Нет вестей с небес

И вот кто-то плачет, а кто-то молчит, А кто-то так рад, кто-то так рад… © Кино «Мама, мы все тяжело больны»

Воздух — тоже роскошь, воздух нужнее воды, воздух — роскошь не для всех, ясность мыслей — не для всех. Череп острова вился туманами, обманными снами, чувствами, словами. Зачем обманными? Зачем чужими? Липкое. Все липкое, заскорузлое. Начало конца или начало после конца, конца после начала. Тени через Стикс проходили насквозь. Этот берег и тот, чет-нечет-чет. Она не сразу поняла, что липкое — это кровь, запекшаяся на ее пшеничных с рыжими подпалинами волосах. Взведенные руки, заломленные локтями вперед за голову, так, что ни вдохнуть, ни голову повернуть. Руки и ружья — что кому нужно. Взведенный курок и заломленные руки — слишком много взаимосвязи, чтобы назвать не единым словом, если слова живые едины всегда, а мертвые в разброде на вечное никогда. И мертвых слов ряды выстраивались инфразвуком, мир отзывался в головах нечетким стуком ругани и борьбы. О себе не думала: да, боль, да, тело, да… В плену. Она. Но… Рядом слышалось тихое-тихое до боли знакомое всхлипывание. Это был Райли. Жив! Он плакал. Конечно, он очень боялся. А когда боялся, всегда плакал и бежал к ней, к старшей сестре. Это могла быть гроза или мальчишки из школы, или еще что-нибудь, чего он пугался, от чего страдал. Он всегда несся к старшей сестре. Хотя, казалось бы, всего два года разницы, но он всегда верил, что рядом с ней будет безопасно. Когда он повзрослел, старался не плакать, но вот сейчас, в тесной клетке, также привязанный тугими грубыми веревками за запястья, брат плакал от страха, от ужаса произошедшего. Знакомо, тихо-тихо всхлипывая, так, что только она слышала, а по лицу его едва заметно бежали мокрые дорожки слез. Джейс не видела, она просто знала. И как же страдала, что не имеет никакой силы, чтобы помочь! Она даже не могла открыть глаза, потому что их залила запекшаяся кровь. Голова нещадно болела, но Джейс надеялась, что обошлось без сотрясения. Понемногу возвращаясь из небытия, она начинала ощущать, как жестоко избито тело. Непроизвольно проверила кончиком языка крупные резцы, на которых ощущался привкус крови — нет, зубы оказались целы, били не по лицу, значит. Хотя она не помнила, как именно ее вырубили. Да это и не имело значения. Мир кружился, мир замкнулся в бамбуковой клетке. Мир веревками привязали напротив другого мира, а шаги хаоса послышались возле клетки. Хаос дышал перегаром. Хаос твердил страшным голосом с ломаным испанским акцентом, который придавал еще больше спеси пренебрежительным интонациям. Хаос. Как будто спокойный, но в этом спокойствии содержался краткий миг тишины пред цунами: — Что-то новое. Даже не е***ные мажоры. Да… Зверья им захотелось, а оказалось, на острове есть лесничий. Все хотят урвать от этой жизни. Да, это нормально, нормально, но, ***, когда кажется, что ты, мелкий м***к, урвал свое, приходит зверь крупнее и сжирает тебя. Закон жизни, е***ая теория эволюции. И поднялась волна цунами, голос стал невыносимо громким, особенно оглушительно он отзывался в болящей голове, когда Джейс старательно пыталась сфокусировать взгляд, а хаос рявкнул: — На меня смотри, ***! Она наконец приоткрыла глаза. Какие великие свершения случаются, когда невозможно достигнуть простого! Разлепила веки, глянула, наверное, исподлобья, потому что ему, тюремщику, не понравилось. Сквозь прутья замаячило лицо человека с короткой черной бородой-эспаньолкой. Не очень молодого, но и далеко не старого — не понять какого. Не разглядеть, тем более, остров укрывала предрассветная пелена. Страшного человека… Страшного! Выходит, прошли сутки, целые сутки вне смерти и сна, целые сутки, в течение которых Райли мог пострадать. Вовсе сгинуть без вести. Нет, Райли был здесь, живой. И это тоже радость, даже если в клетке и неясно, что будет потом. «Потом» отсекал разностью миров этот страшный хаос с ирокезом на голове, где шрам перерезал левую ее половину от короткой черной брови до затылка. Хаос с темными кругами под мутными глазами, которые он то самодовольно щурил, то безумно таращил, притом смена эмоций ничему не подчинялась, происходила ненормально быстро. И Хаос обращался