Ржавый рейнджер

0. Пустоши и Стены Пустошь, Пустоши – общее название для выжженных кислотными дождями земель, в почве и воде которых высоко содержание ртути и солей тяжелых металлов. Встречаются вблизи старого взорвавшегося химического завода. Стены Роза, Мария и Шина – бетонные сооружения, ограждения высотой более 50 метров, отделяющие не зараженные радиацией территории от земель, оказавшихся в зоне воздействия разрушенной атомной станции. 1. Ограбление Дверь в подземный банк с треском распахнулась, и в зал, медленно ступая, вошел невысокий человек в запыленном зеленом плаще. Густая тень от капюшона падала на бледное лицо, скрывая глаза. Человек волок за собой огромный кожаный футляр. – Путник! Документы предъяви, – окликнул охранник в черной имперской форме, на всякий случай снял с плеча кремневый мушкет, взвел курок. – Мы тут чужаков не любим, больно много разбойников развелось на Пустошах. – Вот мои документы, – равнодушно произнес путник, свалил футляр на пол, не торопясь раскрыл и вытащил большущую паровую пушку – брякнул ее на стол охранника. – Это ограбление. Всем лечь. Руки за голову. Охранник хотел что-то сказать, повел мушкетом, но путник дернул за рычаг, и пушка, фыркнув густым облаком пара, пальнула в стену. Раздался такой рев, что у всех заложило уши. Разлетелись щепки, ядро пробило кирпичную кладку навылет, и стало видно соседнее помещение. Дамы громко завизжали, некоторые даже упали в обморок. А господа остолбенели. Кто-то заорал: «Охрана! Охрана!» Но среди охранников не нашлось ни одного отчаянного храбреца. Все знали, что с мушкетом против паровой пушки не попрешь. – Так, люди, – путника слегка пошатывало после мощной отдачи прикладом в плечо. – Оружие опустите. На пол лягте. А вот ты, щербатый... Да-да, ты, барыга. Мне нужно... так, погоди-ка... Он полез в одну из сумок, прикрепленных к обвивающим его тело ремням, к которым цеплялись карабины амуниции. Достал смятый листок и по нему зачитал: – Послушай, щербатый, мне надо: семьдесят пять монет серебра, три бруска меди, моток вольфрамовой нити и титановых шестеренок килограмма три. Запомнил? – Да, сэр, – дрожа, проговорил щербатый, нервно вцепившись в свой сюртук. – М-может быть, вы разрешите оказать помощь барышням, потерявшим сознание? – Мне плевать на них, – холодно проговорил путник, взводя пружину пушки. – Материалы давай, мне больше ни черта не надо. Я уйду. Далее работники банка ему не перечили и, спешно сбегав на склад, выдали позвякивающий тяжеленный мешок. Путник закинул мешок на плечо и, волоча пушку и футляр, побрел к лестнице, ведущей прочь из банка. На пороге остановился, вяло обернулся: – В этих землях слышали о банде «Гиганты Шиганшины»? Сначала все молчали, а потом, расхрабрившись, один пожилой господин сказал: – Эта банда терроризирует три сектора вблизи Троста, да и у нас известна. Все о ней болтают. – Спасибо за информацию, старик, – кивнул путник и с холодной злостью обронил: – Дерьмо это собачье, а не банда. И, повысив голос, хрипло добавил: – Я – бандит из «Лесных рейнджеров». Расскажите всем в Каранесе... или как там ваш город называется?.. Расскажите, что Ривай из «Рейнджеров» убьет каждого из «Гигантов». И ушел, тяжело ступая и гремя металлом. 2. Идиотские идеалисты Нил Доук устало потер лицо, чувствуя набрякшие мешки под глазами. Снова вчитался в рапорт и задал вопрос бледной, ежеминутно нюхающей надушенный платок барышне: – «Скажите честным гражданам Каранеса, что я, грабитель Райвиль из Леса, всех убью»? Мадмуазель, вы уверены, что преступник сказал именно так? – Нет. Я была все еще оглушена – так страшно грохотала его пушка, – барышня оправила пышную юбку и утерла платком сухие глаза. – А моя подруга Имир слышала, что он еще сказал, будто изнасилует всех девственниц Каранеса. Но, возможно, она пошутила. У нее оригинальный склад ума. Доук вздохнул и сделал