Заклятие луны

      До сих пор простить себе не могу, что все пропустил, болтаясь на пляже. Тот слишком далеко, чтобы можно было разглядеть поднимающийся от разрушенной академии дым, однако может оно того и стоило, ибо мне, пожалуй, впервые в жизни довелось увидеть изумленное лицо брата, когда на следующий день мы вернулись и застали фактически руины замка. Хах, и поверить не могу, что сам так перепугался, вопил, как девчонка, пытаясь найти этих полудурков. Надеюсь, никто этого не видел и не слышал, иначе я еще и затоплю академию, уж найду способ и с оковами это сделать, пусть Тот не думает, что нацепил на нас эту хрень и теперь может контролировать.       А ведь теперь нам придется тащиться черт знает куда, и все в последние месяцы обучения провести в какой-то дыре. Как же бесит, ненавижу срываться с места, особенно когда уже долгожданное освобождение от этих проклятых обязанностей болтаться на занятиях было так близко. Хотелось бы мне знать, как нам вообще выкрутиться из всего. Оковы по-прежнему на нас с братом, а как их снять даже малейшего представления не имею. И признаться, за проведенное в академии время я дьявольски устал. Мне больше и нет особого дела, спадут мои оковы или же останутся, только бы брат свободно вернулся домой, а что станет со мной… не столь уж и важно.       Привычные гнев и злость выгорели во мне, оставляя за собой лишь пустоту.       Только здесь я понял, что не всегда погруженные в агрессию и озлобленные люди, как и боги, являются такими по своей природе. Всегда я старался гнать от себя воспоминания о прошлом, где не было ничего, кроме мрачного дна божественного океана и промозглое, всеобъемлющее одиночество. Я не привык к иному, не привык к хорошему отношению и дружелюбию, озлобившись и в любой момент ожидая удара, насмешки или боли. Однако оказавшись здесь, среди богов, настроенных ко мне совсем иначе, нежели были настроены обычно окружающие меня существа, я…       Я окончательно сейчас потерялся. Не понимаю, что со мной происходит, внутри точно все вертится, запутывается еще сильнее, разрывая меня и бросая в полный беспорядок. Что же со мной творится, сам себя не узнаю! И все же… здесь, среди тех, кто относился ко мне вполне по-доброму, я сам стал ощущать внутри желание вести себя добрее. Может быть, не так уж это и страшно? Все-таки я смог найти общий язык почти со всеми богами и даже… ну, смог полюбить эту академию. Немного, кхм.       – Что, дикарь буйный, лицо такое растроганное?       – Ты! – я даже не заметил, когда Мерисса приблизилась к лужайке, где я устроился, ожидая, пока остальные соберутся и подтянулся к главным воротам, где нас уже ждали запряженные лошади. От неожиданности я растерялся и ощутил, как гневные пятна покрывают лицо и шею, а слова путаются. – Да как ты!.. Да ты! Я тут, а ты… и… ты… как… – я вскочил, сжимая кулаки. – Да что б тебя!       – Закончил? – со смешком хмыкнула она, а я тяжело засопел. – Бесподобная речь.       – Нарываешься? – шагнул я к ней. – В морду захотелось?!       – Фи, – скривилась Гресс, – ты опять в своей деревенской манере.       – А ты!..       – Хватит тормозить, вас уже все ждут, – прервала она. – Наследственное, что ли?       – Чего? – не въехал я.       – Заторможенность, чего, – фыркнула она. – Пошли давай, и так время много.       Подмигнув мне, эта гадина неспешно направилась в сторону развалин главного корпуса, а я шумно выдохнул, не зная, ругать мне себя за очередную несдержанность или позволить гневу заполнить меня, ведь в конечном итоге, агрессия – самое близкое мне чувство, что наполняло меня с ранних лет, позволяя защищаться от других богов в Такамагахаре, будь она проклята… Там я самый презираемый бог, и как бы ни пытался поначалу восстановить свою репутацию, ничего это не дало – мне никто не верил. Так что вскоре я махнул на все рукой. Какой смысл говорить с теми, кто не желает слышать?       