к ней, а не к Райли, присутствие которого не воспринимал, будто не человек находился перед ним, а пустое место. Джейс, не имея сил и возможности поднять голову, глядела, наверное, и правда исподлобья. Этот взгляд трактовался слишком превратно, или же намеренно превратно, потому что хаос, презрительно осклабившись на миг, точно акула, на удивление ровными зубами, приказывал, снова повышая голос: — Меньше х**ова гонора! Ты никто здесь! Ты… — но он развел в стороны руками, точно рассекая волну, отошел на пару шагов от клетки, говоря, очевидно, себе. — Но ладно. Ладно… Я спокоен, — и снова метнулся к прутьям, как тигр, рыча: — Видишь, насколько я спокоен? Ты, ***, еще не видишь? Она молчала. А он встал возле клетки, облокотившись на прутья, вытягивая шею. Казался гигантским, может, только казался. Мускулистый пират в красной майке и вытертых джинсах нависал, как скала над морем, как пласт песка в карьере, что может осыпаться в любой миг… Песок в часах времени скитался по кругу. Не нужны друг другу люди, пружиной натянутые в витках повторений. Вот только пружины все были лишь от пистолетов. Да, пистолет и впрямь покоился в кобуре на кожаном поясе джинсов. Самое настоящее боевое оружие, которого Джейс уже успела насмотреться словно бы на всю жизнь за короткий вчерашний день. И знала, что предстоит еще увидеть немало. Пирату не нравилось ее молчание. Хоть и любое слово могло снова спровоцировать его. Однако молчание тоже оказалось словом. — Немой, ***, немой? — продолжался невозможный грохот его голоса, но вскоре сменился на спокойное, плавное: — А, хотя, это даже лучше, это лучше, чем болтливые паникеры, чем эти *** сыночки. Ты, парень, видно не из таких. Обращался он не к Райли, который уже даже не всхлипывал, а точно оцепенел, впал в транс от ужаса. Обращался тюремщик именно к Джейс. Несомненно, ее приняли за парня. Но и неплохо. И даже неудивительно. Ее всегда принимали за парня, и она не спешила опровергать ошибку. Сложно не спутать с мальчиком лохматое, коротко стриженное существо с развитой мускулатурой, длинным носом, резкими чертами лица и без выраженных признаков женщины, например, груди, которая, похоже, еще в детстве отказалась расти. Да Джейс и не просила никогда, не жалела об этом. Когда она начала заниматься биатлоном, такое телосложение даже очень понравилось ей, это помогало в тренировках. Ничего лишнего. Кости, мышцы и любимый спорт. Она даже занимала на соревнованиях подростков призовые места, прочили, что попадет в Олимпийскую сборную. Может, шутили и подбадривали, может, правда. Кто их разберет. Хотелось им верить, а не выходило, не верила она похвалам. И себя она всегда оценивала приниженно и скромно. Но это не запрещало ей мечтать. Как и всем. Даже в клетке мечту не отнять, если в клетке сознания не сгорела. Вот только все мечты рухнули, когда она сломала левую ногу в восемнадцать лет. Райли тогда вызвался подвезти их с друзьями, праздновали ее первое место в очередных соревнованиях. То ли Райли выпил лишнего, то ли просто не умел водить, то ли так сложилась судьба… Кто знает. Да и что толку думать! Она только помнила слепяще-яркий свет фар летящей на них фуры, затем легковушку повело, закружило, Райли, естественно, не смог вырулить. Теперь вместо этих фар перед клеткой маячили два орехово-карих мутных глаза, которые тюремщик то таращил до предела, то злорадно и фаталистично щурил, словно уходя в себя, в темные глубины сознания. И беспрерывно он указывал куда-то пальцами. То на нее, то на себя, то в неизвестном направлении, в никуда. Да, эти орехово-карие глаза. Очень похожи на те страшные желтые фары, в тот день, когда рухнули ее мечты о большом спорте. И все мечты. Именно ее, а не семейного бизнеса, не интересы брата. И сейчас тоже все рухнуло. Не осознать. Как и тогда. Все же чудо, что в тот день никто не погиб. Может, и сейчас чудо, хоть о судьбе остальных она ничего пока не ведала. Зато в тот день… Да, она называла это чудом, в конце концов, это был ее младший брат, он же ничего не мог предпринять, ей самой следовало садиться за руль, не позволять ему. И винила себя, а не его, как и теперь. Она виновата! Ей следовало отговорить его от поездки на этот остров. Она