Ржавый рейнджер

26. Остановившиеся часы Черный чай со сгущенным молоком был горячим и сладким. Эрвин, сжимая теплую глиняную кружку, сидел за грубо выструганным мощным столом. Навалившись на Эрвина, уткнувшись носом в обрубок его предплечья, спал Ривай. Холодный, как мертвец. В натопленной мастерской Гриши Йегера горьковато пахло от очага смолой, свежими березовыми дровами и подгоревшей кашей. Тянуло травяным отваром из медного котелка. Но фоном можно было явственно уловить запахи камфары, спиртовых растворов и дезинфицирующих мазей – как в больнице или морге. На длинном стеллаже в ряды выстроились банки – в мутной жидкости плавали органы с вживленными металлическими частями. Слабый свет лился из зарешеченного окна – узкой щели под самым потолком. В темное дерево стен были вбиты крюки, с которых свисали, капая черным машинным маслом механические конечности. Блестели в полумраке шарниры, шестеренки и обрывки проволоки. Эрвин уже несколько раз бросал взгляд на огромные часы, криво прибитые над одной из дверей. Остановившиеся часы показывали одно и то же время: стрелки дергались, не сдвигаясь с места, маятник то замирал, то начинал раскачиваться все быстрее и быстрее. – Эрен! – раздалось из-за двери. – Инструменты из красной коробки! – Погоди, пап! – с улицы вбежал парнишка лет шестнадцати, сын Мастера Гриши по имени Эрен. Растрепанный и чумазый от сажи, он свалил у очага поленья, по рассеянности положил топор на табурет и стал лихорадочно искать на полках коробку. – В углу, – Эрвин указал на крайний стеллаж. – Спасибо! – воскликнул Эрен, улыбаясь. Он вообще был шумным и улыбчивым, удивительно живым. Как будто весь мир был серым, мрачным и больным, а Эрен – нет. Яркие сине-зеленые глаза, здоровый цвет кожи, крепкие белые зубы, громкий звонкий голос. Словно пришелец из прошлого, когда трава была зеленой, а не бурой, выгоревшей. Эрен приоткрыл дверь и просунул коробку внутрь: – Пап? Па-а-ап! Ты скоро? К тебе пришли. Пришли – это было громко сказано. Приползли. До мастерской Эрвин донес Ривая, закинув на плечо. Коней они оставили на складе у ворот Шиганшины. Внутри городка было запрещено ездить на механических конях или паровых повозках, потому что они загрязняли воздух выхлопами, а в Шиганшине он был удивительно чистым. Ривай уснул ночью в купе, а днем по прибытии поезда так толком и не проснулся – мог на пару мгновений открыть глаза и снова проваливался в забытье. Эрвин переодел Ривая из тонкого платья в его обычную одежду и теплый плащ. Коротко распрощался с Доуком и унес Ривая. И вот уже три часа они ждали. Мастер Гриша возился в операционной. Оттуда доносились удары молотка и визг пилы. – Папа говорит, что уже скоро, – Эрен убрал топор к выстроившимся в ряд лопатам и граблям, плюхнулся на табурет. – Он старается работать не спеша, потому что в последнее время страшно рассеянный. Эрен придвинулся к Эрвину и тише сказал: – Про «Гигантов» слышали? Папа как узнал, что они делают, – заперся в мастерской и три дня не выходил. Он каждый раз расстраивается, если люди, которых он починил, становятся злыми. – И часто это происходит? – Эрвин нахмурился. – Иногда, – шепнул Эрен, покосившись на дверь в операционную. – Если люди до починки были при смерти. Побочный эффект папиной алхимии. Он связывает провода из механической части с сосудами и нервными окончаниями человека. Эрен постучал себя пальцем по лбу: – Папа говорит, это связано с тем, что у тех людей до починки успевала отмереть часть мозгов. – Маниакально-депрессивный психоз и шизофрения, – Мастер Йегер вошел, тихо затворил дверь, приблизился к столу, стягивая тонкие окровавленные перчатки. – Получая сигналы от механических конечностей, мозг