a sequence of eight peculiar nothings

В одиннадцать сорок пять утра последнего из дней пребывания Хонбина с Хагёном Санхёк нервно звонит Хонбину на сотовый. Он пытается убедить себя, что его руки легонько потряхивает исключительно в связи с очередным леденящим душу столкновением с одной из, вероятно, мутировавших сколопендр Джехвана, но, разумеется, это не так. Этим также нельзя до конца оправдать его местами подрагивающий голос. “Привет, Хонбин. Это Санхёк. Твой…твой сосед. Консьерж.” Последний пункт кажется лишним, но Санхёк приходит к заключению, что лучше уточнить и это на весьма неловкий случай, если Хонбин и правда настолько не придаёт значения его существованию, что даже не знает, как его зовут. Действительно, на его форменной одежде - на груди с левой стороны - есть блестящий бейдж с надписью САНХЁК, и такая же именная карточка имеется у него на рабочем месте, сообщая всем: САНХЁК, но, как говорится, бережёного Бог бережёт. “Прошу прощения за беспокойство, но я должен кое-что сказать тебе, и это важно, и я должен сказать это до двух часов дня сегодня же. Я мог бы сказать и сейчас, но лучше бы лично, по важным причинам. Ладно, хорошего дня, и…” И тут Санхёк понимает, что ему абсолютно нечего добавить к этому “и”, но он уже произнёс его, и теперь обратно слово забрать никак не получится. Он паникует и сбрасывает вызов, после чего мысленно встречается лицом со столом раз семнадцать. В мыслях это очень даже больно. "И," - одними губами передразнивает он сам себя, а затем-таки обрушивает голову на деревянную поверхность перед собой и тихо матерится. Санхёк и не ведает о том, что в это самое время на седьмом этаже Хонбин размышляет над глубочайшей дилеммой. Одним из пунктов имущества, которое он не успел забрать на тот момент, как его бесцеремонно вытолкали из спальни Хагёна и Воншика пятнадцать минут назад, был его мобильный. С одной стороны, ему кажется, что не следует оставлять его там очень надолго, ведь и получаса не пройдёт, как телефон наверняка похоронят где-нибудь под завалами их жилища, и ему потребуется несколько лет на раскопки диких руин. С другой стороны, ему кажется, что горизонт ещё недостаточно чист, чтобы возвращаться и забирать его. Так что он мысленно ставит этот вопрос в режим ожидания, бросаясь к своей двери навстречу Очень Важной Встрече в двенадцать-или-восемь часов вечера. Хонбин спускается вниз лишь на десять минут позже конца смены и, как следствие, ухода Санхёка. Именно поэтому Санхёку так и не удаётся сообщить Хонбину новость о том, что в два часа дня Пак Хёшин съехал из дома. Дело в том, что, когда речь заходит о Пак Хёшине, Хонбин не сказать, что до конца нормален. У него на телефоне есть три фотографии Хёшина, и это несмотря на то, что ни на одну из них разрешения он не просил. Если спрашивают, есть у него кто-нибудь особенный на примете, Хонбин мягко улыбается, и это несмотря на то, что он ни разу не проводил с Хёшином дольше пятнадцати минут. Он посылал Хёшину на День Рожденья цветы, и это несмотря на то, что единственной репликой, что он регулярно обменивается с Хёшином, является: “Доброе утро. Прекрасный день, не правда ли?”. А ещё несмотря на то, что для него нет ни единого вменяемого способа узнать, когда у Хёшина День Рожденья. Учитывая всё вышеперечисленное, Санхёк думает, что не совсем хочет быть тем самым человеком, что сообщит Хонбину новости первым. Может, этой телефонной накладкой Вселенная пытается уберечь его от ужасной участи. Во временной перспективе он не особо жаждет ассоциироваться с моментом, когда привычный мир Хонбина рушится до основания прямо вокруг него. А потому, когда в три часа двадцать минут Хонбин, наконец, спускается в холл со своим телефоном в руках, чтобы уточнить насчёт