всегда корила себя. И не важно, что после аварии она оказалась с сотрясением мозга и сломанной в трех местах левой ногой, и не важно, что о соревнованиях пришлось забыть. Важно то, что Райли остался жив и даже не пострадал. Все нормально, все хорошо, несмотря на то, что она так и не смогла найти своего места в жизни, потому что учеба обычно с трудом совмещается с усиленными занятиями спортом, по крайней мере, в ее случае. Пыталась поступить на искусствоведа год назад, думая, что знает немного живопись и сможет сдать экзамен. Но как-то не вышло, она поняла, насколько жалок ее уровень по сравнению с остальными и насколько неинтересна специальность. Вот уже пять лет подрабатывала, кем придется, даже не запоминая толком, где именно. Да еще с бизнесом Райли недавно начались страшные проблемы. Он набрал кредитов, потом занимал деньги у ненадежных людей, даже дошли слухи, будто кто-то грозил ему расправой. Пришлось срочно возвращаться из Ванкувера в Торонто, срочно спасать его, самой залезать в долги. И вот он решился на этот ненормальный шаг, обещая всем самое невероятное приключение. И вот оно, «приключение»! Какое все это имело значение? Снова настал тот переломный момент, когда нет мыслей, нет реальности в обычном смысле этого слова, зато воспоминания такие моменты вживляются, точно ядовитые иглы. Словно удары сыпались слова тюремщика, который слегка посмеивался и выглядел теперь действительно вроде бы спокойным, вот только через миг срывался на крик, на брань, впадая в сущее зверство: — Но, знаешь… У меня для тебя х***ые новости. Мои парни решили, что поймали двоих девок и троих парней. А ты… Ты, оказывается, тоже девка на***. Слышишь, ты б***ь х***ая, которая так жалко выглядит, что все ее приняли за парня! ***! Это реально что-то новое. — Жалко… — только пробормотала она распухшими губами. Значит, по лицу все-таки тоже били. Или все из-за травмы головы. Кто знает. Боль в теле существовала помимо ее сознания. В сравнении с давним ужасом перелома все это было не так страшно. Или же нет, здесь… Здесь случился такой кошмар, о котором сознание не умело поведать последовательными словами. Тихо, все тихо, везде. Может, оно и к лучшему, что тихо. Видимо, так неслышно пробормотала, что тюремщик даже не слышал. — Настолько плоская и чмошная, что на тебя и покупателя не найти. Себе в убыток только, — с холодной насмешкой продолжал он. «Я должна выбраться», — мало-помалу прояснялись мысли, которые уже второй раз захватывали сознание в обруч без оценок. Никаких размышлений о морали, этике и масштабах того, куда попали. Выбраться и вытащить брата — вот и все мысли. Брата и остальных. Остальных хотя бы попытаться, а брата точно. Если не она, то кто?! А хаос злился, его раздражал ее остекленевший взгляд, взгляд без панического страха, взгляд без страха за себя. Ведь страх за другого иначе отражается. — Ты меня слушаешь, ***?! Ты слушаешь?! ***! — внезапно воскликнул главарь так, что барабанные перепонки чуть не лопнули. Враг нависал возле прутьев клетки, потом отстранился, нервно поводя плечами, повторяя, очевидно, больше для себя. — Но нет, я же спокоен! Если слушаешь — просто кивни, оʼкей? Надеюсь, ты не глухая б***ь? Вдобавок ко всему это было бы совсем х***во! Она подняла глаза и кивнула. Так лучше. По крайней мере, так появлялся шанс не слушать разрывающий голову очередной возглас. — Слушаешь — это хорошо. О***ть как хорошо, — как будто действительно спокойно выдохнул он, торопливо продолжая. — Так вот, о чем я? О том, что ты жалкая… А я здесь царь и бог. Нет, о том, что ты девка. Да, просто жалкая девка, а то, что я здесь царь и бог, ты уже признала, — но снова этот ужасный возглас. — Признала, ***, спрашиваю?! Она вздрогнула, не совсем ясно — то ли помотала головой, то ли кивнула. — Да или нет, ***?! Ты еще и тупая вдобавок? Да или нет?.. — доносился громогласный голос, а потом он вдруг стал тише, в замедлившейся интонации проскользнула некая горечь, насмешка, раздумье: — Да… Или нет… Вот так всегда. Это выбор. Это жизнь, — но снова яростное восклицание, адресованное теперь явно не ей, как, впрочем, и половина других его слов: — О***ть какой выбор! Так кто здесь царь и бог? — Вы, — дрожащим