Стадии

Спок целует Джима по-человечески. Осторожно, стараясь не потревожить треснувшую губу. Целует по-вулкански, проводя пальцами по сложенным пальцам, – жест, который прежде он видел только между родителями. Он хочет касаться его всеми возможными способами: по-человечески и по-вулкански. Но должен считаться с желаниями самого Джима, поэтому... Он снова касается его кисти, очарованный её формой. Спок думает, что руки у Кирка были обычные. Не слишком длинные пальцы, широкая, по-мужски грубоватой формы ладонь. У капитана были сбитые костяшки и мелкие шрамы на сгибах. Память Спока с фотографической чёткостью сохранила эту руку, прижатую к стеклу заблокированной двери. У Джима всё точь-в-точь так же, и странно, если бы было иначе, однако кисти необъяснимо изящней, а ладони такие мягкие. Джим уже не дрожит и не пытается отстраниться, как в ванной, когда Спок приводил его в порядок после запоя. Впрочем, Джим был совершенно безволен и только вяло выполнял лаконичные просьбы вулканца, пока тот не попытался его умыть. Кирк шарахнулся от скользящей по лицу ладони с такой силой, что едва не разбил голову о стену душевой. – Не трогай! – покрасневшие, с полопавшимися сосудами глаза смотрят на Спока мутно, но твёрдо. – Не прикасайся, я сам. – Очень хорошо, Джим, – отвечает Спок и, пока Кирк заканчивает, стоит в дверях, сцепив руки за спиной. Спок перестилает постель, выставляет климат-контроль на десяток градусов выше и возвращается к кровати, чтобы укрыть друга. Тянется пощупать его лоб, так всегда делала Аманда, когда Спок был ребёнком, это нелогичное действие приносило успокоение. Джим перехватывает его руку, которая против воли соскальзывает к контактным точкам. – Не нужно, Спок. Я чувствую твою неуверенность, забыл? Ты боишься, что я и он разные. Боишься не узнать во мне даже оттиска того, чем был он. Поэтому не надо. Спок бездумно продолжает сидеть на краю постели, он смотрит на молодое, измученное лицо, знакомое ему до последней черты. Как по вечерам часами смотрел на старомодное фото, сидя у окна в гостиной, когда ветер трепал занавесь и она мягко скользила по его щеке. Чужие пальцы, впившиеся в его запястье, ледяные. – Я принесу воды. – Останься. Знаешь, учитывая нашу общую историю и всё такое, следующим логичным шагом будет секс. Как тебе мысль? Некоторые вещи просто должны быть сделаны, иначе зачем я здесь? Не для того же, чтобы подавать тебе пробирки и белить стволы яблоням. – Джим, позволь я принесу тебе воды. – Думаю, нам нужно трахнуться, – перебивает его Кирк. – Ну же, Спок! Ни разу не пробовал, но помню, ему помогало. Только без мелдинга. Мелдинг я не хочу. – Джим, ты расстроен. Поспи, позволь, я сделаю ещё инъекцию. Кирк хрипло смеётся: – Недостаточно, да? Недотягиваю до него? Вот отстой, а я ведь типа люблю тебя. Точь-в-точь как он. Или его тоже было бы мало? История – такая сука, бесконечные повторения пройденного, как ни старайся. Зато сразу понятно, как это закончить. Уйдёшь сейчас – я помню, где ты хранишь ту проедающую всё на свете дрянь, которую мешал с азотом неделю назад. Спрячешь её, придумаю что-нибудь ещё. Спок тихо вздыхает и касается стиснутых на своём предплечье пальцев. Когда капитан погиб, старший Спок посчитал бессмысленным скрывать своё прошлое. Прошлое, напрямую связанное с одним человеком, ведь Джеймса Т. Кирка больше не существовало во Вселенной. Линия развития реальности пресеклась, едва начавшись. Ничто уже не могло повториться. Младший вулканец жадно слушал рассказы о миссиях, мирах, исследованиях, о любви, дружбе и потерях. Старик без стеснения говорил о чувствах, и, если иногда голос его начинал дрожать и срывался, Спок терпеливо ждал, позволяя тому взять себя в руки. Узнавать насыщенную, яркую, как сверхновая, чужую жизнь было мучительно. Он был словно бродяга, который заглядывает в богатый дом через окно Рождественским вечером. Нечто притягательное было в том, чтобы вместе с рассказчиком проживать год за годом. Их звали точно так же. Это, в сущности, и были