могу найти спичек. Феликс, шумно вздохнув, достал свои. Когда он пытался чиркнуть спичкой о коробок, дрожь в его пальцах была так заметна, что он раскраснелся — не то от злости, не то от стыда. Дмитрий молча взял у него спички и подкурил папиросу. — Ты меня совсем не слушаешь? — Слушаю, Феликс. — Я хотел бы, чтобы мы с тобой остались добрыми друзьями, — Дмитрий поморщился, — несмотря на всё, что произошло. — Вряд ли нам это удастся. Прямо сейчас, Феликс, мне кажется, что я ненавижу тебя. — Несколько минут назад ты говорил «Я люблю тебя». А, впрочем, теперь всё равно. Но скажи мне еще вот что: тебе действительно нужна Ирина? Дмитрий сделал раздраженное движение рукой. — Разумеется, нет. Возле рта князя легла тонкая складочка. Дмитрий отвернулся, отошел к окну и некоторое время молча курил. Феликс, к которому вернулась прежняя мальчишеская наглость, подошел к нему, забрал папиросу и сделал длинную затяжку. Дмитрий наблюдал за ним. Ему было странно видеть теперь этот нагловато-грациозный жест, такой привычный, дорогой его сердцу как воспоминание о времени, когда они не мучились необходимостью выяснять отношения, а просто наслаждались обществом друг друга и были тихо, незаметно счастливы. Сколько тысячелетий прошло с тех пор? Голос Феликса вывел его из раздумий. — Мне пора.       Дмитрий не нашелся, что ответить. Его сердце вдруг болезненно сжалось, лицо горело — он знал, что на коже выступили предательские красные пятна. Только когда Феликс, протянул ему руку на прощание, Дмитрий понял, что ладони его совершенно онемели. Как странно: рукопожатие двух совершенно чужих людей, холодное и немое рукопожатие, а сколько раз он прижимал эти пальцы к губам! С неясным чувством он отметил, что рука князя всё еще дрожала.