голосом отозвалась она, хотя обычно ее голос был глухим и низким, но ныне он куда-то пропал, опустился до хрипа, будто она сдалась без борьбы, как и все ее друзья. Или выжидала, ведь время лечит, хоть убивает, но разум понемногу отходил от ледяного небытия. — ***ная вежливость! Так вот, ***, как я узнал, что ты девка, если выглядишь ты как тупой молокосос, который еще и баб не трахал. Знаешь, как? Знаешь, в чем дело? Все дело в запахе! Он в миг оказался по ту сторону клетки, за ее спиной, прижатой к прутьям. Доносилось его дыхание, он потянул воздух возле ее шеи, точно хищник, обнюхивавший сбитую с ног добычу. Не знала она, что там он говорил о том, как определил ее половую принадлежность по запаху, а вот от него перегаром и потом, пополам с крепчайшим табаком несло ужасно. Хотя, если немедленно сделать пару глубоких вдохов, чтобы не упасть в обморок, можно принюхаться. И даже не так противно. Противно пахнет только пот больного человека. Видно, хаос был не из таких, огромная туша — мускулистый, смуглый. Опасный, как тигр-людоед. В обморок падать нельзя было, ох как нельзя, только не сейчас. Ведь могли увести Райли. И уже навсегда! Пират снова оказался возле прутьев клетки справа, заставляя смотреть прямо в глаза. Она повиновалась, ничего сложного. Какая разница, куда смотреть: априори безуспешная борьба не имела смысла. Что такого — смотреть в глаза? Разве они могли напугать, когда произошло нечто настолько невыразимо жуткое, что… Но нет, эти глаза однозначно пугали. В них сквозила бездна. Он смотрел насквозь и в никуда. И то лишь на миг, ни одно выражение на этом лице не задерживалось дольше пары секунд. Вот он уже просто издевался, презрительно продолжая: — В остальном ты слишком жалкая, настолько жалкая, что даже в рабство тебя не продать, ни один мужик не захочет вые***ть такое… — тут у него даже метафоры ни цензурной, ни нецензурной не нашлось, а потом на лице проступило отвратительное злорадство. — Что с тобой делать, я еще решу. А вот две твои подружки вполне ничего, шлюхи в самом соку, думаю, с ними отлично проведем время, я и мои парни. Кстати, ту блондинку я бы даже оставил себе. А ты… Ты даже смех не вызываешь. Он плюнул в ее сторону, махнул рукой и пошел прочь от клетки. Кажется, остальные пираты еще не догадывались, что поймали не мальчишку, а девушку, и главарь не потрудился им рассказать. Или не хотел. Не понять его мотивов, да она и не пыталась понимать это чудовище, чувствуя, что рано или поздно опытным путем пираты бы все равно выяснили, кто она на самом деле, например, в отсутствие более подходящих кандидатур, которыми становились на данный момент ее подруги. Точнее, не подруги. Сложно сказать, что вообще связывало с этими девушками. Да, они плыли на одном корабле, но ныне она старалась не мыслить о их судьбе, дабы едва собранная в кулак воля не покинула от страха и отвращения. Райли. Реально вытащить оказывалось только Райли. Страшный выбор. Мысли в ушибленной голове текли как-то неправильно. Она поражалась, почему они там вообще рождаются, но ведь удавалось же их найти, да выходил странный пазл: «Подонок! Дожили… Я в плену, друзья в плену, подруг грозятся коллективно вы***ть, а меня жжет тот факт, что какой-то пират с ирокезом обзывает меня так же, как мальчишки со школьной скамьи и прохожие на улице, которые путали меня с парнем… Да ***! Почему мне об этом надо волноваться?! Моя прежняя жизнь рухнула! Вот, что случилось! Жизнь окончательно рухнула! Падала-падала с момента перелома и с момента смерти отца, и вот так бац — и рухнула! Ужас… Но я уже даже не удивлена. Но это же… Ужас… И мне надо выбираться!» Если, конечно, это была жизнь. И стоило это называть жизнью. Слова, ненужные. Похоже, горе-браконьеры еще в полной мере не могли осознать всю бедственность их положения, еще слишком много правил и воспоминаний связывали их с большой землей, далекой и безопасной. Но настал, несомненно, конец, конец всего. Всего, что было и не было. Того, чего не было — в особенности. — Райли, — вскоре позвала она тихо. — Райли! Мы должны выбираться! Младший брошенным щенком умоляюще посмотрел в глаза, а потом снова по щекам его покатились слезы, он только всхлипнул: — Лиза! Моя Лиза! Выходит, Райли тоже волновался теперь не за одного себя, это внезапно согрело Джейс. А паниковать она себе запретила. Паника где-то билась, очень близко, стоило только позволить ей прорваться, отпустить стальную хватку сознания. И все — пиши пропало. Если поддалась бы панике, то мечты о побеге можно было оставить. С паникой пришли бы все прелести вроде тошноты, обмороков, конвульсий. Нет уж, не надо. Половину из них человек вызывает сам, поддаваясь воле животного страха. Не надо! Не надо! Главное, убедить себя. — Успокойся, Райли! — шептала старшая. — Успокойся! И успокаивала саму себя, потому что брат не внимал, а только становился все более беспомощным, беззвучно рыдая о своей судьбе и об участи Лизы. «Я все-таки девушка, значит… у меня запястья тоньше… Так, веревки обматывают ткань водолазки», — четко и методично принялась оценивать она, глядя краем глаза, что возле клетки расположилось какое-то уродливое бунгало, а там за картами сидели сторожа. Вот и хорошо, что за картами. Видимо, товар им особо ценным не казался, да и опасности они в нем не видели. Какая опасность могла содержаться в двоих худощавых мальчишках? Уже радовало: тот, страшный, с ирокезом, ушел. Джейс почему-то сразу поняла, что он тут главный. Ваас или Хойт… Ваас больше подходило под его испанский акцент, но на логические выводы не было времени и мыслей. Ваас и Хойт… Эти два имени врезались в ее память, под гул двух этих страшных имен ее накануне чуть не убили, зато их законом не был уничтожен Райли. Последний вдруг всхлипнул, глотая слюни и сопли: — Дже… П-прости меня! Это было так непохоже на него, он всегда считал, что прав, свою неправоту не признавал категорически, но тут, видимо, осознал, что идея принадлежала ему, что он не мог учесть наличие пиратов на заброшенном тихоокеанском островке. И голос его внес ощутимый дисбаланс в сознание старшей, едва не размягчив, растрогав. Нельзя! Опасно стать такой же беспомощной, такой же просящей прощения за свое бездействие. — Ничего, все хорошо, — только твердо, как заклинание, повторяла сестра. Не будь рядом Райли, Джейс, вероятно, не сумела бы даже прийти в себя, не нашлось бы смысла. Собой она не сильно дорожила, может, уже пять-семь лет тайно мечтала о смерти, хотя, конечно, не такой. Но здесь был Райли, и трусливо сбегать в объятия смерти она не имела права. Вот и весь аргумент, чтобы попытаться выжить. Нет, не попытаться. Попытка — это по мере сил. Долг — за гранью. Она осознала, что должна вытащить Райли. И неважно, что случится потом, что он скажет ей, если потеряет Лизу, клетки с которой нигде не обнаружилось. Ох, куда же раскидало их, что случилось с другими? Только ли выкуп нужен был пиратам? Оливер-Оливер! Если бы не сдался, если бы за ним не поспешили сломаться ребята, может, и правда, удалось бы забаррикадироваться в трюме. Джейс слышала, что в Сомали один торговый корабль так избежал выплаты выкупа за команду, пересидели, дождались подмоги. Но Оливер сдался. И остальные тоже решили, что так будет безопаснее. Кому теперь безопаснее? Главарь четко дал понять, что их продадут в рабство! Джейс вдруг осознала его слова про «себе в убыток». Она, может, и невыгодный товар, зато остальные… И тогда она твердо решила, что тем более должна выбраться. И вытащить всех, кого удастся. Но как? Она ведь даже в армии не служила. Хотя, относительно восстановившись после травмы, хотела. Не прошла медкомиссию, сказали, что хромота не уйдет. А ведь едва заметная, подумаешь, что нога всегда болела на погоду да стала чуть-чуть короче. Это не мешало. Сейчас это ей точно не могло помешать. Ее сковывали только путы на руках. Их вроде как завязывал сам главарь. Она помнила этот запах, который накрывал ее еще до того, как сознание вернулось к ней. Да, она слишком отчетливо запомнила этот запах, табак пополам с приторным наркотическим дымом. — Ничего… Ничего. Мы еще посмотрим, кто жалкий, — бормотала, как заклинание, Джейс. В джунглях слышался тоскливый вой собак, именно собак, потому что волки не лают с заунывной тоской. Зато цепные псы деловито сторожили наряду с пиратами двоих пленников и рычали на диких сородичей. Два здоровенных мускулистых добермана коричневой