Заклятие луны

      Лето почти уже пришло в этот мир, заигравший новыми, яркими красками. Теперь каждое утро начиналась с мелодичного звона капель тающего снега по карнизу и звонких трелей птиц, а в комнатах стало значительно теплее. У меня нет по особенному любимого месяца, но вот переход, та граница, когда одно время года плавно перетекает в другое, мне близок. Я один из великих богов и существую с основания мира, так что мне довелось увидеть множество изменений происходящих с его климатом и жизнью в целом. Со временем я перестал видеть очарование, сквозящее в самых неприметных на первый взгляд мелочах, а вскоре и вовсе мир окрасился для меня в скучные и серые тона. Для людей мое существование кажется сладким раем, полным нескончаемого числа возможностей, они так упрямо стремятся к бессмертию, но даже не представляют, что будут делать, если, наконец, однажды все-таки обретут желаемое. Их грезы разобьются о мрак реальности.       Моя жизнь давно утратила краски, да и сам смысл. Разве что моя библиотека. Постепенно я начал отдаляться от мира людей, все больше погружаясь в иллюзорный мир книг, включающих все, от научных трактатов, до современных произведений художественной литературы, пока в какой-то момент тексты не заполнили меня всего. Я считал, что они моя жизнь, но теперь… начинаю склоняться к мысли, что все время книги были моей смертью. Я медленно растворялся в них, лишь бы не осознавать всю тщетность своего бытия, которое неизбежно протянется еще на века вперед. Бесспорно, я хорошо справляюсь со своими обязанностями, но они стали для меня лишь рутиной, тоскливой и мучительной. Так что, может статься, не так уж Зевс и был не прав.       Я поднял руки, разглядывая играющие разноцветными огоньками от переливов проникающего в окна солнечного света парные браслеты, сковывающие мои запястья. Но разве не смешно это, пытаться мне сейчас что-то изменить? Я загонял себя в эту ловушку на протяжении веков, и неужели Зевс действительно считает, что за какой-то ничтожный год можно исправить ошибки столь долго времени? Полный одиночества образ жизни стал для меня привычным, и даже находясь с другими богами, я не могу пустить их, как любят говорить люди, в свою душу и свой мир. Пусть я знаю Анубиса практически с начала своего существования, но мы по-прежнему чужие друг другу.       Как и с Мериссой.       Я никогда не понимал ее и понять не пытался. А она все значительнее отдалялась от меня, пока однажды и вовсе не решила, что отныне нашим путям суждено разойтись. Вероятно, она полагала, что ничего не значит для меня, и поэтому имеет право просто сбежать, даже не потрудившись сказать мне на прощание хоть слово. Кто бы мог подумать, что я не видел ее больше ста лет. Для бога это одно мгновение, но для людей, покровителями чьего мира мы являемся, это целая жизнь. Забавно, как-то Мерисса спрашивала меня, не надоело ли мне постоянно возиться с книгами, и я ответил: нет. Сомневаюсь, что она поверила мне, но, тем не менее, не скажу, что мои слова были тогда ложью. Мне и в самом деле это не надоело, однако…       …я все же был не до конца честен со своей подопечной, посчитав, что ей не следует вдаваться в мои проблемы и тревоги. Ведь я был для нее покровителем, защитой и опорой, разве мог при всем этом я допустить, чтобы Мерисса видела мою слабость? К тому же, как Богу мудрости, мне стоило бы поступать более разумно, нежели поступил я, замкнувшись в своем самолично придуманном мирке, где я прятался от тягостной действительности и того, что веками разрывало меня изнутри. Боги низших рангов могут умереть, тогда на их место восходит наследник или же, коли такового не имеется, то наиболее достойный кандидат, в ком есть необходимая энергия.       Я же обречен на существование длиною в вечность.       