пометку в бланке: – Сверим приметы. «Коротышка, три с половиною локтя ростом, телом худощав, голосом хрипл. Черные волосы: длинная челка, подбритые виски и затылок. Из оружия – паровая пушка неизвестной модели и конструкции». Так? – Я в оружии не понимаю, господин начальник полиции, – строго сказала девушка. – Возраст негодяя можете определить? – Доук чуть оживился, глотнув терпкого кофе, и снова принялся заполнять отчет. Слог, которым барышня излагала свои показания, начинал уже порядком забавлять. – На мальчишку похож, – задумалась она. – Шестнадцать? Двадцать?.. Нет, господин, думаю, он гораздо старше. Доук рассеянно кивнул и указал барышне на дверь. Он уже понял, что с севера, из зараженных и заболоченных лесов, в их сектор пожаловал Ривай из «Рейнджеров». Поднявшись, Доук подошел к окну и, опершись ладонями на подоконник, долго наблюдал, как клубится над трубами литейного цеха красноватый дым. Перевел взгляд на главную городскую площадь: на мачтах реяли красно-черные стяги, в ряд на эшафоте выстроились виселицы. Четыре года назад на этой самой площади казнили солдат из отряда разведки. Солдат, которые подняли бунт и захватили продовольственный склад, когда правительство отказалось выдавать сухие пайки жителям двух северных поселков. Доук вздохнул, поскреб небритую щеку – жена опять станет ругаться из-за щетины, – и вновь погрузился в воспоминания. Той весной кислотные дожди лили, не переставая, и паровые насосы, откачивающие воду, не справлялись. Река вышла из берегов, сломала дамбу, смыла подчистую несколько поселений. Выжившие бедствовали. А эвакуировать их было опасно – уровень концентрации химикатов в воздухе так подскочил, что даже фильтры в респираторах не спасали, было трудно дышать. Только разведчики решились выехать в затопленные районы. Но не было ни еды, ни медикаментов, чтобы помочь людям. Ну как – не было?.. Были, конечно, стратегические запасы. Но в правительстве решили, что ресурсы нужно экономить. Да, несколько сотен людей должны были умереть. И, по мнению Доука, с этим нужно было смириться. Командующий разведчиков Эрвин Смит не смирился. Поднял мятеж. – Идиот. Идеалист, – Доук уткнулся лбом в холодное пыльное стекло. – И-ди-о-ти-ще. Силами гарнизона и полиции подавляя восстание, Доук думал, что скоро увидит Эрвина, болтающимся в петле. Но тот сбежал вместе с горсткой приспешников и организовал банду «Лесные рейнджеры». Банда продержалась несколько лет, а пару месяцев назад ее уничтожила другая банда – «Гиганты Шиганшины». Неудачник этот Эрвин – из огня да в полымя. – А Ривай, значит, выжил, – пробормотал Доук. – Нужно выпить еще кофе… 3. Осколки Легкий кислотный дождь застал Ривая в пути. Пришлось спешно накинуть поверх плаща защитную пленку да натянуть респиратор. Оставалось только надеяться, что мешок с драгметаллами непроницаемый. Механическая лошадь Ривая скакала быстро, но неровно – заедало левую заднюю ногу и внутри корпуса лошадки жалобно визжали и щелкали шестеренки. А на морде и вращающихся на шарнирах ушах шипели дождевые капли, стремительно испаряясь – система охлаждения у лошадки тоже барахлила, из ноздрей так и валил густой горячий пар. Пришлось остановиться, спешиться и пойти по выгоревшей от частых кислотных ливней траве, ведя лошадь в поводу. Ехать на ней дальше – изжариться можно, да и в ней что-нибудь оплавится и заклинит. Они с лошадью медленно взобрались на холм. Теперь на севере виднелась Стена Роза, на юге – полуразрушенная Стена Мария и руины взорвавшегося пять лет назад химического завода. Ривай пересек Пустошь и въехал в лес. В тени гигантских деревьев вскочил в седло и погнал лошадь галопом до Штаба. Штаб прятался в самой чаще. Странное уродливое здание, выстроенное внутри металлического остова проржавевшего дирижабля. Раньше у мощных, собранных из кусков обшивки ворот всегда дежурили часовые. Но уже три