постоянно находится в состоянии повышенной активности. Для поврежденного мозга это губительно и вызывает в его клетках необратимые процессы. Он задумчиво помахал перчатками, роняя на столешницу капли крови. – Пап! Папа! – не сразу докричался до него Эрен и кое-как отобрал перчатки. – В котелке горячая вода, есть чистое полотенце – вымой руки. – Руки? – Мастер Йегер посмотрел с недоумением на свои ладони, и его усталое, худое лицо со впалыми щеками вытянулось. Он сел за стол и как ни в чем не бывало продолжил, поправив круглые очки: – У многих моих пациентов рано или поздно происходит раздвоение личности. Я сказал «маниакально-депрессивный психоз и шизофрения», но лишь для примера, чтобы вы имели приблизительное представление. Гриша Йегер надолго умолк, пялясь широко распахнутыми глазами на остановившиеся часы. – Все, папа подвис, – вздохнув, Эрен стал протирать его руки влажным полотенцем. – У него бывает. Он совсем расклеился после того, как ночью явился Дарко и забрал в банду мою сестру Микасу и моего друга Армина. Сказал, что придет и убьет мою маму, если мы попытаемся их вернуть. Он разъярился, мгновенно вспыхнув, как газовая горелка, в сердцах стукнул кулаком по столу: – Папа создал Дарко! И знаете, из-за чего папа переживает? Из-за того, что облажался с ним. В научном смысле. Заорал громче, словно еще немного – и его изнутри разорвет от вскипающего гнева: – Папу только наука волнует! Если он не придумает, как остановить Дарко, я возьму топор и остановлю его сам, как умею! – У Дарко тоже есть топор, – Эрвин посмотрел на обрубок правой руки. Осторожно отстранив Ривая – тот проснулся и сел прямо, потер ладонями лицо, – Эрвин поднялся. Не дожидаясь разрешения от впавшего в прострацию Мастера Йегера, заглянул в соседнюю комнату. На операционном столе лежало черт-те что из металлических фрагментов и живых кровоточащих тканей. Тянулись провода к гудящей машине, наверху которой с шумом работали меха и вращались медные пластины. – Я экспериментирую, – снова оживился Мастер Йегер. – Как вам моя новая работа? – Неплохо, а что это? – сухо спросил Эрвин. – Человеческий торс с ногами, – охотно заговорил Мастер Йегер, приблизился, с гордостью указывая пальцем на кровавую массу: – Если к нему приставить голову только что умершего человека, то оно оживет. И на этот раз все пройдет удачно. Я учел все свои ошибки. – Папа, ты опять!.. – взвился было Эрен. – Не кричи, – хрипло, не своим голосом произнес Ривай и так посмотрел на Эрена, что тот осекся и только глотал ртом воздух – как петлей придушили. – Уважай старших. – Так, – Мастер Йегер деловито потер руки – аристократические, с длинными пальцами. – Давайте-ка выпьем чаю и поедим. И поговорим. Эрен, свари кашу. – Пап, я уже сварил, – буркнул Эрен негромко, косясь на Ривая, который все еще следил за ним. – Маму позвать? – Нет, – Мастер Йегер повесил над очагом чайник. – Ей опять нездоровилось с утра, пусть спит. 27. Каков вольфрам, вы только поглядите! – У меня последнее время редко бывают пациенты, – Мастер Йегер раздал каждому по деревянной миске подгоревшей гречневой каши. – «Гиганты» обосновались близ Шиганшины и часто грабят и убивают путников. Не просто так бандиты назвались «Гигантами Шиганшины» и устроили свое логово в пяти часах пути отсюда, на старом консервном заводе. Их главаря Марко тянет ко мне, ведь я – его создатель. Я ему словно второй отец. – Папа зациклен на Дарко, – пояснил Эрен с набитым ртом. – Научный интерес, – сказал Мастер Йегер и опять замер, тупо глядя в кружку с чаем и бормоча: – Нейронные связи в мозге... дофамин... Эрен отодвинул подальше от него нож и горячий чайник: – Папа экспериментирует, потому что мама