- Коротко стриженные лесбосские телки не в моем вкусе, О Сехун.
- Ты очень удивишься.
Полночь давно оповестила о себе громким фейерверком, золотой пылью осыпаясь на беззвездное ночное небо и оседая на остроконечных высотках. Город кричал и бурлил, как масло на сковороде, мигая разноцветными вывесками, слепящими глаза на углах, и проникая в легкие истеричной голографией свежей, дышащей сигаретным смогом и водкой, молодости. Чонин потерял счет выпитым стаканам, стопкам и тонким хрустальным бокалам. Он остановился где-то между кислым портвейном и вязким розовым блеском на своих губах.
Танцпол напоминал чертову адову печь, наполненную телами, омерзительно воняющими виски, трущимися друг о друга, позволяя ладоням выделывать причудливые пируэты в самых непристойных местах. Глубокий бит смешался в визгливый скрежет электроники и ужасный британский акцент, давя на уши и царапая перепонки, как ржавый металл толстое стекло.
Чонин ослепительно улыбался, прокладывая себе дорогу сквозь толпу, лавируя между круглыми столиками и уклоняясь от назойливых пальцев. Он рисовал улыбку людям в пиджаках, стоящих как целый особняк в Пусане, людям, чьих имен даже не запомнил
(а запоминал ли?). Они улыбались в ответ, поднимая стаканы с горящей жидкостью, хотя, скорее всего, видели вместо его лица пару миллионов долларов на чеке и свое безоблачное двухнедельное будущее полное героина, выпивки и девочек в коротких юбках, открывающих стройные ноги, готовые разойтись Тауэрским мостом лишь услышав шелест купюр в цветных джинсах от кутюр.
И единственное, что они спрашивают у Чонина это -
сколько?.
Чонин - новый вид элитной проститутки, а его руки и лицо самая ценная вещь на планете.
(Желание клиента для меня закон, но не пойти бы вам?)
Барная стойка искрилась и плыла в воздухе благодаря изумрудной неоновой подсветке. Диско-шар брызгами рассыпал серебряных зайчиков по полу и стенам. Брюнетка в блестящем платье легко проводит ладонью по бедру Чонина и бесстыдно улыбается, лукаво прикрывая глаза и кивая в сторону чил-аута. У нее большая грудь, острые ключицы, розовые мерцающие румяна на точеных скулах и губы в липком блеске, пустая голова и желание трахнуться за пару сотен. Чонин усмехается и пожимает плечами, а девушка кривит губы и стреляет ярко подведенными глазами, выискивая новую добычу. Ким падает на алый круг на замысловатой стальной ножке и взглядом застывает на узких покатистых плечах, обтянутых красным жакетом-спенсером и рубашкой в тонкую полоску.
Ким думает, что его друзья недотраханные ублюдки, которых нужно было сдать в полицию еще в Париже с подпиской о невыезде.
Чонин осознает, что идея О Сехуна была плохой, его провокация была бессмысленной, а издевательство
"что, уже не стоит?" просто выводящей из равновесия и
"ставлю сотку наличными и твой новый мазерати".
- Да я отсосу тебе, если он сделает это, Сехун.
- Заметано.
(Ты просто ебанная сучка Ким Чонин).
- Что будете, сэр?
- Б-52.
Пухлые губы изогнулись в подобии усталой улыбки и длинные пальчики ловко подхватили бутылки, смешивая в стакан острые жидкости. Пряный терпкий запах ликера ударил в нос и у Чонина невольно закружилась голова. Диджей переключает песню на что-то еще более тошнотворное и Ким мысленно ставит галочку в графе "уволен". Он наблюдает как синее пламя чуть освещает лицо напротив, и на секунду оно кажется прозрачным и каким-то безжизненным, словно кожа - паутина или белоснежное кружево. Бармен поднимает уголки губ и кивает, прядь волос падает на его лоб, чертя сумрачную дорожку к переносице, и это зрелище завораживает. Спуск затвора заставляет парня удивленно изогнуть густые брови.
(Чонин думает, что О Cехун обдолбанный мудак, которому он чертовски благодарен).
- Что ты делаешь?
- Хочу запечатлеть совершенство.
Жюри поставило бы Чонину 100 из 100 за отличный пикап, но лицо напротив вновь насмешливо выгибает бровь и хрипло смеется. Голубой огонек в стакане все еще разделяет их ладони на барной стойке, освещая костяшки пальцев ультрамарином. Они с трудом слышат друг друга, остатки слога тонут в воздухе, и Чонин сам достраивает предложения, будто читая по губам.
- Как тебя зовут?
- До Кенсу.
- А я...
- Кай. Фаворит тусовки. Ледяной принц. Азиатское сокровище современной фотографии. Авангардизм и щепотка пафоса.
Челюсть Чонина достигает пола, а бармен улыбается, и морщинки у его глаз похожи на полумесяцы. Ким не может отвести ошарашенного взгляда, не потому что парень напротив чертовски сексуален, в нем есть что-то особенное, такое притягивающее и возбуждающее аппетит и желание, как запах кофе по утрам или освежающий душ, как холодные руки, тянущиеся к огню.