Нашему отцу, как и старшему брату, до нас дела не было, поэтому мы стали такими, какими являемся сейчас: Цукито давно утратил ко всему интерес, упрямо убеждая самого себя и всех вокруг, что лишь один долг имеет для него значение, а я… подвластен вспышкам ярости. Мне было очень тяжело, но контролировать свою энергию, переполняющую меня, причиняющую практически физическую боль, никто не научил, и в итоге своим поведением я распугал всех богов и их юных духов-послушников. Никто не желал приближаться ко мне, и я все больше замыкался, чаще раздражаясь и психуя.       А это еще больше отпугивало от меня богов.       И надо же мне было сейчас вспомнить об… этом Аматерасу. Являясь старшим братом меня и Цукито, он всегда нас ненавидел, а за что? Я никогда не мог этого понять. Вероятно, он завидовал, что Цукито такой способный и прекрасный бог, ну а меня ненавидели всегда и все, его неприязнь не оказалась удивительной. У нас не было нормальной семьи и все время я пытался заменить ее брату, так желал, чтобы его сердце оттаяло, чтобы он, наконец, хоть раз искренне улыбнулся… Маленький я даже хотел спуститься в царство мертвых, чтобы найти там нашу мать, надеясь на ее помощь и поддержку, заботу, но так и не сумел этого сделать.       Может быть, в этом и есть наша тьма?       Но как стать семьей, если долгие годы мы были так далеки друг от друга? Мой брат был для меня всем, но значил ли я что-то для него или же… являлся лишь докучливой обузой? Не хочу об этом думать! Так больно… Что такое семья? Люди, рядом с которыми тепло и уютно? Люди, которые защищают тебя, и которых хочешь защищать ты? Те, кому можно открыться и доверить как свою радость, так и печаль? Люди, что способны разогнать наше одиночество и согреть наши души? Хочу узнать каково это, когда рядом тот, кому ты безгранично дорог, и кем неистово любим.       Например…       – Такеру, ты идиот?! – донесся до меня оклик Гресс, и я вздрогнул.       Чертыхнувшись, перебросил рюкзак через плечо и поплелся к главным воротам, в стороне которых скрылась противная девчонка. Интересно, а она знает, что такое семья? Проводила ли она со своими родителями торжества, были ли у них семейные традиции, любили ли они друг друга? Испытывала ли она хоть раз тот ужас, когда кто-то тебе дорогой, неистово дорогой и значимый, мечется в бреду, охваченный жаром, и кричит от разрывающей его боли? Когда на брата напал тот полубог и ранил его, я… Я ничего не смог сделать, лишь оцепенело наблюдать, как пытаются убить самого важного для меня… самого. Проклятие! Да что же со мной творится!       У ворот уже, и правда, собрались все, даже мой брат, сейчас отстраненно гладящий доставшегося ему коня. Мерисса, усмехнулась, бросив на меня какой-то странный взгляд, и вскочила в седло своей черно-белой в пятно кобылы. Чего с ней сегодня такое? Или ее приложили головой обо что-то в упущенном нами с братом сражении, вот теперь крыша и едет? Совсем с катушек слетела, а ведь и без того припадочная была, что б ее. Чумная. Еще и смотрит на меня так, как будто я ей что-то неприличное пообещал и забыл. Я уже хотел было прикрикнуть на нее, но только глубоко вдохнул и медленно выдохнул, мысленно обкладывая Богиню лжи всеми известными проклятиями, и в довесок к ним парочкой только что мною придуманных.       Тот с нами не поехал, пообещав навестить, как только разберется со всеми делами здесь. Что ж, нам лучше, не будет нотации свои занудные читать и нервы трепать постоянными воплями и придирками. Оп-па, а я впервые осознал, что вижу некоторых богов в обычной одежде, а не парадной или школьной форме. Мой брат, например, до этого неизменно носил форму, только единожды на бал нацепив тот неудобный костюм. Непривычно так его видеть. Да и остальных тоже. Даже… Юи, которая обыкновенно, как и брат, носила только форму, сейчас в повседневной, кажется, это так называется, одежде: светлых брюках и просторной кофте.       Я тихо фыркнул, когда к ней подъехал вечно развеселый Агана Белеа.       