нездорова. Он хочет ее прооперировать, но боится, что она изменится. Как Дарко. Ей нужно заменить большую часть внутренних органов. А долгий наркоз убивает часть клеток мозга. – Здоровья твоей матери, – сказал Ривай. Слова давались ему с трудом, но он почти не кашлял, ему явно легче дышалось воздухом Шиганшины. – Спасибо, – широко, искренне улыбнулся Эрен. – Мама еще всем покажет! – Мама у нас чудесная, – отмер Мастер Йегер и заторопился: – Так, покажите-ка, что за материалы вы привезли? Вы ведь хотите протез руки? И когда прямо на стол вывалили семьдесят пять монет серебра, три бруска меди, моток вольфрамовой нити и три килограмма титановых шестеренок, Мастер Йегер разве что в пляс не пустился. – О! О-о-о, титан без примесей! Вольфрам... Каков вольфрам, вы только поглядите! Послушайте, что я придумал. У меня есть отличная заготовка для протеза. Добавлю к локтю маленький цилиндр, наполненный смесью эфира со спиртом и дополнительные поршни. Представляете? Он схватил с полки лист бумаги и карандашом начал набрасывать схему: – Протез реагирует на смену положения предплечья. При движении обрубком руки жидкость в цилиндре перетекает, как вода в клепсидрах, на это откликаются поршни. Вы понимаете? Он показал набросок странной конструкции. Чертеж был настолько кривым, что ничего невозможно было разобрать. – Минимальное вживление, но максимальная механизация, – провозгласил Мастер Йегер. – За этим будущее, не за имплантатами. Он еще много говорил, прежде чем рулеткой измерить левую руку Эрвина и, схватив несколько разноцветных ящиков, запереться в операционной. Но Эрвин слушал невнимательно, его больше беспокоило то, что, немного поев, Ривай снова начал засыпать. 28. Дыхание Ривай открыл глаза и увидел серо-голубое небо и красные крыши домов. Весь мир расплывался и мерно покачивался. Было хорошо, только очень холодно – знобило. Ривая несли, прижимая к груди. Чьи-то пальцы до синяков впивались в его плечо и были горячими, словно раскаленный бок парового котла. – Больно, – спросонья пробурчал Ривай и взялся за чужое запястье: мол, ослабь хватку. Запястье оказалось горячим, твердым, как сталь, и таким же гладким. Только там, где обычно выступает кость, прощупывалась отшлифованная кромка шарнирного сочленения. Ривай отдернул ладонь, чувствуя, что еще немного – и жар обожжет ему пальцы. И окончательно проснулся: – Эрвин? Стальные пальцы ослабили нажим, бледный встревоженный Эрвин улыбнулся Риваю: – Я несу тебя к врачу, в Шиганшине хорошие специалисты. Мастер Йегер осмотрел тебя и направил к Мастеру Дитриху, который специализируется на химических отравлениях. – Рука?.. – Ривай покосился на конечность, которая обнимала его за плечи. Очень длинные пальцы из серебристо-черного сплава. Металл, не поддающийся коррозии. Вместо трех фаланг – шесть шарнирных на каждом пальце, кроме большого, с четырьмя сочленениями. Ногтей на пальцах не было, но виднелись прорези, через которые явно могли выдвигаться лезвия или головки отверток. – Работа Мастера Йегера, – тихо сказал Эрвин. – Но это не совсем имплантат. Рука не полностью вживлена в мое тело. Скорее, это протез с двигателем. – Почему? – Ривай вновь коснулся горячих искусственных пальцев. – У Мастера Йегера новый подход к пациентам, – Эрвин нечаянно вновь впился протезом. Риваю показалось, что еще немного – и кости плеча раскрошатся. – Отпусти. Сам пойду. Когда Эрвин бережно поставил его на ноги, спросил: – И что надо сделать, чтобы, например, сжать пальцы в кулак? – Кажется, сместить предплечье вправо и повернуть по часовой стрелке. Я еще путаюсь, – немного смутившись, сказал Эрвин. – Йегер написал мне шпаргалку. Они, не торопясь, пошли по улочке, мощенной