месяца как дежурить было просто некому. Слишком мало осталось в банде народу. – На, держи, – Ривай заволок мешок в лабораторию и водрузил на стол Ханджи. Та, не отвлекаясь от микроскопа, весело сказала: – Привет! Все принес? – Угу, – Ривай обтер руки и лоб снежно-белым платком. Обутой в высокий сапог ногой брезгливо отпихнул стопку грязных и пыльных книг, устилавших пол лаборатории. – Отлично! – Ханджи почесала давно не мытую голову, роняя пыль с волос на путаные чертежи каких-то машин. – К завтрашнему вечеру я сделаю свою часть работы, и вы сможете поехать к Мастеру Грише. Она громко захохотала, утерла выступившие слезы: – Черт, Ривай, у Гриши такое смешное имя!.. И я так рада, что мы все собрали. – Успокойся, очкастая, – Ривай неловко похлопал Ханджи по нервно дергающемуся плечу. – Ты чего? Опять на морфий подсела? Ханджи последнее время баловалась морфием, иначе не могла спать. Ривай однажды даже видел, как она плачет, сидя в углу лаборатории. Страшные сдавленные рыдания больше напоминали собачий вой и рычание. Ханджи звала убитого «Гигантами» Моблита. Ривай тогда тихо ушел, уважая ее горе. – Какой там морфий, – отмахнулась она и снова уставилась в микроскоп. – Я-то, дура, не верила, что ты один сможешь добыть все алхимические ингредиенты. Думала, ничего у нас не получится. – Не радуйся раньше времени, – Ривай развернулся и пошел к выходу, старательно переступая через мусор на полу. – Кстати, Эрвин не спит? – Не знаю, – рассеянно отозвалась Ханджи, погрузившись в свои мысли и быстро проглядывая полуистлевшие страницы сразу нескольких потрепанных книг. Ривай отворил тяжелую металлическую дверь и с трудом заволок паровую пушку в комнату Эрвина. В комнате – бывшей рубке дирижабля – стоял полумрак, лучи солнца с трудом пробивались через забитые досками большие наклонные окна. Ривай пристроил пушку у книжных шкафов и только тогда глянул на Эрвина. Эрвин сидел за освещенным масляной лампой столом и что-то чертил циркулем на огромной, свешивающейся до пола карте. Чертил старательно, но с трудом: циркуль так и норовил вывернуться из неловкой левой руки. Да и карта сползала, хотя ее край и был придавлен большой чернильницей. Приблизившись, Ривай отметил, что в комнате порядок, а Эрвин одет в чистую белую рубашку, более-менее аккуратно причесан и даже выбрит. Правда, на левой щеке виднелась тонкая, но явно глубокая царапина – порезался бритвой. – Ты задержался, Ривай, – выводя полукруг, тихо сказал Эрвин. А карта заскользила на пол, таща за собой чернильницу. Эрвин сделал странное движение плечом. Машинально хотел удержать падающие со стола предметы правой рукой. Да только этой руки чуть выше локтя не было уже три месяца – белый рукав рубашки был пуст и бессильно свисал вдоль тела. А привычка осталась. Это надолго. – Меня задержал кислотный дождь. И лошадь опять перегрелась, – Ривай отступил от расползающейся по полу чернильной лужи, под сапогом хрустнули осколки. – Шел пешком, а ты сам знаешь, моя чертова левая нога болит, когда долго хожу. Эрвин молча кивнул, кое-как поднял карту, встал на колени и стал возиться с разбитой чернильницей. На его лице с крупными чертами застыло странное выражение – широкие брови хмурились, но уголки губ приподнялись, обозначая улыбку. – Порежешься, – все-таки не выдержал Ривай, опустился рядом и стал помогать. – Ты заливал в карбюратор лошади охлаждающую жидкость? – Эрвин посмотрел на него как-то подозрительно. Он вообще в последнее время часто так смотрел. – И не заезжал ли ты по дороге в Каранес, Ривай? – Зачем мне в Каранес? – в ответ прищурил холодно-серые глаза Ривай. – Я ограбил банк, а потом галопом помчался обратно в Штаб. И, прости, Эрвин, но я немного поцарапал твою паровую пушку. Она, зараза, тяжелая... Я уронил ее пару раз. – Ничего, – сухо сказал Эрвин. – Мне эту пушку больше не поднять. Она твоя. – Нет. Предпочитаю