новостей, Санхёк лишь встряхивает головой и говорит, что, в конце концов, всё оказалось не так уж и важно. Хонбин, так или иначе, сам обо всём догадается, думает Санхёк. Ему на это потребуется не больше недели. Следующее утро – утро вторника, и Хонбин прямо по расписанию появляется в семь утра, чтобы пробраться к кофейнику на журнальном столике и ухватить белую одноразовую чашку. Он наполняет чашку до половины и ставит кофейник обратно, затем опрокидывает в кофе чудовищное количество сливок и сахара, заполняя чашку до краёв. Санхёк кривится от комбинации замысла и исполнения и от того, как по краю чашки идёт трещина, сквозь которую прямо Хонбину ну руку просачивается несколько обжигающих капель этой бесовщины. К семи часам десяти минутам, когда Хонбин выпивает уже половину смеси и добавляет в освободившееся пространство ещё сахара и сливок, Хёшина всё ещё нет. Хонбин практически неуловимо вздыхает, после чего приближается к рабочему месту Санхёка крошечными нерешительными шажками. Его взгляд прикован к полу, его вид грустный и подавленный. Жалкое зрелище. “Хёшин спускался?” “Сегодня – нет,” – отвечает Санхёк, но в детали не вдаётся. Хонбин благодарит его без намёка на реальную благодарность в голосе и тяжёлой походкой направляется в сторону лифта. Одноразовая чашка в его руке опасно накреняется. С каждым шагом сахаро-сливочная жижа с кофейным привкусом выплёскивается через край на пол. Санхёк одними глазами следит за грязной дорожкой с чувством глубокой усталости: ему прекрасно известно, что именно он должен будет прибирать за Хонбином, когда тот уйдёт. Когда тянуть дольше уже не представляется возможным, Санхёк оглядывается кругом, чтобы убедиться, что никто за ним не наблюдает, потом присаживается на корточки с немаленькой пачкой бумажных салфеток и начинает оттирать этот кофейный сиропчик. По сути, он не наврал, но он всё равно не может не задумываться о том, что именно таким образом Вселенная наказывает его за то, что он скрыл от Хонбина всю правду целиком. Впрочем, на самом-то деле больших грустных глаз Хонбина было вполне достаточно. Ещё два дня проходят так же. Затем, на третий день, Хонбин не спускается. Это пятница, и определённо прекрасное утро; семь утра приходят и уходят без каких-либо замечаний Хонбина по этому поводу. Восемь утра так же приходят и уходят, и девять тоже, и вот уже наступает полдень, и Санхёк вынужден покинуть свой пост, чтобы подняться наверх и избавиться от грубой и неудобной формы консьержа. Маленькая кепочка продолжает съезжать ему на глаза, и он позволяет ей. Может, она хоть как-то спрячет от жёсткого, осуждающего мира плещущийся в них стыд. В до боли медленном лифте Санхёк стучит ногой о блестящий пол, нервно вертит в пальцах металлические пуговки на своём манжете и намеренно избегает своего собственного взгляда в отражении зеркальных стен. Он также рассуждает над сравнительными доводами в пользу порывов сходить проведать Хонбина (с потенциально разбитым сердцем) или же избегать его до конца жизни. С одной стороны, прятаться от проблем – весьма привлекательная перспектива. Но, с другой стороны, Хонбин тоже весьма и весьма привлекателен. Каким бы безумием это ни казалось, Санхёк всё ещё питает зыбкие надежды на то, что Хонбин обратит на него внимание, и у них произойдёт что-то вроде многозначительного разговора, и всё это каким-нибудь образом приведёт к тому, что у них появятся парные свитера и белая пушистая кошка с унылой физиономией. К тому же, ему, может быть, самую малость стыдно представлять себе страдающего в одиночестве Хонбина. Капельку. К тому моменту, как лифт завершает свой подъём на седьмой этаж на головокружительных скоростях спортивной улитки, Санхёк принимает решение Хонбина всё же навестить. Ничего