они. Вселенная бесконечна и удивительна. И сейчас, неважно почему и как, с ним был Джим. Мог ли Спок оттолкнуть его? – Я ведь был уверен, что ты девственник. Даже пари Боунзу предлагал. Ты был такой вымороженный. – У меня есть сексуальный опыт, Джим, – вулканец раздевается, небрежно скидывая одежду на пол. – Теперь-то, конечно, знаю. Как бы мне хотелось иной раз чего-то о тебе не знать сейчас. Кирк тянет его за плечи, пытаясь уложить на себя. Кожа его снова влажная. Он горит, и вулканец с беспокойством думает, что нужно бы принести трикодер. Но Джим жмётся к нему, будто в попытках согреться, и Спок, оглушённый ментальным эхом, обещанием совместимого с собственным разума, забывает, о чём думал ещё минуту назад. Джим изгибается, шарит в изголовье кровати: – Помнишь, я просил у тебя крем-регенератор, якобы пропорол ступню, когда бродил босиком в саду? Я тогда соврал. – Регенерирующий состав не предназначен для подобного, – вырывается у Спока, когда он торопливо выдавливает его на пальцы. Неуместность фразы более чем очевидна. – Брось, я его уже использовал. Ничего не распухло и не отвалилось. Так что действуй. Спок трётся щекой о его щёку, прислушивается, пытается ощутить ускользающее присутствие, касание чужого сознания. Такой контакт не является адекватной заменой связи разумов, но он всё, что позволено. Мучительно недостаточно. После Спок уже больше не отрывает взгляда от лица друга. Глаза Джима крепко зажмурены, и когда он поднимает ресницы, слишком яркий цвет радужки на мгновение прошивает Спока ощущением нереальности. И Спок целует Джима. По-человечески, по-вулкански, скользя пальцами по сложенным пальцам. Он хочет коснуться его всеми возможными способами. Эрекция Джима – больше результат механической стимуляции простаты, чем действительно возбуждение. Когда он помогает себе рукой, рывки скорее болезненные. Спок переплетает их пальцы и двигается, двигается. Его бёдра трутся у Кирка в паху, и это, пожалуй, едва не единственное по-настоящему приятное ощущение. Сложно настроиться, когда пять минут назад готов был покончить с собой медленно и мучительно. У него-капитана с настроем проблем не было, таких больных на голову, как Джей Ти, опасность и смерть только сильнее заводят. Вот и ещё различие. После случая в гостиной Джим всё время развлекается, выискивая разницу. Непонятно зачем. Спок целует его, скользит раскрытыми ладонями по телу, это делает его похожим на слепца, потому что Джим чувствует, как тот напряжённо вслушивается, ищет. Джим понимает, что именно. Всё это как если бы перед умирающим от голода накрыли стол с роскошными, экзотическими блюдами, но ни одно из них не посолили. Он сможет насытить потребность, но не будет по-настоящему удовлетворён. Оргазма нет. Просто в какой-то момент сперма медленно поднимается по члену, как поднималась ртуть в древних барометрах, и спустя несколько острых спазмов густые капли одна за другой лениво стекают на живот, а Спок осторожно отстраняется. Он тоже не кончил. Умом он понимает, что прошли годы, но это трудно действительно осознать, потому что Спок, кажется, не постарел ни на час. В то же время это не Спок, которого он помнит. Этот вулканец больше похож на старика с Дельта Веги, чем на старпома, которого Кирк знал. В нём есть непонятное внутреннее равновесие и принятие, спокойствие фаталиста. Его же Спок балансировал на грани со срывом, потерей контроля, в нём была словно бы невидимая трещина, уязвимость. И это притягивало Джима так же, как звала неизведанная бесконечность галактик. Новый Спок – непонятный. Джим и не предполагал, что секс всё изменит. Джим по-прежнему подаёт Споку нужные пробирки или просто читает в той же комнате, перекинув ноги через подлокотник кресла в позе, которая любому показалась бы неудобной, пока вулканец вносит нужные данные в пад и делает замеры. Белит стволы деревьев, пока Спок занят цветами, хотя вряд ли от извести на этой планете есть хоть какая-нибудь практическая польза. Валяется в саду на траве с книгой и пакетом