Это, возможно, и кажется заманчивым, но когда мир теряет для тебя все краски, то годы пролетают подобно одному мгновению, и ты уже ни в чем не видишь красоты, тебя ничто не может восхитить, а будущее кажется беспроглядной бездной, наполненной лишь серой пустотой. Тогда смерть начинает казаться куда привлекательнее жизни. Жизни, что давно потеряла свое значение. Но может статься, все дело отнюдь не в отсутствии рядом близких существ или умения открываться другим, а в чем-то еще? Когда я думаю над словами Мериссы, брошенными мне как-то во время очередного конфликта, нередко вспыхивающих между нами в путешествии, что я на деле очень одинок и мне не хватает любимой, партнерши, то не могу с ней полностью согласиться. В душе сразу же поднимается некое противоречие. Я не чувствую необходимости в возлюбленном. Нет…       Боюсь, дело тут совсем в другом. Многие любви придают слишком большое значение, но есть нечто куда важнее. То, без чего прожить действительно невозможно, даже богу моего ранга. Понимание себя. Того, кем ты являешься, что представляет твоя глубинная суть. И чего ты желаешь. Без осознания себя личностью, настоящим, живым существом невозможно полностью ощутить ни один из миров. И боюсь, именно это со мной и произошло. Все действительно оказалось совсем не так очевидно, нежели выглядело. Ну что же… Я запрокинул голову, и притаившаяся в уголках губ хищная улыбка исказила черты моего лица. Что же… коли все боги здесь сходят с ума, почему бы и мне не попытаться сыграть в учиненном Зевсом веселье?       Резко поднявшись, я стремительно направился прочь из библиотеки.       В это время коридоры еще пустуют, так как занятия по дням с числами три, семь и девять начинаются после обеда, а до этого у студентов обычно личное время или клубы. До сих пор не могу поверить, что эти два оболтуса, Лаватейн и Мегингерд, так и не записались ни в один клуб. Ну, кроме этого своего «общества идущих домой», что, бесспорно, полная чушь. Отчитать их нужно будет, что ли. Для порядка. А то распоясались все в конец. К слову о распоясавшихся, соизволит ли наша особа неприкосновенная и вечно взвинченная на занятия сегодня явиться? О Такеру я, конечно же. Его я уже последние пару месяцев практически и не вижу и, если все так и дальше пойдет, то и вовсе забуду скоро, как этот олух выглядит. Я уже собрался свернуть к корпусу женского общежития, где надеялся застать Мериссу, как передо мной возник соглядатай, беззвучно сообщив, что свою подопечную я могу найти в оранжерее. Вот значит как, а я и не ожидал от нее такой прилежности. Уже с раннего утра и на своем посту в клубе, усердно выполняющая возложенные на нее обязанности… Или же попросту прохлаждающаяся там в компании этого пропитого недоумка Тирсоса. Да и вообще, что за клуб у них? Толку никакого, одни проблемы и вонь, которую я ощутил, едва войдя внутрь наполненной влажным и прелым воздухом оранжереи, где меня встретила одна глухая тишина, разбавленная лишь монотонным шипением поливального механизма, где-то в конце.       Так, и где мне здесь найти Мериссу?       Отмахнувшись от назойливой мушки, так и норовящей сесть мне на лицо, я прошел вперед по узкой тропинке, засыпанной мелким гравием. Что за ужасное место, а в человеческом теле здесь и вовсе находиться невозможно. И что Мерисса за радость нашла в этом клубе? А вот, собственно, и она сама. Собрав волосы под косынку, ковыряется в земле с таким сосредоточенным видом, будто мировые сокровища там выкапывает. Меня она, судя по всему не видит. Что ж, устроим ей сюрприз. Однако только я собрался сделать шаг, как она поняла голову и, приветствуя меня, кивнула. Фыркнув, я, уже не таясь приблизился, попутно пытаясь найти место, куда можно было бы сесть, при этом не извозившись во всей этой грязи. Будто прочитав мои мысли, Мерисса, указав на шкафчик неподалеку, бросила, что там есть складные стулья, притащив один из которых, я и расположился напротив девушки.       – Что-то случилось? – задумчиво пробормотала Ис, не отрываясь от своего занятия.       – Нет, с чего ты взяла? – как можно спокойнее ответил я.       – У тебя, – мельком посмотрев на меня, произнесла девушка, – все на лице написано.       – С каких это пор ты заделалась в колдуны, что по лицам мысли считываешь? – насмешливо поинтересовался я, впрочем, тут же поправившись. – Хотя нет, это никак не связано. Собственно, я хотел поговорить о ваших успехах в обучении. Скоро вы должны будете выпуститься, но, как посмотрю, оковы еще у больших из вас не сняты.       – Кто бы говорил, – полушепотом проворчала Мерисса.       Раздраженно выдохнув, я скрестил руки на груди, буравя упорно не смотрящую на меня девушку взглядом. Меня смущает не столько наличие оков на запястьях, как и не отсутствие моей божественной силы, которую, пожалуй, впервые за свое существование я не могу ощутить внутри себя тугой спиралью, готовой в любое мгновение распрямиться и выплеснуть всю мощь наружу, а понимание, что оковы застегнулись на мне не просто так. Раз я сам принимал участие в их разработке, то мне доподлинно известен принцип их действия, и если бы у меня не было глубинных проблем, то оковы попросту и не застегнулись бы на мне. Однако…       …тьма в моем сердце уже почти поглотила всего меня.       Мерисса так и не смотрела в мою сторону, продолжая копаться в земле, а я задумался о том, что, вероятно, ей так же не удастся справиться с мраком в своем сердце, и мы навеки останемся заточенными здесь. Что ж, это тоже неплохо, если подумать. Разве не огорчало меня отсутствие даже самой ничтожной возможности оставить взваленные на меня обязанности и уйти прочь? По сути, мне хотелось скрыться от себя самого, но, понимая, что это невозможно, я лелеял мечты, что перестав быть богом, обрету свободу. Но истинную свободу можно получить, лишь приняв себя.       Как и Мерисса, я думаю. Она всегда ненавидела свою сущность богини лжи, хоть никогда и не была на нее похожа. По легендам боги этой категории, и в самом деле, коварны и хитры, полные злобы и алчности, готовые играть чужими судьбами в угоду своих прихотей. Однако Мерисса не такая. Я никогда не замечал за ней желания причинять кому-то боль. Напротив, она была сострадательная и добра к встречаемым нами во время странствия людям и богам, хоть всегда ее лицо и оставалось тронуто холодностью. На деле я никогда и не видел на ее лице действительно искренней и живой улыбки, которая бы не таила за собой печали по случившемуся с ней в прошлом, что для меня, как бы странно это и ни было, до сих пор является загадкой.       Я никогда не считал правильным лезть в ее душу и принуждать к откровенным разговорам, полагая, что доверие необходимо заслужить и человек сам когда-нибудь откроется тебе. Однако теперь я уже и не желаю отрицать, что… я был полностью не прав. Мне стоило быть теплее по отношению к маленькой девочке, в один день увязавшейся за мной, а спустя время ставшей уже неотъемлемой частью моей жизни, как и Анубис. Если бы я проявлял к ней большее участие, то осознание себя богиней лжи не тяготило бы ее душу так сильно, как сейчас, и не было бы столь губительно для отношений с другими. Если бы я не вынуждал ее быть сильнее, полагая, что все делаю ей во благо, а заботился о ней, то Мерисса не выросла бы такой замкнутой.       Облизнув пересохшие губы, я как можно мягче обратился к девушке:       – Что произошло с тобой в Храме Луны?       