разноцветной плиткой, мимо аккуратных домиков, на балконах которых в горшках росли настоящие живые цветы. Ривай подумал, что надо еще что-то сказать о механической руке, но чувствовал только опустошение. Во рту стоял привкус крови. Эрвин не выглядел счастливым – это бесило. Что ему, черт возьми, еще надо от жизни? – Дышите. Не дышите. Дышите, – серьезный и строгий Мастер Дитрих прослушал легкие Ривая, прижимая к его груди холодный кружок стетоскопа. – Можете застегнуть рубашку. Дитрих придвинулся к столу и начал что-то быстро-быстро строчить, скрипя перьевой ручкой по бумаге. Не глядя на Ривая, равнодушно сказал: – Микстура и целебный отвар, все это есть в соседней аптечной лавке. Вам осталось жить примерно полгода. Он протянул Риваю рецепт: – Постарайтесь меньше нервничать, это усугубляет болезнь. Вас мог бы со временем исцелить свежий воздух сосновых лесов. Или морской ветер. Но чистых земель больше не существует. Дитрих указал на дверь: – Хорошего дня. С рецептом в руках Ривай вышел в белоснежную приемную, где его ждал, опершись плечом о стену, Эрвин. – Все нормально, – сказал Ривай. – Надо пить какую-то дрянь и не психовать. И все будет хорошо. Он посмотрел в глаза Эрвину: – Ну, еще неплохо бы поселиться в чистом сосновом лесу. И одновременно, блядь, у моря. Оперироваться под общим наркозом у Йегера с риском стать психопатом Риваю как-то не улыбалось. Он представил себе, скольких убьет, если свихнется. Новые легкие этого явно не стоили. 29. Прощание с извращенцами Гриша Йегер предлагал остаться на ночлег в его доме. Эрен кивал и с восторгом говорил, что хотел бы послушать об их приключениях. Спрашивал, можно ли вступить в «Лесные рейнджеры», когда Эрвин и Ривай снова будут собирать банду. Ведь они будут, будут же? Но им хотелось побыть только вдвоем, и последние деньги они потратили на небольшую чистую комнатку на постоялом дворе. Утром собирались тронуться в путь – по восточному тракту. На прощание Гриша Йегер сунул Риваю старый ржавый ключ на цепочке. Ничего не объяснил, лишь твердил про какую-то расписку о неразглашении. Ривай сидел на кровати подле Эрвина и медленно, очень медленно и тщательно протирал его механическую руку. Пылинки сдувал, почти касаясь губами пышущего жаром металла. Аккуратно сгибая, проверял подвижность суставов, смазывал шарниры. Маленькой отверткой подкрутил винты у поршней, удостоверился, что уровень топлива на нужной отметке. Провел губами по кромке сочленения, там, где искусственная, перевитая вместо жил проводами плоть примыкала к плоти живой. Впервые признался себе, что уже привык к обрубку. Потому что обрубок руки – часть Эрвина. Часть его, Ривая, Эрвина. Ривай всем телом прижался к механической руке и, услышав вздох, потерся, ощущая горячую твердость металла. – Ривай, я пока плохо владею рукой, – хрипловато произнес Эрвин. – Будь осторожен. – А ты не шевелись, – расстегнув брюки, Ривай без стыда прижался членом к гладкому металлу. – Извращенец... – прошептал Эрвин, боясь шелохнуться. – Не обожгись. – Пока мотор не работает – терпимо, – Ривай сухо поцеловал его правое предплечье и скользнул к Эрвину на колени, обхватил за шею. – Обними меня... нет, правой рукой. Ривай задрожал, когда на его спину ниже лопаток легла жаркая нечеловеческая ладонь. Сквозь тонкую ткань рубашки он ощущал прикосновение выступающих шарниров. Закрыв глаза, представил, как эти длинные, гнущиеся в шести фалангах пальцы, смазанные антисептиком, проникают в его зад, растягивая. Горячие – на грани терпимого – неловкие и оттого грубые. Несдержанно застонал в голос, когда механическая ладонь сместилась ниже и чуть сжала его напряженное бедро. – Что мне сделать для тебя? – на ухо