свои клинки и пистолеты, – Ривай выкинул осколки в ведро и теперь пытался оттереть пальцы платком. – Но иногда нужна мощная огневая поддержка. Поэтому, Эрвин, не глупи, хорошо? Мы тебе сделаем сильную руку с паровым приводом. Все материалы собраны. И мы отомстим «Гигантам Шиганшины». – Нет, – строго оборвал Эрвин. – Мы наберем людей в банду, а потом попробуем взять под контроль северные земли, чтобы не делить территорию с «Гигантами». И медленно вытесним их, а... – Нет, – в свою очередь оборвал Ривай. – Сначала – месть. Я убью этих мразей из «Гигантов». А тому, кто у них будет за главного, – отрежу обе руки. – Ривай, ты будешь делать то, что я тебе скажу, – спокойно и холодно проговорил Эрвин. – Пока у нас не будет сплоченного тренированного отряда, ты мстить не пойдешь. Они еще несколько минут просидели на полу, то глядя на черные, стекающие по деревянному полу ручейки туши, то прожигая друг друга взглядами. – И хватит пальцы платком тереть, – Эрвин ухватил Ривая за запястье, сжал. – Иди вымойся. Мы под нагревателем костер развели и угля подкинули – должна быть горячая вода в ванной. – Пол приберу и пойду, – проворчал Ривай. – Иди, – приказал Эрвин. – Приберу сам. Ривай отвернул краны на полную, и струи воды с грохотом застучали по жестяному дну ванны. От души налил жидкого мыла сразу из нескольких флаконов – вода вспенилась и окрасилась в сине-зеленый цвет, повеяло травяным чаем и подорожником. Мылся Ривай быстро и остервенело, плескался в горячей воде, а потом уселся на дно ванны, погрузившись по плечи в теплую воду, прикрыв глаза. Не глядя, нашарил на полочке склянку густой, слабо пахнущей антисептиком мази, зачерпнул и растер между пальцев. А потом медленно провел ладонью по впалому животу и обхватил член, приласкал. Маслянистая мазь не таяла в воде, скользила. За хлипкой дверью ванной послышались шаги, и голос Эрвина напряженно произнес: – Ривай, можно я возьму пластырь и мазь? – Все-таки порезался? – не открывая глаз, тихо и хрипло выдохнул Ривай, плотнее обхватил ствол твердеющего члена, продолжая неторопливо надрачивать, шире развел ноги. – Иди сюда, я как раз крем достал. – А зачем тебе крем? – судя по звукам, Эрвин вошел и аккуратно уселся на край ванны. Ривай ответил прямо, в лоб: – Хотел себе задницу растянуть, чтобы потом об тебя трахнуться, Эрвин. Тебе с одной-то рукой неудобно играть во все эти прелюдии. – Я однорукий инвалид, – Эрвин провел пальцами по губам Ривая, и тот почувствовал привкус крови. – А ты все равно хочешь меня? – Молчи про «однорукого». Меня не возбуждают ампутанты, сам знаешь, – Ривай распахнул глаза, перехватил его запястье и отвел. Выругался вполголоса, ухватил с полки склянку с перекисью водорода, выдрал крышечку, щедро плеснул на дрогнувшие пальцы Эрвина. Мгновенно нанес мазь на длинную глубокую царапину, тянущуюся по ладони и фалангам. Опять ругнулся и размашисто залепил пластырем широкую мозолистую ладонь. – Спасибо, – отстраненно улыбнулся Эрвин и уставился расфокусированным взглядом куда-то в неровно окрашенную белой краской стену, по которой скатывались струйки воды. – Неприятная у тебя улыбочка, – Ривай снова удобно устроился в ванне. Не жалея крема, выдавил чуть не половину тюбика, скользнул ладонью между ног. Тихо зашипел, хмурясь, но рукой двигал быстро и отрывисто. – Будь с собой нежнее, – Эрвин встал на колени подле ванны и склонился, губами коснулся влажного лба Ривая. – А ты смотри в воду не упади, – Ривай прогнулся, запрокинул голову, раскрасневшимися губами в каплях воды ловя чужие сухие губы. Эрвин мягко ответил на поцелуй, слегка проникая языком, лаская. А потом прижался щекой к щеке и проговорил горячим шепотом на ухо: – Вставь в себя три пальца, Ривай. Но не торопись... да, еще медленнее. Глубже, но бережно. Сделай это для меня. – Что за пошлости? – Ривай хрипло застонал, но тут же упрямо