Вздохнув, Мерисса вонзила острие ручной лопатки в мягкий грунт и, сев на бортик, сдернула с рук перчатки, отбросив те в сторону. Я уже и пожалел, что решил поговорить с ней об этом. В конце концов, ее боль множилась почти четыре сотни лет и если, начав тормошить, позволить той выйти наружу, девочка может попросту не справиться с напряжением. И все же… я хочу рискнуть, а если ошибусь и в этот раз, то найду способ причинить себе боль, соразмерную ее страданиям. Посмотрев на меня цепко и внимательно, Мерисса, наконец, произнесла, чуть хрипло и надрывисто:       – Я всегда очень любила луну. Ясными ночами я часто забиралась на холм перед обрывом чуть поодаль от храма, где выросла. Порою я могла проводить там до самого утра, наблюдая, как хрустальный диск луны медленно скользит по небосводу. Я верила в божество из легенд, считая его созданием мудрым и добрым. Я вверяла луне, в чьем облике видела древнего бога Цукуеми, все свои тревоги, мечты и желания, веря, что он меня слышит. И я не ошиблась… Как-то в одну из таких ночей, теплую и почти безоблачную, с небес на край обрыва пролился мягкий свет, в несколько мгновений соткавшись в фигуру молодого человека, одетого в традиционную одежду Японии, но имеющего необычный цвет волос – бледно фиолетовый с серебряными прядями возле висков.       Переведя дыхание, она продолжила.       – Я была поражена и напугана, но страх испарился, стоило мне заглянуть в удивительные янтарные глаза юноши. Он дружелюбно улыбнулся мне и протянул руку, раскрытой ладонью вверх. Не раздумывая, я коснулась той; ладонь его оказалась чуть шершавой и теплой. Он назвался Богом луны, тем самым, о котором я столько читала в излюбленных текстах легенд. Цукуеми сказал, что всегда слышал меня, что он так же очень любит луну и желает мне только добра. После он спросил, доверяю ли я ему? О, никаких сомнений, я доверяла ему безоглядно. Цукуеми склонился и, отбросив мои волосы назад, коснулся широкой ладонью моей щеки. Я была заворожена светом его золотых глаз, не смея отвести от них взгляда. Цукуеми что-то прошептал, так и продолжая неотрывно смотреть мне в глаза, а после ласково улыбнулся, сказав, что сделает все, чтобы меня защитить.       – И он солгал? – погладив подбородок, произнес я.       – Ну, – хищный оскал исказил лицо Мериссы, – как сказать. Я так и не поняла его слов даже спустя все это время. В ту ночь Цукуеми проводил меня в храм, а на утро я проснулась от тупой боли, казалось, рвущей мое тело на части. Я не знала, что происходит, но кровь под кожей пылала так, словно могла бы растворить меня, обратившись жидким огнем. Мне было очень больно, Тот. И спустя время, когда переполнив меня, эта боль вырвалась наружу, после себя, оставив лишь руины Храма и развалины моей души, а в отражении воды я увидела совсем иное обличие, то поняла, что уже не та, кем была прежде. Именно от тебя я узнала, кем теперь являлась.       – Да? – этого точно не может быть.       – Ай, – отмахнулась девушка, – ну, не совсем так. Понимание своей новой сути и появившихся способностей пришло вместе с меткой на лице. Это ощущалось так, словно бы я всегда это знала. Но ты помог мне лучше осознать произошедшее. Так же спустя время я поняла, что Цукуеми наложил на меня какие-то чары, заклятие, что изменило мою глубинную суть, сделав из меня Богиню лжи и лицемерия.       – Хм, – не сводя с нее взгляда, напряженно свел брови на переносице. – Да, это вполне возможно. Но сделать из человека бога довольно сложно, я удивлен, что Цукуеми оказался на это способен. Как в ключе его умений, так и моральных принципов, позволивших ему совершить подобное с ребенком. Что ж, зная теперь это, я более не могу порицать твою непримиримую ненависть к Богу луны. Она вполне оправдана. Однако делать с этим что-то все равно придется, иначе оковы не снять.       – Ну, это мои проблемы, дядя, а с вами-то мы что делать будем?       – Это, – сурово поправил я ее, – наши проблемы, Мерисса.       