проговорил Эрвин и влажно, щекотно поцеловал мочку. Ривай смолчал, но Эрвин все понял – левой рукой стянул с него брюки и очень бережно провел одним механическим пальцем между ягодиц. – Раздень меня и трахни, – ему в плечо выдохнул Ривай, голос подвел, сорвался. – Скорее. Но Эрвин не спешил, осторожничал, словно Ривай – сухой кленовый лист: сожмешь в ладони, и осыплется трухой. Ривай не понукал его и почти не разговаривал, старался контролировать дыхание, чтобы не кашлять. Но поцелуи все равно были с привкусом крови. Эрвин уложил его спиной на кровать и долго гладил металлической рукой, задевая соски, касаясь впалого живота, а когда легко тронул головку члена, Ривай кончил, пачкая спермой механическую ладонь. – Какой же ты извращенец, – проговорил Эрвин, зачарованно глядя, как Ривай обтирает салфеткой и вылизывает шарнирные пальцы. Завалил его, раздвинул коленом ноги, неторопливо подготовил и, плавно двигаясь, поимел. Правой рукой, разогревшейся от движения, обнимал до хруста костей. Оставил на теле Ривая синяки от мощных механических пальцев и один маленький ожог на бедре. 30. Смерть на заре Жан кинул в рюкзак сухой паек, полупустую флягу воды и аптечку. Набросил защитный плащ и, отперев тяжелую металлическую дверь, выбежал в ночь. Услышал, как в спину ему тихо пожелала удачи Микаса, дежурившая на посту у выхода. Жан бежал, припадая на раненую ногу, оглядываясь на остающийся позади черный уродливый силуэт консервного завода. Едва успел упасть на землю и откатиться в сторону, когда совсем рядом скользнул луч прожектора со смотровой вышки. Сегодня на вышке с паровой пушкой дежурили Райнер и Бертольд – они бы тут же доложили Марко, если б засекли Жана. Одна мысль о Марко придала Жану скорости и смелости, с разбегу он подскочил к забору и начал карабкаться, цепляясь за прутья, обдирая одежду о колючую проволоку. Несколько колючек пробили кожу толстых перчаток, впились в ладони. Жан задергался и кое-как освободился, не чувствуя боли – только животный страх. Белое пятно света прошло совсем рядом, Жан зашипел сквозь зубы, подтянулся и перекинул свое тело через забор. Как мешок с дерьмом упал по ту сторону, но, не задерживаясь, пополз вперед. Ладони саднило, между пальцев сочилась кровь. Жан должен был справиться. Просто обязан. Потому что Дарко весело сказал ему, что незачем тратить на хлюпика Армина драгоценный пенициллин и отнял у Жана ампулы. Сказал, что Армин дохловат и «Гиганты» как-нибудь обойдутся без него. Возражения слушать не стал, подошел к Жану и сначала мягко пожурил: «Что ж ты так задержался, я волновался». А потом схватил за горло и, все сильнее сжимая пальцы, терпеливо объяснил, что Жана придется наказать. Связал и долго драл ремнем по спине, оставляя набухающие красные следы. Отлупив, трахнул в зад так грубо, что Жан, глотая слезы, просил прощения. Но Марко не прощал, удерживал его за пояс и загонял член до основания частыми резкими толчками. Кончив, Марко оставил Жана в покое, напоследок обозвав плаксивой сучкой. – Сам ты сука, – впервые в жизни обозвал его Жан, поднимаясь на ноги, пошатываясь. Морфий и заживляющая мазь действовали, он почти не чувствовал боли в спине и заднице. – Сука, – с каждым шагом твердил Жан. – Сука!!! Он посмотрел на далекую Шиганшину, помигивающую огнями на высоком холме. Пешком до нее день или два, а угнать из ангара лошадь Жан не решился – в момент бы засекли. Но Жан дойдет. Встретится с гребаным Мастером Гришей Йегером. И задаст самый главный вопрос: можно ли вернуть прежнего Марко? Поскольку то чудовище, в которое обратился дорогой Жану человек, больше ничем не напоминало Марко. Времени мало – Армин совсем плох. На заре, когда небо было