окраски. Джейс недолюбливала животных, несмотря на семейный бизнес. Смотреть на них — красиво, но только когда они в клетке. Теперь выходило совсем неправильно: псы были на воле, а люди — в клетке. Джейс пошевелила окоченевшими пальцами, пытаясь нащупать, каким узлом их скрутили. Так связали, что еще пару дней в клетке — и гангрена рук обеспечена, но, видимо, их намеревались продать раньше. Продать. Как это ужасно звучало: продать. Их. Людей! И кто-то еще говорил про отмену рабства… Хоть бы что изменилось за тысячи лет. Что за чудовище жило в человеке, раз он не сумел изжить свои самые темные проявления? И в каждую эпоху изобретал новые пытки, все более изощренные, мерзкие. Наиболее древние формы эксплуатации никуда не девались, становились то легальными, то подпольными, но никогда не прекращали существования. Монстр в человеке, чудовище в каждом… Сторожа между тем увлеклись покером, а вот собаки не дремали. Джейс же уже битый час изучала взглядом каждый сантиметр клетки, решительно не понимая, зачем пленников не только заточать, но еще и привязывать. Хотя через прутья ей, видимо, удалось бы протиснуться. Так-то они шли крест-накрест крупными квадратами, грубо связанные лианами и канатами, а там, где обозначалась дверь, оставались только вертикальные перекладины. На них и оставалась надежда. Вот только эти проклятые веревки и доберманы, которые могли поднять лай при каждом неверном движении. Хоть бы кто пришел, хоть бы кто вытащил. Какое-нибудь чудесное спасение. Но чудес не случалось. Почему? Почему?! Может, их просто не видели. И с кем они случались обычно? За какие добрые дела можно заслужить чудеса? Нет. Чудес не заслужить. И так приходится бороться. Тянулось время, никто не приходил. Райли, едва не поминутно теряя сознание, тихо загибался без воды от страха и отчаяния, а у Джейс больше не было сил его подбадривать. Но она упрямо изучала, что еще есть в этой проклятой клетке. Она верила, что хоть что-то, кроме двери, не учли мучители. И не ощущала, как пересохшее горло горит огнем, а все тело ноет. Давила только становившаяся невыносимой боль на перетянутых веревками запястьях. И от пут Джейс методично пыталась освободиться, упорно водя ими вдоль бамбукового столбика, перетирая волокна о паз между продольной и поперечной перекладиной. К счастью, сторожа все еще не замечали. Или им было наплевать, так как они просто не верили, что из клетки реально выбраться. Доберманы, к счастью, тоже не понимали, а если и видели, то сказать бы не сумели. Джейс перетирала веревку, сначала непроизвольно, только пытаясь хоть как-то пошевелить руками, а затем поняла, что путы и правда реально истончить. Только бы хватило силы рук и терпения, и хоть немного удачи. Впрочем, она уже давно не верила, что удача сопутствует ей. Сейчас просила, кого угодно: удачу, небо, невероятные силы — все просила хоть немного помочь ей. Не для себя, а ради брата. Но солнце клонилось к вечеру, а небо молчало. Никто бы не пришел, однако и сторожа не смотрели на нее. А это уже немалая удача. Мучительно. Все мучительно. Затекли ноги от неудобной позы на коленях, отчего левая — просто взрывалась пожаром. Вывернутые руки, с которых сдиралась кожа, оставляли на высушенном теле бамбука кровавые следы. Джейс прокусывала губы, чтобы случайно не вскрикнуть, но упорно перетирала волокна веревок. Ощущала, как при каждом движении лоскутками стесывается кожа. Воздух обжигал обнажившиеся слои. Достаточно снять тонкий покров — и вот уже воздух кажется пламенем. Но она не останавливалась. Так вода обтачивает острые камни, делая их гладкой галькой. Бамбук и вода. Древо и река. А ведомо ли куда древо ведет? Нет. Весь мир — только сухой скрежет веревки, и предстояло еще оборвать ее. — Дже... — послышался голос брата, который только пришел в себя, бессмысленно твердя. — Я не могу пошевелиться… Так страшно… Так страшно… Что делать, Дже?! Я не хочу умирать! Помнишь, как наш отец лежал в гробу? Это так страшно! — Ты не умрешь! Не здесь! Не сейчас! — уверенно отвечала ему старшая, старательно подавляя боль. Но его стресс здорово передавался ей, а ведь разум уже почти отключился, впав в монотонное повторение одних и тех же действий в