яблок, если у Спока видеоконференция. Кое-что всё-таки изменилось: Спок теперь к нему прикасается. Без малейшего напряжения, совершенно естественно, словно делает так уже лет пять кряду. Кирк всякий раз напрягается и бесится на себя за это. О мелдинге они больше не говорят, хотя Джим чувствует в вулканце даже не желание – жажду. А потом Спок ведёт его в поход. После долгого перехода по плато у самой горы они разбивают лагерь и сидят в темноте у костра, жаря реплицированный зефир. Джим никогда не ходил в походы, даже в детстве. Брат слишком рано сбежал из дома, а отчим был последним человеком, с которым Кирк бы захотел разделить романтику выезда на природу. Спок куда более искушён. Он рассказывает Джиму о kahs'wan: ритуале, обязательном для всех вулканских детей. И о праздничном ужине, который вопреки неудовольствию Сарека, устраивает Аманда, когда он возвращается целым и невредимым. Джим запрокидывает голову и смотрит на небо. В Айове ночью были видны только самые яркие звёзды, а сейчас ему кажется, что он видит их все до последней. Рисунок созвездий ему незнаком, но это необъяснимым образом успокаивает. Они со Споком сидят на бревне рядом, соприкасаясь руками. – Завтра я взберусь на эту гору, – говорит Джим. – Я предусмотрел такой исход и взял с собой реактивный привод. – То есть ты уверен, что я свалюсь вниз, и меня придётся ловить. Ну спасибо, Спок! – фыркает Джим, на деле он, конечно, совсем не зол. Мелдинг не то чтобы внезапен: Спок касается его лица, и Джим не может найти в себе сил, чтобы отшатнуться. Первое, что Кирк чувствует – удивление. Он растворяется, как растворяется капля в полном воды сосуде. А потом Спок делит всё поровну. Наутро у Джима саднит лицо: пальцы Спока оставили следы, и ощущение, больше всего напоминающее засос. Доктор Маккой живёт не сказать чтобы уединённо. Иногда у него даже находится время, чтобы преподавать в медицинском корпусе Академии Звёздного Флота. Он по-прежнему считает пустой тратой времени попытки вбить что-то в головы юнцам, у которых на уме только космос и вечеринки. И если интерес к попойкам он готов понять, то безумное желание забраться туда, где даже воздуха нет, а значит, место изначально для людей не предназначенное – он понимать отказывается. Среди коллег он нечто вроде чудаковатого отшельника, который похоронил себя в семейном доме в Джорджии и занялся сомнительными исследованиями. Леонарду на сплетни, по большому счёту, плевать. Он не сближается с женщинами, не заводит друзей. Часто задерживается или даже ночует в лаборатории. Его жизнь не слишком разнообразна, но кто сказал, что он хочет разнообразия. Нечасто, может быть, раз в год его навещают Чехов, Скотти и Сулу. Если, конечно, их побывки на Земле совпадают. Тогда они отправляются выпить в ближайший бар, и дороги назад Боунз обычно не помнит. Однажды, только один раз, приезжала Ухура. Они в неловком молчании посидели на деревянных ступенях его веранды. – Ты что-нибудь знаешь о Споке? – спросила она, уже садясь в такси. – Я звоню ему время от времени. Леонард действительно выходит со Споком на связь «время от времени». Он даже выбрал чётко определённый промежуток, чтобы вулканец осознал периодичность и вывел закономерность. Разговор обычно не задаётся. Это и разговором сложно назвать. Боунз просто исторгает белый шум, старательно обшаривая глазами лицо и видимую часть фигуры Спока, оценивая его реакции и реплики. Ведь вулканец – единственный друг, который у него остался. Скорее осталась привычка чувствовать небезразличие. Оно что-то вроде фантомной боли в отсутствующей конечности, когда нервы в мозгу по привычке посылают импульсы в никуда. Каждый раз после Маккой выжат, как не бывал после многочасовых операций. Леонард нажимает на вызов, не представляя, о чём собирается говорить со Споком те положенные пятнадцать минут, что у них в обычае. – Приветствую, доктор, – произносит вулканец. И Боунз настораживается. Это интуиция, которая не раз помогала ему спасать жизни. Что-то не так. Что-то