- У тебя на спине - "Кай". Стильно, но как-то заезжено.
- А все остальное тоже у меня на спине написано?
Кенсу медленно опускает веки и смахивает челку с глаз, обнажает ряд белоснежных зубов, на его губы падает серебряный блик, аккуратным мазком ложась в уголке. Время расщепляется и меридианы звезд застывают на краю мира где-то между теплой ладонью и острыми костяшками пальцев. До косится на Чонина и ухмыляется, заглядывая тому прямо в глаза. Он парализует и заставляет сухожилия внутри стянуться жгутом, а низ живота налиться свинцом до пульсации в районе горла.
- Стиль твоей фотографии слишком фальшивый. Как фольга. Мерцает, но далека до серебра.
- Это мой личный гастролирующий цирк. Я нажимаю на затвор и вокруг взрываются краски, а клоуны с винтовками отстреливают долларовые купюры, как дешевые фарфоровые тарелки.
Чонин впервые слышит неодобрение своих работ с такой жалкой желчью, разливающейся скверным негодованием задетой гордости и желанием дать в челюсть. Разумеется, он и сам знал о ничтожности своего положения, развешивая золоченные рамки в галерее, но один взгляд на чеки развевал все его мысли и покрывал плотным слоем пыли и жидкого консилера на безупречных лицах моделей.
Фотоаппарат в его руках вновь превращался в волшебную палочку.
Кенсу расплылся в улыбке , растянув ее дугой по лицу, формируя складочки на щеках и ловко освобождая руку из захвата. Он пожал плечами и повернулся на чьи-то хаотичные крики, теряясь в утвердительных кивках и бутылках с янтарной жидкостью на полках.
- Значит крошка Лу сегодня "наденет брюки"?
Глубокий голос раздается над ухом и широкая ладонь давит на ключицу, а тело приземляется на соседний стул. Чонин закатывает глаза и залпом выпивает коктейль, обращая внимание на блестящее худи и длинные ноги с острыми коленками в рваных джинсах от Валентино, справа от себя. Чанель улыбается как импульсный осветитель, отлично гармонируя со своим худи и диско-шаром, мерцающим серебряным дождем. Его глазки-пуговки насмешливо сужаются, протыкая Чонина иголками вдоль позвоночника. Ким уверен, что в следующий раз он подвесит Чанеля вместо этого чертова шара за его огромные уши.
Пак никогда не упустит возможности поддеть его, купаясь в мелководье тупого сарказма и шуточек, пригодных только для дома престарелых.
- Я только узнал его имя. Я просто недостаточно пьян.
- Может Сехун был прав?
- А не пойти бы тебе, чувак?
Чанель хрипло смеется и хлопает в ладоши, рыжие кудряшки на его голове слегка подпрыгивают. Он поднимается с сиденья и поправляет узкие брюки. Ким кусает губы, когда Пак ободряюще треплет его плечо и со словами "он не так прост", удаляется вслед за какой-то моделью с ногами, как автомагистраль.
(Захлебнись своей комедией, ублюдок)
- Вы друзья?
Хриплый голос льется патокой по капиллярам, смешиваясь с алкоголем, и рисуя перед глазами звездочки-боке. Пальцы Кенсу длинные с широкими косточками и короткими пластинами ногтей. Он мягко протирает бокал, держа его за хрупкую позолоченную ножку и даже не смотрит на Чонина, старательно вглядываясь в хрусталь.
- Ох, слышал о нем?
- Он импульсивный. В его работах слишком много цвета, движения и деталей.
- Значит я нравлюсь тебе больше?
Кенсу со звоном ставит бокал перед Чонином так, что его указательный палец выстраивает ровную прямую до золотой линии на ножке. Серебряные зайчики исчезают и помещение наполняет полумрак и плавная мелодия, созвучие низкого баса и легкого девичьего минора. Циферблат замирает где-то между
"я обязан трахнуть его" и
"о, боже, я очень хочу трахнуть его".
Глаза у Кенсу лакричного цвета и смотрит он внимательно, с прищуром, изыскательно, будто ища малейшие нюансы и сохраняя их в своей памяти. Наматывает на пленку, прокручивает, пересматривает. Этот взгляд перекрывает доступ кислорода в легкие, заставляя Чонина машинально напрячь плечи и выпрямиться.
Чонину не по себе от этого буравящего взгляда на своем лице.
И горячего дыхания на своей шее...
- Сегодня я не в настроении, игрок.
Чонин думает, что О Сехун обдолбанный мудак, которому он сегодня проиграл мазерати и собственную гордость.
Чонин думает, что До Кенсу не легкая наживка.
(Чонин еще никогда не был так заинтригован).
✖
Фотография - это совершенное искусство.
Цвет или черно-белый контраст. Взгляд в камеру или скрытое тенью лицо. Движение или полное опустошение реакций. Игра светом, ракурсом, позой. Ретушь, экспозиция, резкость. Фильтры и текстуры, вдыхающие жизнь в глянцевые прямоугольники с неживыми лицами и поддельными эмоциями. Чонин питается и дышит этим, с каждой секундой выводя на экран новое изображение жизни. Той жизни, которую все хотят видеть. Той жизни, которую Чонин ненавидел больше, чем само понятие "жизнь".