надежде на изменение. Для древа повторение бессмысленно, древо должно прорастать вершиной через небеса. Вода всегда повторяет, волна за волной. Вот только Райли ничего не делал, кажется, не замечал, что сестра пытается организовать их побег. И говорил невпопад. Впервые захотелось, чтобы он сейчас снова вырубился, замолчал, потому что воспоминания об отце — как ни тяжко признать — мешали, когда надо было бороться, а не скорбеть. А она помнила. Помнила и страдала не меньше Райли. Пять лет назад умер отец. Пять лет назад. Отец всегда говорил, что Джейс должна найти свой путь, отец впервые поставил ее на лыжи, отец вел ее, поддерживал. Он их обоих поддерживал. До последнего. Он умер пять лет назад. Всего через два года после той проклятой аварии. Может, он слишком сильно переживал… Может, из-за этого. Джейс ощущала себя навечно виноватой и в смерти отца, в том, что в ту ночь не села сама за руль. Да, несомненно, из-за этого попала в аварию, и из-за нее отец так волновался, что надорвал свое сердце, пару дней не дожив до своего пятидесятилетия. Джейс умела обвинять себя. Иногда незаслуженно. Но в смерти близких сложно не обвинить, всегда кажется, что можно было как-то иначе, как-то избежать ее. А смерть приходит и никого ни о чем не спрашивает. Ей все равно, у нее свой страшный график. С момента смерти отца жизнь окончательно потеряла смысл, отец, может, сумел бы помочь ей, подсказать, куда идти. Может, вместе они бы нашли еще какое-то дело, в котором Джейс раскрывалась сама ради себя, а не в качестве помощника в семейном бизнесе, который негласно перешел Райли. Да, она помнила отца. Она была похожа на отца. Унаследовала его сизые честные глаза… «Райли! Зачем ты вспомнил об отце?» — Джейс понимала, что ее начинают душить слезы. Но время и место совершенно не подходили. Она безотчетно, точно маленький ребенок, начинала звать отца на помощь, вместо того, чтобы продолжать свой изматывающий труд, который лишь на несколько минут приходилось прерывать, когда сторожа проходили возле клетки. К счастью, караульным не было дела до мальчишек, один из которых валялся почти в обмороке, а другой выглядел настолько тщедушным, тощим, с выступающими узелками мышц, что не заслуживал внимания. Тем лучше. Но теперь Джейс ощутила, как ее ледяные руки начинают предательски дрожать. «Папа! Мне страшно! Папа, помоги!» — она помнила, как кричала это когда-то в детстве, когда лыжа застряла в сугробе, зацепившись за выступ забора. Как ей это удалось — не помнила. Но она просила помочь, однако отец не прибежал с причитаниями, он тогда твердым голосом скомандовал, как надо повернуть ногу, чтобы выбраться. Он всегда говорил: «Я хотел бы всегда защищать вас от опасностей, но это невозможно, в этом кроется несвобода. Я хочу, чтобы вы научились бороться за выбранный вами путь». Путь… Она пыталась бороться! Ничего не вышло. Теперь она оказалась в тупике за гранью всего. Какой же это путь? Путь по ту сторону всего. Хотя, что если только начало нового пути. Но куда? В бездну? Паника начинала сковывать слабостью, паника заменяла апатию каким-то меркантильным саможалением и животным, детским страхом. Джейс злилась на себя, но все эти темные и опасные в данной ситуации чувства, как страшная штормовая волна, постепенно накрывали ее, рискуя смести единственный шанс спастись и спасти Райли. Спасти Райли! Райли! Волна отступала. — Джейс… Помоги, мне так страшно! — вдруг всхлипнул Райли, и это окончательно отрезвило. Все! Отставить панику! Бороться! Даже если тупик, это тоже путь, потому что рядом оказался Райли. Она поклялась у могилы отца защищать своего брата, как он защищал детей от всех невзгод. И клятва умершим сильнее клятвы живым. Даже по ту сторону Стикса. «Отец! Помоги выбраться!» — не знала, к кому обращается, Джейс. К их ли отцу или к Отцу, Творцу всех людей. Он казался ближе здесь, чем на Большой Земле. Ближе в окружении завывавших сотнями голосов джунглей и бесчеловечных головорезов. Проклятые путы начали поддаваться. Стоило только напрячь изрезанные запястья и до предела дернуть вниз, рискуя порвать сухожилия. Но нет, руки-то сильные, руки-то верные. Вот уж что должно быть сильным помимо ног, когда в лыжной гонке