умолк, нахмурившись. – Молчу, – жаркий язык Эрвина щекотно скользнул от мочки до кончика уха. Шершавая залепленная пластырем ладонь погрузилась в воду и накрыла пах Ривая, наглаживая член, тиская бесцеремонно. – У тебя уже стоит. Убери-ка руки. Ривай послушался и почувствовал, как чужие более длинные пальцы надавливают, проникают, растягивают его все еще узкую задницу. – Тугой какой, – Эрвин склонился ниже, носом уткнулся в ключицу Ривая. – А ты что думал? – ответ прозвучал отрывисто. – Думал, я сделал крюк до Каранеса и там в борделе мужикам давал и баб трахал? – Так и думал, – касаясь губами шеи Ривая, тихо сказал Эрвин. – Ты ведь не скрываешь, что тебе противно видеть обрубок моей руки. Что я тебе отвратителен. – Отвратителен, – процедил Ривай и сам подался на его пальцы, позволил себе короткий, но неприлично томный вздох. – Но ты лучше подумай, Эрвин, почему я, черт возьми, все еще с тобой. И пошли в комнату, а то я сейчас утону. Ривай грубо отпихнул Эрвина и вылез, шумно разбрызгивая воду, мотнул головой, но мокрая длинная челка только плотнее приникла к скулам, а на затылке встали дыбом короткие подбритые волосы. Покачнулся, поскользнувшись в луже воды, но Эрвин крепко ухватил его за локоть, удержал, а потом и вовсе властно утянул к кровати. – Ривай, на колени встань. Животом – на покрывало. Ривай посмотрел недобро, щуря прозрачные, как тонкий лед, глаза: – Чего командуешь? Но все-таки опустился коленями на холодный деревянный пол и не сопротивлялся, когда влажная от смазки чужая ладонь надавила на его шею. Прогнулся, вжавшись щекой в одеяло. И еле слышно застонал, заворчал, когда тяжелый Эрвин навалился сверху, и крупная головка его члена начала протискиваться короткими толчками. – Подрочи себе, – велел Эрвин, чуть отстраняясь и целуя между сведенных лопаток дрожащую спину. – Сделай это так, как я тебе делал – очень нежно. Легко проведи ладонью, а потом сожми, но мягко, плавно... – Эрвин... – Ривай почти всхлипнул и зажал себе рот, но член обхватил и правда мягко, закрыл глаза, вспоминая, как раньше настойчиво, но болезненно-нежно ласкала правая рука Эрвина. – Сильнее. Прекрати осторожничать. – Приятно? Не больно? – Приятно... Да блядь! – Ривай сорвался, сам подмахнул и подался назад, полностью принял член. – Блядь, Эрвин, мне хорошо... Не тяни. Некоторое время Ривай лежал на спине и глядел в потолок на решетчатые металлические арки, оставшиеся от остова дирижабля. Сердце быстро билось в груди, тело еще не отошло от оргазма, и в голове не было ни единой мысли. Ривай перекатился на бок и нечаянно уткнулся лицом в то, что осталось от правой руки Эрвина. Ривай поморщился, но не отстранился, сказал сипло: – Хорошо, что ты додумался рубашку снять, а то смялась бы вся – гладить бы пришлось. Но я ее все равно перестираю. Эрвин кивнул и осторожно коснулся его лба обрубком предплечья. Ривай вздрогнул, но не отодвинулся, закрыл глаза и проговорил: – Короче, я сейчас еще раз помоюсь, постираю, а ты собери амуницию и продовольствие. Ты же проложил по карте маршрут до лаборатории Гриши Йегера? – Проложил, – подтвердил Эрвин. – Часть пути проедем на лошадях, а потом через полицейские кордоны проскочим поездом. Поезд – транспорт элитный, и полиция проверяет документы и досматривает багаж только при посадке в вагон. – Что? – Ривай приподнялся, опершись на локоть, и заглянул в безмятежные голубые глаза Эрвина. – Какого черта нас, разбойников, за головы которых назначена огромная награда, пустят в поезд? Поездом только элита ездит, городская аристократия. – Сначала мы добудем билеты и фальшивые документы, – объяснил Эрвин. – Ими торгует пастор Ник из Часовни на Пустоши. – А-а, понял. Помню, я один раз грабанул его приход, – Ривай встал и медленно пошел в сторону ванной. 