Пожав плечами, Гресс вернулась к посадке семян или чего она там делала, пока я не заявился. Вновь натянув на хрупкие руки тканевые перчатки, она вытащила лопатку и разравняла ладонью землю. Я же напряженно думал над причиной своего здесь пребывания, рассеянно перебирая пальцами тесьмы на ремне брюк. Я хотел поговорить с Мериссой о ее тревогах, но не просто обойтись одними словами, но и как-то помочь ей, а выходит, что я даже на крошечную поддержку не способен. Вероятно, я только и могу, что грозить и постоянно унижать, роняя богов в их собственных глазах. Плохой из меня в этом случае наставник выходит.       – Что тебя тревожит, дядя? – прервал мои размышления бархатный голос Мериссы.       – Тревожит? – отстраненно переспросил я, понимая, что не смогу удержать последующих слов, даже если приложу для этого все силы, как разума, так и бога. – Тревожит, как я обращался с тобой все время, что мы провели вместе. Тревожит, что в твоих воспоминаниях я навсегда останусь черствым и жестким, к тебе совершенно равнодушным. Тревожит, что если бы я проявлял больше участия по отношению к тебе, то сейчас твои страдания были бы куда тише, а, может статься, и вовсе бы давно растворились. Тревожит, что я совсем не такой, каким быть следует.       – Вот как, – тепло произнесла девушка, прислонившись спиной к оградке и подперев голову упирающейся в колени рукой. – Но с чего ты взял, что не такой, каким тебе следует быть? Кто же определил, что ты должен вести себя как-то иначе или же по-другому мыслить? Все твои страдания, дядя, исходят от отрицания существующего положения вещей, из мыслей, что ты должен быть не тем, кем являешься. Но ты... Ты тот, кто ты есть. Да, ты, возможно, не такой, каким хотелось бы видеть тебя мне или тому же Зевсу, не такой, чтобы быть удобным для окружающих и более полезным их целям и потребностям, однако…       Наклонившись ближе, она поймала мой взгляд.       – …ты именно такой, какой есть. И чтобы ты сам ни думал, я никогда не считала тебя черствым и равнодушным по отношению ко мне. Да, не спорю, меня огорчала твоя холодность и порой излишняя суровость, но несмотря ни на что, ты заботился, защищал, когда это требовалось, и беспокоился обо мне. Ты обучал меня и терпел мои выходки, в действительности никогда не наказывая по всей заслуженной строгости. Признаюсь, я поняла это уже здесь, а когда уходила от тебя, то считала, что причиняю тебе лишь неудобства и постоянные огорчения. Что являюсь для тебя обузой.       – Неправда, – резко выдохнул я.       – Я знаю, – широкая улыбка тронула губы моей подопечной. – Теперь знаю.       – Все это время я гордился тобой. И был счастлив, что ты находишься рядом.       – Помнишь, я как-то сказала, что ты грубый, заносчивый и непомерно гордый? Ну, или что-то подобное. А после добавила, что ты мне все равно нравишься? Так вот. Пусть ты и не такой, каким мне бы хотелось тебя видеть, пусть ты сам считаешь себя неправильным и, возможно, даже плохим и гадким, пусть ты уверен, что тебе следовало бы быть каким-то другим, и полагаешь, что такой ты никогда не станешь кому-то нужен и важен, не станешь любим и дорог, я принимаю тебя таким, каков ты есть. Ты можешь меняться, раскрываться, коли того потребует твоя душа или жизнь, ты можешь стать совсем другим, но это все равно будешь ты. И ты всегда будешь для меня особенным и родным. Я всегда приму тебя. Раньше и навсегда, я люблю тебя, Тот.       От пронзившего меня чувства, я вздрогнул, неосознанно попытавшись сконцентрироваться на ощущениях, бушующих внутри. Кажется, точно давящие на меня кандалы и цепи распались, позволив мне впервые за долгое время вдохнуть свободно. Боль ушла, оставляя в душе поразительное умиротворение и покой. Спала невыразимая тяжесть вины, отпуская меня из своих цепких лап. Все еще не до конца понимая, что со мной произошло, я ощутил холод на руках и, опустив взгляд, пораженно замер: оковы вспыхнули на краткий миг ярким светом и, еще не достигнув земли, рассыпались пылью, исчезнувшей в тоже же мгновение.       