серо-розовым, а у подножия холма Шиганшины клубился туман, Жан упал на колени. Действие морфия давно прошло. Жану было больно и холодно, ноги сводило, руки все еще кровоточили. Тогда за Жаном на огромном черном коне, изрыгающем пламя, явилась Смерть в черном плаще. – Ты чего? – низким пропитым голосом прохрипела Смерть. – Слышь? – Мне надо к Мастеру Йегеру, – Жан запрокинул голову, снизу вверх глядя на заслонившего небо всадника. – Я не могу сейчас умереть. – Очень даже можешь, – не согласилась Смерть и хохотнула. – Тут водятся мутанты-людоеды, скоро они тобой позавтракают, парень. Смерть наклонилась в седле и протянула ему руку в перчатке: – Запрыгивай, прокачу. В слабом утреннем свете Жан различил, что у Смерти мужское лицо с глубокими морщинами, улыбчивым ртом и короткой бородой. На Жана пристально уставились злые, странно знакомые глаза – как у бандита Ривая. – В седло полезай! – рявкнула Смерть. Они словно летели, когтистые лапы коня едва задевали землю. Конь рычал и клацал зубами при виде мелких мутантов. Парочку даже задавил, а одного разодрал клыками и спалил. – Я – Кенни, охотник за головами, – представился всадник. – А тебя я видел с моим Риваем. Забыл, как тебя звать? – Жан, – крепче обхватив его за пояс, чтобы не свалиться на полном скаку, сказал Жан. Кенни произнес только одно слово «рассказывай», но Жан понял: если сейчас он не откроет рот и не расскажет все, как на исповеди, то узнает, что такое радиоактивный ад, еще при жизни. Он говорил, пока Кенни не велел ему заткнуться. 31. Что-то для души Кенни вышел из мастерской, оставив Жана трепаться с Гришей Йегером. Прислонился спиной к деревянной стене и закурил. Толстая самокрутка разваливалась и чадила вонючим густым дымом. Но хоть какое-то курево. Кенни даже некогда было закупаться сигаретами. После встречи со своим крысенышем, с блудным Риваем, он отправился к консервному заводу близ Шиганшины. Нарезал круги, присматривался к высокой ограде с колючей проволокой и сторожевым вышкам с пушками и прожекторами. Неплохое укрепление. С наскоку такое не возьмешь. Но, когда дело касалось охоты, Кенни был удивительно терпеливым. Он следил за логовом Дарко, собирал информацию, чтобы нанести удар точно, не промахнуться. Он пришел за головой этого уебана. И неважно, что награда еще не была объявлена. Кенни иногда хотелось сделать что-то для души, не за деньги. Правда, он сам не знал, есть ли у него душа, но хотел порадовать себя, очистив мир от еще одного ублюдка. Желательно, не рискуя при этом своей жизнью. И тут подвернулся Жан. – Я – везучий сукин сын, – Кенни улыбнулся, выдыхая дым. Если сейчас Жан узнает у Мастера Йегера, как остановить Дарко, и сможет провернуть такой финт – отлично. Кенни было, в общем-то, без разницы, лишится ли Дарко башки или внезапно раскается и превратится в праведника. Главное, чтобы он стал тихим, смирным и не бегал больше с топором, рубя руки любовникам Ривая. – Ривай, – Кенни лениво отсалютовал прозрачному небу окурком. Его ученик покинул Шиганшину вместе с тем безруким за несколько часов до приезда Кенни и Жана. Укатил куда-то на восток. Как и хотел Кенни. Хороший мальчик. Кенни знал, что когда-нибудь, может, в преисподней, но он еще встретится с Риваем. Это притяжение сукиного сына к сукиному сыну. Вечный закон гравитации. 