4. Обрубок – Что это такое? – Нил Доук ткнул пальцем в пачку листовок – только что напечатанных, еще мажущихся чернилами. – Предупреждение для мирных жителей, – переглянувшись, несмело откликнулись помощники Доука, приблизившись к его столу. – Портрет преступника и цена за любую информацию о разыскиваемом. Доук вздохнул и почесал щетинистую щеку. С листовок на него пялилась и ухмылялась разбойничья рожа: узкие злые глазки, вздернутый нос, большой губастый рот, ощерившийся кривыми зубами. Над рожей чернела строка: «Разыскивается опасный преступник по кличке Ривай. Вооружен и агрессивен! Убийца и вор! Насилует девиц и юношей! Любую информацию о нем сообщать на ближайший пост имперской полиции...» – Сварите мне черного кофе, – Доук привычным жестом устало закрыл лицо руками, но сквозь пальцы поглядывал на портрет разбойника. – Позовите ко мне нашего художника. Листовки спрячьте. На Ривая из «Рейнджеров» этот уголовник не похож. Доук смежил веки и глубоко задумался: по имеющейся информации, из «Лесных рейнджеров» выжил лишь Ривай. Но так ли это? Только в одном Доук был уверен: лидер группировки, Эрвин Смит, погиб. Ночью после стычки двух банд победившие «Гиганты Шиганшины» подкинули Доуку на рабочий стол отрезанную руку Эрвина. А утром не выспавшийся, помятый после попойки Доук плюхнулся за стол и даже не сразу сообразил, что это такое лежит поверх папок с документами. Тупо смотрел на темный от спекшейся крови ровный срез, в котором виднелась белая кость. Перевел взгляд на скрюченные пальцы, которые словно скребли по бумагам, и только тогда сообразил: рука. Это – рука. Черт возьми, что за блядский цирк? Это рука! И не какая-нибудь чужая, незнакомая... Вот длинный тонкий шрам на безымянном пальце – Доук знал, откуда он взялся. Маленький Нил Доук во дворе военной академии играл с маленьким Эрвином Смитом, перекладывая цветные бутылочные стекла. Эрвин глубоко порезался острым осколком. Он уже тогда был неудачником. Рядом с рукой валялась заляпанная кровью записка: «Гиганты Шиганшины» заявляли, что скоро они установят новый мировой порядок. Свой порядок, правильный. И предлагали полиции уйти с дороги и не мешать. – Еще одни идеалисты, – устало сказал тогда Доук, поднял обрубок руки и бережно завернул в свой плащ. Прижал к груди. Нужно было отнести все, что осталось от Эрвина, в прозекторскую. Удивительно, как мало после себя оставил Эрвин Смит. Мир был бы чище, если бы все так уходили, а то ведь оставляют после себя кишки, гниющие трупы и прочее дерьмо. 5. Сукины дети – Сукины дети! Какой хрен вас принес в такую погоду? – Ник, пастор часовни Трех Стен, накинул капюшон, взял фонарь и поспешил к дверям, по которым били струи кислотного дождя и кто-то с грохотом пинал ногой. – Мы – путники. Хотим исповедаться, отец Ник, – глухим, но приятным голосом ответили из-за двери, легко перекричав шум ливня. – И уповаем на то, что вы позволите нам укрыться от непогоды в стенах дома божьего. Пастор Ник тихо выругался и захватил ружье. Отпер маленькое окошечко на двери и, подслеповато щурясь, уставился в туманные сумерки. Путников было двое. Один высоченный и широкоплечий, а другой едва тому по грудь, явно мальчишка, а может – чем черт не шутит – и переодетая женщина. Пастор Ник размечтался о скрывающейся под плотной штормовкой женской фигурке, но оборвал сам себя и спросил, потыкав в окошко дулом ружья: – Вы добрые люди? Не разбойники? – Я странствующий ювелир, – ответил высоченный. – На заводе занимался фигурным литьем из чугуна, но в цехе руку потерял – отрезало станком. Он мотнул укутанным рукавом обрубком. И добавил: – А со мной мой ученик и подмастерье. Он хороший мальчик, отец Ник. И оружия при нас нет, только ножи, но кто в наше опасное время путешествует совсем без оружия? – За ночлег и исповедь заплатите серебром, – буркнул пастор, но дверь отпер. А потом даже разрешил путникам разместить лошадей в конце бокового предела часовни. Одна лошадь явно перегрелась и