"Каково это - жить?"
Чонин витал в смоге, теряя очертания реальности в паре затяжек Lucky Strike и каких-то криках о рассеивателе света и его чертовом характере. Он был где-то на периферии между Парижем и Сеулом, где-то на черте "Нового моста" и "Башни 63 City" , в разрыве плавной скрипки и дерзких поп-битов. В суматохе щелчков затвора и просмотра пленки, кофе каждые два часа и короткий перекур на душной лестничной клетке с визажистом Цзытао, наверное, это и было его понимание слова "жить".
"Уж точно не рисовать фальшивые лица."
Да, если скульптор отразит реальность, то фотограф покажет и то, что нормальный человек никогда бы не смог заметить, то, что, скорее всего, и не стоило никогда замечать. Если художник изобразит свою прекрасную реальность, то стилист просто покроет прошлый пергамент лаком, пудрой и подводкой.
Приукрасить, доработать, удалить, усовершенствовать - сделать совершенным. Усилить воздействие, раскрасить и создать "настроение", образ, товарный вид.
Совершенство = Ложь
Фотография - это бездушное искусство.
(В мире нет ничего совершенного, существуют лишь жалкие попытки доказать обратное).
- Сотри то дерьмо с глаз Бэкхена и пусть продолжают портретную съемку.
- Сонбэ, не кури много.
- Лучше пожалей BB-крем Тао, Бэк и так похож на мраморную плитку в моем сортире.
Тао является "правой рукой" капитана Кая на корабле идущего ко дну горького несовершенства, которое становится точкой отсчета в поиске. Они латают раны на идеальных образах и смазывают трещины, собирают образы, как конструктор Lego, достраивают и дописывают нули на чеках. Замораживают время в углах золотых рамок, оставляя пустые и безжизненные формы.
Их работа всего лишь один из способов понятия "жизнь".
✖
Чонин пьет кофе, игнорируя Летний Сезон в Сеуле. Он мерзнет даже когда отметка достигает +30, а английский костюм не дает нормально дышать. Улицы кажутся однообразно серыми, помещенными под стеклянные купола и голубое свечение мониторов, меняются лишь люди и их улыбки, их жесты и одежда. Остается неизменным только то осознание полной беспомощности и крепкая хватка за горло с терпким привкусом сигарет. Чонин сбегает с фотосессии, ссылаясь на срочную встречу, и зная, что позже менеджер обязательно напомнит ему о его обязанностях, и
они лишь куча оленей без твоего руководства и еще пара-тройка ругательств о безалаберности и легкомыслии. Ким прикрывает веки, улыбаясь самому себе, и откидывается на спинку плюшевого кресла с крупными пуговицами, вонзающимися в спину. Летний Сеул никогда не сравнится с летним Парижем, с зимним Парижем, с осенним Парижем. Сеул никогда не сможет стать домом, но и Париж он никогда не назовет им. Все страны и города - лишь временное пристанище, кочующего Кая с волшебной палочкой-фотоаппаратом в руках, усталым лицом и с зажатой между пальцами тлеющей сигаретой. Скорее всего, опять последней. Чонин даже не помнил первую сигарету, но всегда думал о последней, хотя ведь и она могла оказаться первой.
На панораме пролетающих мгновений оживленной улицы Ким замечает трещину, как не до конца проявленная пленка, человек в зеленых брюках в клетку с горшком в руках, заостряет внимание на своем образе. Он - всего лишь очередное лицо, но он - то лицо, которое Чонин хотел увидеть. Июль выжигает его образ среди толпы и оживляет его, в отличие от Кима, погрязшего в пластике и табачной пене или же созданного из них. Он не когда не помнил даты.
- Эй, До Кенсу!
- Ты сбежал с фотосессии?
- Это так заметно?
- Ты похож на клоуна.
В его руках было цветущее дерево Бонсай, и Кенсу, поймав взгляд Кая, чуть улыбнулся. Они стояли так близко, что можно было ощутить легкий запах свежей земли от Кенсу и аромат дорогого одеколона Кая. Так глупо и смешно, эти запахи не подходили друг другу, впрочем, так же как и Кенсу с Чонином. Но между ними не было напряжения и воздух не казался тяжелым, июльское солнце купалось в черных волосах До и играло на бронзовых скулах Чонина. Что-то связывало их помимо жалкой попытки Кима вновь использовать свое обаяние.
Чонин пригласил Кенсу выпить вечером, напрочь забыв о папке на компьютере, нуждающейся в просмотре и профессиональной оценке, и о Крисе, который с утра, скорее всего, сломает ему шею.
Сжимая напряженными пальцами край синего велюрового пиджака и вбивая номер в телефонную книгу, Чонин впервые задумался о роли жизни в его бессмертных глянцевых полотнах и фигурах восковых моделей. Бессмертие вознаграждается страданием, но у Чонина нет сердца, чтобы ощутить это, ведь он давно обманул цену бессмертия.