32. Остановка сердца Ветер гнал по небу темные дождевые тучи. Жан стоял по щиколотку в жухлой траве. Нужно было решиться и спустится вниз по холму к консервному заводу. В рукаве у Жана был спрятан шприц с успокоительным. И маленькая отвертка, которой можно было так подкрутить пружины в механическом сердце, чтобы оно билось медленно, как у спящего. Мастер Йегер сказал: есть шанс один к пятидесяти. Если Марко усыпить и отрезать от него металлические руку и ногу, а оставшееся привезти в мастерскую, то Гриша разберет его и соберет заново. «Минимальное вживление, но максимальная механизация, – так сказал Мастер Йегер. – Нагрузка на мозг станет меньше, и болезнь – раздвоение личности – отступит». «Я помогу отвезти этот металлолом к Грише, – так сказал Кенни Странник. – Но если я замечу, что Дарко не слегчало, я вышибу его больные мозги». Потом Кенни Странник пошутил, что, кажется, основал Банду Святой Благотворительности, и Жан вновь подумал, что Кенни очень похож на Ривая. Было страшно, но, когда первые капли дождя коснулись земли, Жан сделал шаг вниз по холму. Забинтованные руки, сжимающие отвертку, почти не тряслись. 33. Выбор без сожалений и ключ от рая Эрвин и Ривай ехали на восток, и каждое утро, указывая им путь, поднимался яркий диск солнца. Кроваво-красные лучи освещали ухабистую асфальтовую дорогу и ряды черных столбов по краям. Далеко позади остались и химзавод, и старая атомная станция. Дни тянулись медленно, а припасы кончались быстро. Редкий лесок чахлых елок сменился выгоревшими торфяниками, а те в свою очередь перетекли в болотистую, заросшую хвощами и папоротником низину. Низина превратилась в холмистую местность, где по краям заросшей дороги лежали гигантские куски песчаника. Дорога через холмы привела к мосту через небольшую черную речку, а за речкой высилась внешняя стена – Мария. Серая бетонная Мария тянулась к небу на пятьдесят метров, издали были видны огромные ворота, украшенные эмблемой с женским профилем. Поверху на эмблему был нанесен черно-желтый знак – «радиация». – Если мы сумеем отпереть ворота, то ты останешься по эту сторону, а я съезжу на разведку, – сказал Ривай, глядя на приближающуюся, словно вырастающую из земли Стену. – Вдруг там и правда радиация? Эрвин не согласился, тогда Ривай сказал ему прямо: – Врач отмерил мне полгода жизни. Эрвин, я все равно умру, если чистых земель не существует. Мне нужны покой, море, сосны и прочая ерунда – как до аварии на заводе и атомке. – Я буду с тобой, – твердил свое Эрвин, спешившись у ворот. - Ты вылечишься, и мы вернемся. За Ханджи. Ворота не открывались, не получалось снять блок с ржавых шестеренок в механизме, поднимающем створку вверх. – И что, мне полгода сидеть у Стены, пока я не сдохну? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Ривай. – Лучше уж вернуться и прирезать Дарко, если он еще живой. – Сделаем так, как ты захочешь, – тихо сказал Эрвин. – Только сначала попробуй ключ Мастера Йегера. Он указал на маленькую скважину в окружении небольших, покрытых патиной шестеренок. Под скважиной было крупно написано: «Опасная зона!» Ривай достал из-за пазухи ржавый ключ: – Если ворота откроются, я войду, а ты их затворишь и будешь ждать меня сутки. Через сутки в этот же час отопрешь. Понял? Эрвин накрыл его ладонь механической рукой, заставляя вставить ключ: – Я иду с тобой. Уважай мой выбор. Ключ повернулся. Череда шестеренок начала медленно вращаться, а потом все быстрее и быстрее с оглушительным нарастающим скрежетом. Ворота открывались. За спинами Ривая и Эрвина садилось солнце, и их длинные черные тени медленно выползали за Стену. Внешний мир оказался огромным, бескрайним и пугающе прекрасным. Чистые земли, от которых тремя кольцами стен отгородили внутренние зараженные территории. От ворот через густой сосновый лес тянулась усеянная хвоей просека. Над верхушками деревьев в закатном небе плыл огромный, как кит, дирижабль в сопровождении нескольких парапланов. Кенни сказал бы, что впору от радости станцевать джигу. Но они пока не стали плясать – лишь переглянулись и шагнули за Стену.