Не был я болен и не был врачом

Ойнон крутится, простыни путаются - тяжко лежать. Больной голове жарко, усталым ногам холодно - Евины мёртвые руки пускают сквозняки, как нежные весточки. Тело искривилось среди нечистых слоёв ткани, тяжелеет и тянет - разум бьётся о череп запертой птицей. Лихорадка, его охватившая, имеет характер душевный - но Бакалавр бы порошочек от заразы принял, чтобы изнутри всё выжгло, чтоб не болело больше. Внизу Стаматины возводят новые бумажные города - тихие, сосредоточенные, молчание натянуто дрожащей нитью связи родных душ. Даниил точно видел - они рисуют в четыре руки, непостижимо. Ох, ночь Утопии. Данковский бьётся, близнецы строят, Мария плетёт нити, сверкают бледные пальцы в лунном свете - белая, белая кожа. Центр мира - кровать Бакалавра, штормовая воронка посреди сияющего порядка. Город торжества разума вокруг него поднимается, а Даниилу кажется, что вот-вот эти новые стены его похоронят. Многогранник отражает летнее солнце, и дворы Утопии полнятся возбуждёнными голосами, вскриками - творцы созидают, сознание возвышается и рождает нечто прекрасное - а Данковский слушает, как через математически верную паутину улиц к нему плывёт голос. И чем громче слова, чем ближе, тем видней червоточины в теле города. Кровавые язвы выглядели пригляднее, чем несовершенные мелочи в проекции их коллективного разума на пространство. Он чувствовал, как город подгнивает, стирал всю одежду, но запах не уходил никуда; тухлая гниль прорастала через белоснежные одежды улиц, травила творцов. Сквозь возбужденный гомон гениев Бакалавр слышит детский плач. У его любимых людей вместо глаз - гнилые червоточины, изо рта пахнет мертвыми тушами. Лучше б зараза, чем это. Однажды ему снится, как он идёт по степи босиком, и трава под ногами нежнее кошачьей шерсти - и голос, голос, похожий на густое пряное вино, льётся в уши, такой певучий, ни слова не разобрать. Дымное небо перед глазами, огромные камни и колыбельная Степи. Он просыпается среди холодных белых стен, а в окно заглядывает отблеск грани Многогранника - рассвет занялся. Голос в Степи - родной, такой тёплый. Его обладатель сейчас в грязном тряпье пытается спасти то, во что верит. Бакалавр и забыл уже, как Бурах вызывал у него желание убежать и больше никогда не видеть этот тяжёлый взгляд. Или это только кажется? Или этот торжественный голос - совсем чужой, или он не колыбельную поёт, а эпитафию над его могилой? Внизу кричат Стаматины - одна душа, а разные голоса. Бакалавр разбирает только "Десять лет ты меня мучаешь!"и какой-то грохот. Тут же стихает, и только Андрей что-то уверенно и горько рассказывает брату. Но Бакалавр не хочет знать. Он стыдливо, тайком сбегает на другой берег по хлипкой доске, измочив брюки, шатается по развалинам города, в слепой надежде найти Бураха - потому что всё тянет и тянет Степь, и твирью пахнет так, что голова кружится - кто ещё может помочь? Старшина Уклада занят - ему тяжелей, чем Данковскому, поднимать бездомный народ, но именно сегодня он здесь - утром линии так подсказали. Бакалавр похож на сбежавшего из сумасшедшего дома и откликается с третьего раза - зато потом чуть ли не бегом к нему бросается. - Расскажи мне про Степь, менху, прошу тебя - умоляет Даниил, и Артемий не может отказать. Они идут по тому, что раньше было каменной мостовой, и Артемий все говорит и говорит, ощущая, как впитывает в себя Даниил новое знание, насыщается им. В глазах ойнона - голод, будто он ищет что-то, но найти не может. В конце концов, находится место, где можно присесть. И когда Бурах касается ноги Даниила коленом, по его телу проходит крупная дрожь, и голоса в голове - голоса? - требуют большего. Через гул крови в жилах Артемия не слышно. Данковский не может думать, шёпот всё сильнее, не понять ни слова - но нужны ли объяснения? Даниил касается рукой щеки менху, притягивает его к себе и целует. Будто бы не было этих дней, будто бы Артемий недавно выскользнул из "Омута" утром, оглядываясь, чтобы никто не заметил, не догадался. "Как же рано взрослеют Власти", - думает он, ощущая сильные руки на своём теле. Прикосновения приносят облегчение, но как только поражённый Артемий отстраняется, тянущее чувство в груди и напряжение в руках возвращается. Даниилу плохо: его