фыркала паром, от копыт валил дым – обычная кляча, на таких крестьяне пашут. А вот второй механический конь был статен и прекрасен – белее снега, явно со встроенной холодильной установкой, которая шпарила на всех оборотах так, что бока коня покрывал голубоватый иней. Пастор Ник, увидев это морозное чудо и прикинув, сколько можно выручить за такого коня на черном рынке, сразу разулыбался и стал радушнее. Предложил путникам кислого пива и буханку черствого хлеба. – Сначала нам надо исповедаться, отец, – вежливо отказался назвавшийся ювелиром. – Исповедаться. Да поживее, – хрипло вторил его невысокий спутник. – Я прелюбодействовал с мужчиной, отец Ник, – смиренно проговорил Эрвин, сев на скамью у алтаря и строго глянув на мрачного Ривая. – Вот как, – оживился пастор Ник. – Может быть, пройдем в исповедальню, и ты расскажешь мне подробнее, сын мой? – Мой грех так ужасен, что я даже не решаюсь пройти в исповедальню, – вздохнул Эрвин. – Боюсь, мои деяния столь страшны, что на меня падет Стена Роза. – Ладно, – пастор облизнул пересохшие губы и сел, положив ружье на колени и поглаживая деревянный приклад. – Говори здесь, сын мой. Покайся. Мужчина, с которым ты согрешил, был красив? Эрвин ненадолго задумался и ответил, вновь очень сурово посмотрев на Ривая, который медленно заходил пастору за спину: – Я схожу с ума по этому мужчине, отец Ник. – В какой позе вы совершали прелюбодеяние? – яро заинтересовался пастор, его большие, в складках морщин глаза потемнели. Эрвин едва заметно улыбнулся: – Сначала мой соблазнитель лежал животом на кровати, приглашающе приподняв ягодицы, а когда мы вновь любили друг друга, он оседлал мои бедра и двигался сам. – Ох, сын мой, – пастор задышал чаще. – А брал ли этот грешный мужчина в рот твой член? – Мразь, – Ривай не выдержал и приставил нож к дряблой шее Ника, прямо над белым пасторским воротничком. – Эй, Эрвин, какого хрена ты с ним треплешься не по делу? Пастор Ник дернулся и вскинул ружье, нацелив дуло в лоб Эрвину: – Нож убрали! Эрвин даже не вздрогнул: – Не глупите, отец. Если выстрелите, мой Ривай не просто перережет вам глотку. Он будет убивать вас медленно, очень медленно. Он нервный и безжалостный. Не любит людей, ненавидит священников. Особенно его бесят те пасторы, которые целят мне в лицо. – Ривай? – еле выговорил, задохнувшись словами, пастор Ник. – Ривай из «Рейнджеров»? Проклятье, как же я не узнал эти серые глаза... – Ружье опустите, отец, – мягко посоветовал Эрвин. – Да, это Ривай. – Уебки, – зашептал сам себе под нос пастор Ник, таращась в никуда, стискивая дрожащими руками приклад. – Шесть лет назад твой Ривай с шайкой малолетних рэкетиров разграбил и сжег мою церковь в Тросте. А меня оставил подыхать в луже крови. – Не обижайся, старикан, это давно было, я тогда даже в разведке не служил, – Ривай плотнее прижал лезвие к его горлу. – И ты сам виноват – силой выбивал из крестьян десятину. Короче, нам нужны документы и билеты на поезд. – У меня нет ничего, – прокаркал пастор. – Покиньте это святое место, воры и убийцы! – Лжете, – констатировал Эрвин, спокойно взялся ладонью за дуло и отвел ружье в сторону. – Отец, я хорошо вам заплачу. Собственно, я надеялся, что мы сможем прикинуться обычными кающимися путниками, которые едут торговать украшениями и знают, что билеты можно купить только на черном рынке. – Ха! – пастор даже развеселился. – Тогда ты плохо выдрессировал своего Ривая, он спутал тебе все карты. Эрвин пожал плечами: – По крайней мере, я убедился, что нас не сразу узнают в лицо. – Ты билеты продашь или нет, старикан? – мрачно спросил Ривай. – Продам, но цена очень высока, – улыбнулся пастор Ник. – Во-первых, вы отдадите мне белого коня, во-вторых, приведете сюда минимум двух крестьян из соседней деревни. Ко мне в последние месяцы редко кто наведывается. Он умолк, и улыбка его стала мечтательной. Последнее, что