приходится стрелять по мишеням. А в первые-то тренировки дрожали, когда только начала заниматься. Быстрый бег — лишь часть победы в биатлоне, ведь там еще стрелять надо, метко и как можно быстрее, выигрывая себе время для промаха, а случается так, что для промаха нет времени, нет права на ошибку. Вот как сейчас. Как сейчас! Хорошо, что она еще поддерживала себя в хорошей спортивной форме, хоть и сильно похудела за семь лет. Последние два года душило равнодушие к себе, порой она просто забывала есть. Но сила в этом покалеченном теле еще осталась. Веревки лопнули! Джейс боялась опускать руки, потому что сторожа могли это увидеть, хоть над островом уже смеркалось. Долго же пришлось ей повторять и повторять одни и те же действия. Как безумной. Но ведь результат был достигнут! Воля… Ох, Джейс не вовремя ощутила, что рискует снова потерять сознание, которое зачем-то услышало, насколько измучено тело. Но нет, ведь была завершена только одна крошечная часть плана, совершенно незначительная по сравнению с тем, что еще предстояло. А отняла столько сил! — Дже… Ты верев… — снова отрезвил голос Райли, который услышал легкий треск оков и чуть не сдал пленников восторженным возгласом. — Тс! — шикнула на него Джейс. Снова адреналин. Снова нельзя терять сознание, потому что рядом брат, потому что надо выбираться. До чего же простые вещи на словах, такие простые, что и описывать нечего. А на деле… На деле — жуткий страх, устойчивый, нервный да почти рвотный кашель и озноб. Предстоял второй этап: протиснуться через прутья. Узкие! Джейс внимательно оглядела их еще раз — узкие! Слишком узкие! А бамбук даже не металл, его не раздвинуть. Хоть у нее, видимо, не хватило бы сил выломать металл, как это делали вандалы-бугаи с заборами. Да и куда потом? Ведь Райли… У кого искать ключи? Снова подкрадывалась паника. Страшный зверь. Нет, уже даже не паника. Отчаяние. После стольких часов оказывалось, что все бесполезно. И тем пуще воздух и пот обжигал стертые руки с ошметками веревок. Этот жаркий воздух, пряный от аромата цветов и трав, напитанный дымом пиратского лагеря, где враги жгли костры. — Мы не выберемся, да?! — с ужасом снова глянул на сестру Райли, видимо, заметив, как расширились ее глаза, какими стали безразличными. Но его голос заставил вернуться, перестать отражаться в зеркале своей пустоты. Она не могла сказать, что они не выберутся, это звучало бы слишком ужасно. Нет-нет! Неужели так все и учли враги? Слово «враг» здесь звучало отчетливее и ясней. Враг не абстрактен, не придуманная фобия перед каким-нибудь государством, не боязнь ядерной войны, не опасения перед вторжением инопланетян-зомби-призраков. Враг посадил в клетку, враг причинял боль, реальную боль в реальности без бытия. Неужели всё учли? Джейс заставляла свои глаза смотреть и смотреть на дверь. Она уже думала, что, может, вообще подкоп сделать. Ради Райли она сумела бы хоть землю зубами грызть, если бы кто-то вновь посмел связать руки. Но нет, этого позволить она не могла, ощущала, что надо торопиться. Смотрела. Вот оно! Так просто! Как же просто! Намного проще: клетка закрывалась только на задвижку. Вот и ответ, почему пленников привязывали. Выходит, это была клетка для животных. Вероятно, пираты промышляли не только работорговлей, но и браконьерством. Были стальные клетки, в них держали пленников покрепче, а их посадили, как животных, как леопардов. Так ощущают себя пойманные звери: как же им страшно, когда везут их невесть куда, невесть зачем! А люди приходят в зоопарк и смотрят на клетки, смотрят в глаза зверей. Что если вдруг станет все наоборот? Взгляд доберманов с той стороны, со стороны свободы, вызывал в сознании почти галлюциногенные видения животных, которые приходят в «людопарк» и смотрят, как люди грызут кости за решетками. Сторожа, доберманы… Как выбраться? Да и веревки Райли надо было чем-то перерезать. Все еще слишком много пробелов в несуществующем плане побега! Внезапно собак отвлек вой других собак, диких, голодных. Доберманы унеслись куда-то, с той стороны донесся лай и короткие автоматные очереди, от звука которых Райли вжал голову в плечи, пытаясь заткнуть уши, да еще возгласы: — ***! У них бешенство! Бешенство!