трясёт, как в лихорадке, и глаза сумасшедше бегают. Страшно, страшно. Приходится самому Бураху заявиться в Утопию, привести Бакалавра буквально за руку - тот от этого становится чуть спокойнее, а иначе ноги сами несут прочь, в степь, и Данковский просит держать его крепче, чтобы не вырвался не дай бог. Дверь открывает Андрей - взьерошенный и недовольный, рубашка торчит из брюк, но как только он видит кусающего губы Даниила, злоба сменяется беспокойством. Он спрашивает лишь, может ли он помочь, но Бураху нужно только знать, где комната Бакалавра. Тот же совсем обезумел: дышит тяжело, рвётся куда-то, чуть ли не стонет - Артемий придерживает его за плечи и ведёт, чтобы уложить спать. Данковскому стыдно частью сознания, но он всё равно просит Артемия остаться. Менху видит, что линии сплетаются вокруг их тел, требуют защитить ойнона - и снова не отказывает. Это не лихорадка, и жара нет, но в постели Даниила мелко трясёт. Он снова тянется рукой к щеке Артемия и шепчет: - Всё голоса, голоса в моей голове... Один голос, я чувствую его, я знаю его, сама Степь сводит меня с ума, её-то я и слышу, менху. Забери моё сердце, ты же умеешь - вырежи из него что-нибудь, чтобы я или здесь остался, или с тобой ушёл, только сделай это. Не могу больше. - Ойнон, - тихо отвечает Артемий, - ты не можешь слышать Степь. Никак. - Значит, я сумасшедший, - улыбается печально Даниил и засыпает. Утром Артемий уходит, не разбудив Бакалавра - только оставляет записку о срочных делах. Он советуется с Матерью, как поступить: девочка улыбается и говорит, что Бакалавр - хороший, и его обязательно надо спасти. Тая берёт с него обещание, что с Даниилом всё будет хорошо. Одно ясно: Уклад не сгубит Данковского, и от этого легче. А через пару дней укладских детишек распугивает тонкая фигура Петра - тот почти трезв и встревожен. - Он совсем с катушек слетел, - говорит он, кивая головой в сторону другого берега, - в прошлый раз ты помог. Ступая на новую мостовую Утопии, Артемий почти слышит звон нитей, воздух напряжён и натянут - это Мария ворожит по любимому эн-Даниилу. Бакалавр обнаруживается в своей комнате сидящим на полу - обнажённым, плечи исцарапаны, но осанка идеальная, словно как у каменного изваяния. В руках Бакалавр лелеет тонкий стебль чёрной твири. - На заднем дворе проросла, - говорит он ласково, не повернувшись, - и сюда пробралась. Никуда нам от неё не деться. Мария ждёт внизу, и она в бешенстве - но Артемию, который собирает Бакалавра, не мешает. Линии рассказали ей ужасное, и ничего Хозяйке Утопии с этим не сделать. Бурах уводит счастливо улыбающегося Даниила, и Пётр на прощание спрашивает: - Ты нам его вернёшь? Гаруспик не отвечает. Остатки прежнего убежища отца уцелели - туда они и направляются. Приходится идти через разрушенный дымный город, но ноги несут Даниила легко - всю дорогу они пребывают в молчании. На пороге Машины Бакалавр замирает, не отрывая взгляда от дымной бледности Степи, но Бурах подталкивает его легонько в спину, и дверь закрывается. - Я не знаю, как тебя спасти, - честно признаётся Артемий, как только нехитрые пожитки разложены. - Ты и не сможешь, - отвечает ему Даниил ласково, и притягивает к себе. Чёртов всезнайка. Хоть бы он и в этот раз оказался неправ. Прощается, сволочь. Перебирая отросшие волосы, Артемий думает: а зачем вообще они сюда пришли? Зачем он привёл Даниила к Степи, если ясно - она не вылечит больную голову ойнона? Почему линии сложились так? Двое отлично умещаются на жёстком и пыльном лежаке. Артемий оплетает Данковского руками и ногами, прижимает к себе, чтобы тот не смел убежать - но змей всегда ускользнёт. Утром Бурах обнаруживает только записку: "Прости, что теперь в твоей голове станет на один голос больше". Линии ведут к юрте одонга. Собиратель говорит, что да, брёл мимо него такой Даниил, хладный змий, босиком шёл, и Степь его звала дальше и дальше, и искал он что-то, и склонялся над землёй, но не мог услышать, откуда же голос, и шёл дальше. - Смотри, менху, какой Мать Бодхо сделала Укладу подарок. Теперь убийце-змею точно погибель. А Артемий стоит и смотрит вдаль, цепляется пальцами за оборвавшуюся линию, и сдвинуться не может. "Не печалься, менху. И не дай другим печалиться". Бурах молча клянет эту позднюю мудрость.