Немного о демонах.

У нее были холодные глаза. Прозрачно-голубые, словно покрытые тонким слоем льда. И когда она моргала – весь мир сгорал заживо. У нее были иссиня-черные волосы. Она редко распускала их – они постоянно лезли ей в глаза. Но в те моменты, когда ветер подхватывал их, казалось, что по небу летят вороны-предвестники. У нее были тонкие руки. Слишком хрупкие на вид, но способные в считаные секунды сломать перебить позвонки. У нее была прелестная улыбка. Жаль только ей зашили рот. Я помнил ее маленькой девчонкой. Я помнил ее красивой девушкой в подвенечном платье. Я помнил ее элегантной женщиной, умело справляющейся с детьми и бизнесом. Я помнил ее скорчившейся старухой. Я целовал ее по ночам в лоб, желая, чтобы она спокойно спала. Я следил за ней в темных подворотнях, чтобы она не нарвалась на неприятности. Я обнимал ее в ее снах. Сжимал крепко, до треска ребер, до спертого воздуха. Она не смела мне сопротивляться. Только закусывала губу. И улыбалась, безмолвно плача. Я ждал ее. Каждую секунду смаковал тот миг, когда она придет ко мне. Я готовил все для нее. Острые ножи, тонкие серебряные иглы, жемчужные нити. Она должна была быть прекрасна всегда. Я придумывал сотни фраз, миллионы слов, для того, чтобы сказать их ей. Я продумывал все – от последовательности до интонации. От количества вдохов до скорости дыхания. А она бы в ответ мне рыдала. И смотрела бы на меня своими пустыми прозрачно-голубыми глазами. Им всегда зашивают рот. Когда они уже мертвы. Таков закон для тех, кто продал душу. Не смей даже слова молвить, грешник. О, она была той еще грешницей. Она лгала, она крала, она убивала. Ее бы все равно отправили сюда. И все равно бы зашили рот. Только вот ее глаза не стали бы холодными. Она смотрела на меня и не моргала. Наверно слишком любила свой мир, что иначе бы сгорел заживо. Она даже не плакала. Я срезал ей кожу с рук, полоску за полоской, слушая, как на пол капала густая кровь. Я плотоядно облизывался. Я спрашивал ее – помнит ли она меня? Помнит ли, кому продала душу? Помнит ли про цену? Помнит ли вообще хоть что-то? Она всегда молчала, только отрешенно смотрела в потолок. Потом, когда кожу уже не осталось, я брал нити, брал иголки и пришивал к ней куски глины. Жемчужная строчка ярко блестела на свету, осветляя темную глину. Я смотрел на нее, безучастно лежащую на столе, и думал – помнит ли она вообще хоть что-то? Я ее спрашивал, как зовут ее детей? Ее мужа? Я спрашивал – стоило ли все то жертвы? Такой большой жертвы? Она все еще молчала. Проходили месяцы, проходили года. Глина прирастала к ней, как ко мне прирастала ее кожа. Мои-ее волосы отливали самой тьмой, а мои-ее глаза блестели ярче алмазов. Я учился улыбаться, я учился смеяться, я учился быть ею. А она просто смотрела на меня своими ледяными глазами. Я помнил, как она призвала меня – из шутки. Нашла книгу, нашла ритуал и просто решила призвать меня. А я взял и пришел. Заключил с ней сделку. Она забыла об этом, живя своей жизнью, а я наблюдал за ней. Простая сделка, что смогла заставить ее яркие живые карие глаза сделать прозрачно-голубыми. И очень-очень холодными. Наверно, она просто считала все это сном. Наверно, она просто не понимала всей серьезности последствий. Наверно, в глубине души она знала, что совершила глупость. А может она всегда знала, что уже мертва. Я в последний раз наклонился к ней и поцеловал в лоб, как когда-то в другой жизни. Она дернулась от прикосновения и в ее глазах застыли слезы. Она хотела мне что-то сказать, но ее губы не могли разомкнуться. Жаль, что она мне так и не улыбнулась. Я шел по улице, мои черные волосы развевались на ветру, а тонкий плащ еле-еле спасал от дождя. Я вдыхал свежесть. И только прозрачно-голубые глаза меня преследовали в зеркалах. А я в ответ всегда улыбался. - А сделаешь мне глаза голубыми? - А отдашь мне свое тело и душу?..