слишком подробного, разумеется; ничего такого, что сможет хоть как-то уличить его причастность к разбитому сердцу Хонбина. Может, лишь немного сочувствия хонбинову несчастью и пожелания-утешения, что со временем боль исчезнет. Он очень решительно настраивает себя на то, что не спасует до того, как постучит в дверь Хонбина, потому что с ним такое случается позорно часто. Впрочем, Санхёку в любом случае не удалось бы избежать столкновения. А всё потому, что из-за расположения их квартир, Санхёк должен минуть дверь Хонбина на пути к двери своей. А осевший на пороге Хонбин с прижатой к груди отдалённо знакомой табличкой FOR SALE выражает лицом такие степени опустошённости, что Санхёк просто не способен пройти мимо. Поэтому он присаживается на коленки рядом с Хонбином и робко кладёт руку ему на плечо. “Ты…ты в порядке?” Наверное, это ещё более кретинский способ ведения диалога, чем даже заканчивать свою фразу несчастным “и”. Правда, учитывая обстоятельства, практически точно так оно и есть. Но тут, очень медленно, Хонбин кивает. “Я справлюсь,” – произносит он тихим шёпотом, в котором между строк ясно слышится я больше не смогу радоваться ничему и никогда на этом свете. – “Всё будет хорошо.” Санхёк рискует придвинуться на пару миллиметров ближе и уже увереннее обнимает Хонбина за плечи. Хонбин тихо вздыхает, в свою очередь крепче обнимая табличку FOR SALE, но не отстраняется. Санхёк готов поклясться, – хотя, может, и не совсем готов - что он ощущает, как тело Хонбина тихонько содрогается едва различимыми сдавленными рыданиями. Бедный Хонбин. Должно быть, это слишком для него. А он даже не выпил свой утренний кофе… “Погоди,” – говорит он, сражённый внезапной идеей. - ”Жди здесь. Я скоро вернусь.” Несмотря на то, что это идеальный момент для лифта-садиста проявить свои наклонности и застрять, он без малейших возражений волшебным образом доставляет Санхёка на первый этаж. Тот пулей вылетает на улицу в сторону маленькой кофейни в конце квартала. Его владельцы – ещё два обитателя дома: зеленоволосый Ходжун и парень с серебряными волосами – Зеро - делают ему внушительную скидку на его заказ, произнесённый полузадушенным бормотанием: полстакана крепкого кофе. И, как миллионы раз на его глазах делал Хонбин, он сгружает в него десять порций сахара и несколько упаковок жирных, лоснящихся сливок. Напиток грозится покинуть пределы стакана около биллиона раз, пока Санхёк мчится обратно к дому и прямиком в лифт, который каким-то образом являет второе за день чудо и доставляет его на седьмой этаж, и трёх минут не проходит. Пытаясь, насколько это возможно, выровнять дыхание и осанку, Санхёк запускает руку в свои разбуянившиеся волосы и расправляет неровности на пиджаке, прежде чем свернуть в плохоосвещённый коридор, где всё ещё сидит скукожившийся над табличкой Хонбин. Как можно более будничным образом, Санхёк присаживается напротив и протягивает ему кофе. Лишь крошечная капелька умудрилась просочиться сквозь дырочку в чёрной пластиковой крышке, и он осторожно смахивает её прочь. “Я принёс тебе кое-что.” Убитый и замученный вид Хонбина медленно переходит в выражение болезненной признательности, когда тот осознаёт, что именно протягивает ему Санхёк. Он откладывает табличку в сторону и берёт стакан, осторожно отпивая; судя по скривившемуся лицу, Санхёку ясно, что Хонбин обжёг язык, но всё равно настойчиво продолжает пить. Спустя мгновение, незаметнейшая из улыбок пробегает по лицу Хонбина, когда он понимает, что Санхёк сделал ему именно такой кофе, как он любит: десять порций сахара и почти галлон сливок. “Спасибо. Мне очень приятно.” И Санхёк улыбается ему в ответ и смотрит, как Хонбин допивает свой стакан, совершенно не подозревая, что Хонбин даже не любит кофе.