С доли секунд ошарашено поглядев на меня, Мерисса с воплем вскочила на ноги.       – Да что это за кошмар такой!       После еще с четверть часа она гневно разорялась про свои оковы, которые она снять никогда не сможет, про Зевса и все его причуды, сокурсников своих тоже вниманием не обошла и, в итоге выдохшись, заключила, что, видимо, останется в этой академии навеки, украсив своей статуей одну из аллей сада. Ответить ей что-то вразумительное я сейчас не смог и, пробормотав, что мы обсудим это позже, покинул оранжерею, толком и не думая, куда направляюсь. Очнулся я уже в одном из коридоров академии и, подойдя к вытянутому окну, прислонился плечом к стене.       Произошедшее никак не укладывалось в моей голове, мгновенно приводя мысли в хаос и руша все мои сосредоточенные попытки объединить их в нечто связное. Решив, что подумаю над этим, когда внутренняя дрожь хоть немного спадет, а я успокоюсь, направился в библиотеку, намереваясь немного поработать с отчетами до начала занятий, но больше двух часов составил едва ли один лист, неизбежно мыслями возвращаясь к спавшим оковам и не совсем еще ясным для меня причинам послужившим этому. В итоге, забросив это бессмысленно дело, собрал подготовленные для сегодняшних лекций материалы и отправился в аудиторию, где уже надеялся застать весь свой нерадивый класс, однако меня ждало разочарование.       Аудитория оказалась пуста. Точнее сказать, почти пуста: Аполлон прилежно сидел за своей партой, устало развалившись на той. Услышав мои шаги, он обернулся и в приветствии вскочил на ноги, почти сразу опускаясь обратно на стул. Подойдя к кафедре, я бросил на нее листы с заметками и грозно повернулся к парню, ожидая его объяснений этому спектаклю с отсутствием остальных. В конце концов, он глава студенческого совета, вот пусть и отдувается за всех. Не все же расслабляться ему.       – Где группа? – сурово обратился я к парню.       Аполлон посмотрел налево, направо, пожал плечами и выдал:       – Да фиг его знает.       – Вы сегодня сговорились меня до инфаркта довести? – я почувствовал, как у меня дернулся глаз. – У одной не получилось, а у тебя, похоже, вот вышло.       В этот момент двери распахнулись и в класс ворвались остальные ребята, шумно галдя извинения, чередуя те с оправданиями, к которым я даже и прислушиваться не стал. Отвернувшись к доске, я написал тему занятия, посвященную орнитологии, включенную мною в раздел изучения только для разнообразия и отвлечения студентов. Стараясь не встречаться взглядом с насупившейся Мериссой, я начал лекцию, вскоре полностью погрузившись ту. Идиллию прервал Бальдер, вклинившийся в мой рассказ со своим нелепым вопросом. Началось все с того, что я рассказал о поверьях связанных с вороном, а конкретно, с их умением изменять погоду. Ну, тут наш светлый бог и подметил с невинной мордашкой, что «так Зевс, получается, ворон, да?». Забавное предположение, но вот Главному богу оно точно по душе не придется.       Когда смех утих, я продолжил лекцию, слишком занятый своими мыслями, чтобы обращать внимание на выходки этих олухов, и чем, кажется, немало удивил ребят. Ну, подобные эмоции даже полезны. Но вот я тут заметил, что младший Тоцука опять игнорирует мои занятия. Он у меня точно дождется однажды. Но стоило мне подумать об этом, как в класс вполз сам Такеру, буркнув извинения и шумно рухнув за свою парту. Выговаривать ничего ему я ради забавы не стал, только молча кивнув в знак того, что извинения приняты, а студенты впали в еще больший ступор. Все остальное время занятий прошло без приключений, а, закончив лекцию, я коварно усмехнулся, окидывая ребят хитрым взглядом, от которого они побледнели, и произнес:       – А теперь, мои дорогие детки, все отправляемся на уборку после вчерашнего мероприятия и вашего боя подушками. Бегом!