Мы тронулись в путь, провожаемые суровым взглядом Кадуцея. За сколько мы успеем добраться до этого самого корпуса? Куратор рассказывал, что первые несколько дней мы проведем на лошадях, но после местность начнется холмистая и перетечет в горы, которые животные преодолеть не в силах, потому остаток пути нам придется проделать пешком. Здорово будет размяться, только вот погода стоит такая душная и жаркая, что мы скорее передохнем там все в этих горах, нежели перейдем их. Однако додумать мне не дала поравнявшаяся со мной Мерисса. Да она сегодня в ударе, я гляжу. Солнце головушку напекло, что ли? Хотя чему там перегреваться, мозга-то нет. Дьявольщина! Я уже начинаю говорить, как этот осел египетский!       – Измениться не просто, Такеру, и для начала нужно признать, что ты начал меняться, – елейно пробормотала она, глядя вперед. – Признать, что тебя прежнего больше нет, и теперь реагировать и воспринимать происходящее с собой ты будешь иначе, нежели раньше. Оставь свой страх, Такеру, и желание от всех оградиться. Здесь тебе никто не желает зла, это ты сам никогда не позволяешь хоть кому-нибудь приблизиться к себе, не позволяешь себя полюбить. Это ты гонишь всех прочь.       – Ты, – насмешливо осклабился я, – тоже мне зла не желаешь?       – У меня нет причин желать его тебе.       – Зато они есть у меня, – грозно проскрежетал я, – чтобы желать зла тебе.       Мерисса вновь как-то странно посмотрела на меня, но ничего не ответила, только непринужденно пожала плечами, возвращаясь к Хрингхорни и Тирсосу, о чем-то негромко смеющимися. Глухо выругавшись, нервно дернул поводья, пуская лошадь рысью, и попытался сосредоточить все свое внимание на медленно проплывающих мимо пейзажах, деревьях, усыпанных крошечными птицами, чьи вопли действовали мне на нервы, и рваных клочьях далеких облаков, устилающих небосклон. Но ничего у меня не вышло, а мысли упрямо возвращались к словам Гресс.       Признать изменения, да?       А изменился ли я? Со мной творится что-то странное, только вот… что именно? И навязчиво в голову лезут воспоминания. Воспоминания, что заставляют меня съеживаться от боли, которую невозможно вылечить или остановить, потому что ядро ее находится в недоступном лекарствам месте. Нечто внутри противно шепчет, что во всем была моя вина, ведь именно я всегда… всегда… Постоянно я винил в своем одиночестве и проблемах других, упрекал их и злился, что ко мне так плохо относятся, но ни разу не обвинил в этом себя. Искренне, по крайней мере. Даже когда я ворчал, что такое я уж чудовище и всем со мной противно рядом, в душе винил я окружающих, а не свое неумение с ними сближаться.       Я всегда был убежден, что это они обязаны понять меня и принести свои извинения, осознать какими мразями были и пожалеть меня, но… это не так. Именно мне нужно было изменить свое к ним отношение, а в первую очередь отношение к себе самому. Если бы… если бы только я не боялся открывать им свое сердце, не боялся признать, что мне страшно, что я не справляюсь, что мне больно. Если бы верил, что не одинок, что на мой зов откликнутся. Если бы принял то, как меня видят окружающие боги! Тогда все могло сложиться иначе. Совсем иначе! Черт… Да чего я так расклеился?! Надо взять себя в руки, эти чувства не мои, нет, однозначно нет.       Проклятие, я что сломался?       В душе все бурлит и так жжет, точно она физически находится внутри меня. А может, я просто отравился? Да! Точно, я просто съел что-то испорченное, вот и все объяснение! Ха, а я тут, придурок, рассыпаюсь. Черт, какой бред. Сколько бы я ни пытался от этого сбежать, пытаясь все свести к дебильной шутке, от правды не скроешься: я сам обрек себя на одиночество, боясь подпускать к себе других, закрываясь от них и не давая даже крошечного шанса попытаться меня полюбить. Я прикидывался сильным… врал, что все у меня отлично, только бы никто не лез ко мне. Но сейчас я так хочу открыться хотя бы им, этим богам, что стали мне… дороги. Кроме Гресс, конечно! Вот уж зараза, кто… Ладно, черт с ней. В конце концов, сейчас я хочу найти в себе храбрость стать ближе с братом, помочь ему. Я надеюсь, мы сможем поговорить, поддержать друг друга… Друг друга поймем и однажды…       …однажды мы станем настоящей семьей.