услышал пастор Ник, прежде чем мир погрузился во тьму, было злое: – Эрвин, свяжем его. 6. Охотник за головами Доук мучился изжогой из-за нескольких чашек горького черного кофе на голодный желудок. Но изжога ему нравилась больше, чем черно-белые сны, в которых к нему приползала отрубленная рука Эрвина Смита. Эта чертова рука появлялась вновь и вновь, и каждый раз Доуку казалось, что она вот-вот сомкнет пальцы на его шее. Но рука спокойно лежала на подушке у его головы, иногда нежно гладила по щеке. И тогда Доук просыпался, резко распахивал глаза и дико озирался по сторонам, весь мокрый от пота. Старался дышать как можно тише и не дергаться, чтобы не разбудить жену. Сейчас же Доук, терпеливо пережидая жжение, с тоской поглядывая на стакан с раствором соды, сидел за своим столом. Напротив Доука на стуле развалился, закинув сапоги на столешницу, Кенни Странник. Он курил самокрутку, запрокидывая голову и выдыхая аккуратные колечки дыма, которые, тая, поднимались к потолку. Черный плащ и черная шляпа Кенни казались серыми от разводов дорожной пыли. С высоких сапог, подбитых железом, стекала грязная вода, капала прямо на бумаги Доука. Доук не роптал, скромно молчал. Это как изжога – надо просто переждать. – Ривай из «Рейнджеров»? – Кенни стряхнул пепел на пол и смачно затянулся, у губ прорезались глубокие морщины. – Моток вольфрамовой нити за его дурную башку? Доук кивнул, ловя на себя тяжелый цепкий взгляд светлых, словно вылинявших глаз Кенни. Добавил, осторожно отодвигая бланки подальше от натекшей с подошв лужи: – И тринадцать брусков золота. – У меня золота – хоть жопой жуй, – оскалился Кенни Странник. – И что? Суп из него варить? Словно вторя словам Кенни, со двора раздалось оглушительное тарахтение и ржание его механического коня – настоящего монстра, в пасти которого горело пламя. Конь клацал клыкастыми челюстями, так и норовя оттяпать руки возящимся с ним мастерам. Доук промолчал. Он считал, что Кенни – профессионального охотника за головами – следовало использовать, чтобы уничтожить «Гигантов Шиганшины». Что толку гоняться за одиночкой Риваем? Но в правительстве почему-то решили иначе. От Ривая ждали подвоха – а ну как он решит, например, взорвать склад с боеприпасами, или убьет кого-то из политиков? Ривая считали абсолютно непредсказуемым и больным на голову ушлепком. А тут – ну, подумаешь, молодежная банда? Доук подозревал, что правительство собирается дождаться, пока «Гиганты» захватят несколько секторов. А потом можно будет объявить о восстании и прекратить поставки продовольствия в эти сектора – нечего кормить тех, кто поддерживает бандитов. Очень выгодно, учитывая, что год выдался неурожайным. Доук был не согласен с приказами, которые ему отдавали, но не спорил. Разжалуют – как он прокормит жену и троих детей? А так он получал раз в неделю сухой паек на каждого члена семьи. – Если Ривай мне попадется, я его прирежу и принесу тебе башку, – Кенни метко швырнул окурок в стакан с разведенной содой. – Но взамен я хочу тридцать банок тушенки. Доук открыл было рот, но Кенни строго погрозил узловатым пальцем и сказал: – Закрой пасть. Дослушай. Еще я хочу одну банку сгущенки. Он на мгновение посерьезнел, словно что-то припомнив, черты его худого лица заострились. Он пригладил ладонью жесткую короткую бороду с редкой проседью и снова усмехнулся. Хищно сцапал со стола смятую листовку, на которой был так неудачно изображен Ривай: страшным, узкоглазым и кривозубым. – Похож! Сучий потрох! Как же похож! – захохотал Кенни, аккуратно сложил листовку и спрятал за пазуху. Покидая кабинет Доука, весело посоветовал: – Бухай меньше, Нил. Выглядишь хуже моего папаши-алкоголика. Бог свидетель, мой дерьмовый папаша и в гробу был краше тебя. Глядя в его широкую, скрытую черным кожаным плащом спину, Доук не сомневался, что Кенни сам же и прикончил своего отца.