изменилось. Возможно, причина в более расслабленной позе? Или аномально оживлённой речи? Маккой замирает у экрана, стараясь впитать как можно больше: диагностика по видеосигналу, низко же он пал. Осталось ещё поплевать через плечо, потрясая сушёными куриными лапами. – Я понимаю, что предложение неожиданное, но не желаете ли навестить меня, Леонард? У вас есть веская причина, чтобы преодолеть свою аэрофобию, – угол рта Спока едва заметно подрагивает, и Боунз с ужасом опознаёт в этом тике улыбку. То выражение, которого он не видел, с тех пор как Джим… Доктор не может закончить фразу даже мысленно и после заминки отвечает: – Сильно в этом сомневаюсь. Даже если в твоей дыре молочные реки и кисельные берега. Даже если ты научился гнать отличный виски из туземной кукурузы. – Джим очень хотел вас увидеть. Общение только со мной иногда его сильно утомляет. Маккой цепенеет, внутри разливается леденящий холод, абсолютный космический ноль. Довольно лукавить, где-то в глубине души он знал: так всё и закончится. Он смотрит на бессовестно счастливое лицо вулканца, и ком встаёт у него в горле. – Джим? – хрипит Леонард через силу. – Он разве с тобой? – Слишком долго объяснять, доктор, – беспечно отвечает Спок, – да вы и не поверите, проще приехать и убедиться лично. – Правда? Почему бы тебе не позвать его, чтобы он сказал мне: «Привет»? Маккой с ужасом ожидает, что Спок, всё так же улыбаясь, примется разговаривать с пустым местом, куда его безумие поместило фантом капитана. Но тот только качает головой. – Сожалею, Джим сейчас отсутствует. Он ограничен в передвижениях планетой, эти рамки его нервирует. Я посчитал правильным давать ему возможность сбрасывать излишки энергии, поэтому сейчас он в горах. Естественно, со страховкой, причин для беспокойства нет. Кошмар и не думает отпускать Леонарда. Это же Спок, конечно, даже его сумасшествие будет логичным. Он из тех, у кого в галлюцинациях есть все необходимые тени, статьи в газетах, объявления на уличных табло, а у всех прохожих разные лица. – Я приеду, – сдавленно говорит он и мысленно добавляет, – только дождись. Дождись, несчастный, безумный остроухий ублюдок. О психических отклонениях у вулканцев работ нет. Не было или не сохранилось – Маккой утверждать не берётся. К счастью, его пациент – вулканец только наполовину. Доктор лихорадочно перебирает в уме методы диагностики и лечения, пока рейсовый корабль доставляет его к крайнему форпосту Федерации. Дальше ему приходится нанимать частное судно. – В какую дыру ты забрался, гоблин, – ворчит он, пока скользкий тип, вызвавшийся препроводить его, настраивает подозрительно потрескивающий, грозящий развалиться от старости транспортатор. Он почти ожидает, что его до последней жалкой молекулы рассеет по квадранту, но всё проходит в меру благополучно. Более точные выводы он сделает, когда снимет показания трикодера. Сейчас куда важнее Спок. Транспортатор верно обработал введённые координаты, и Маккой вполне ориентируется, следуя указаниям вулканца. Он спускается по тропе с холма: пройти нужно не больше мили. Спок полностью поглощён экспериментом. Он склонился над столом и, не глядя, вносит данные в пад, неотрывно следя за происходящей в колбе реакцией. Маккой терпеливо ждёт. Эта увлечённость настолько естественна для Спока, она нормальна. Когда вулканец распрямляется и наконец обращает внимание на Леонарда, тот успевает осмотреть комнату на предмет присутствия в ней другого человека и пожалеть, что не обошёл другие помещения. Спок выглядит привычно. Никаких отклонений. Ремиссия? Они усаживаются в кресла у окна. За распахнутыми наружу створками шелестят листвой яблони. Побеленные стволы выделяются яркими пятнами в сумерках, начинающих заполнять сад. Неспешный разговор сходит на нет, и дальше они молча пьют чай. Леонард вдруг понимает – это ожидание. Когда Спок, глядя через его плечо, беззвучно, одними губами произносит: «Джим», – доктор вдруг чувствует, как от ледяного озноба встают дыбом волосы на затылке. И он оборачивается.

Конец