Нет вестей с небес

Порчу доброту, жгу собой мечты. © Кукрыниксы «Мастер-киллер»

«За что? Что я вам сделала? За что?», — только судорожно бились мысли в ее голове, пока Ваас отмерял шагами расстояние между пленниками, подходя то к Оливеру, придирчиво рассматривая петлю на его шее, довольно ухмыляясь, то к Джейс, плотнее тыкая конец каната в ее безвольно взведенные вверх пальцы. Только небо молчало, разодранное облаками, что пролегали вдоль него, точно шрам вдоль головы главаря. Ваас снова говорил, начиная как будто размеренно: — Придется повторить тебе еще раз: предатели заслуживают одного — смерти. Я тебе уже говорил, что такое безумие? Безумие — это точное повторение бессмысленных действий. Раз за разом. С надеждой на изменение, — он отчеканил эти слова, снова хаотично указывая то на нее, то на себя, то в пустоту быстро сгибающимися и разгибающими длинным пальцами, потом вдруг замер, слегка щурясь, склонив голову, изображая рукой, будто приставляет пистолет ко лбу. — Не помню, кто сказал эту фразу, вообще я убил того ***, посмеялся и убил, всадил пулю между глаз, — однако он снова впился своим жутким взглядом, несущемся из черноты тяжелых кругов вокруг век, мрачно продолжая, уже слегка посмеиваясь. - Но, ***, ирония в том, что он оказался прав: повсюду безумие! И ты раз за разом надеешься, что тебя не предадут, жертвуешь собой ради предателя. И, ***, результат не меняется. Как видишь, — не переставая говорить, он подскочил к Оливеру, гневно затягивая плотнее петлю на его шее, так, что парень начал еще больше задыхаться, а главарь глядел на Джейс и одновременно в никуда, продолжая. — ***! Это же *** безумие! Видишь ты это или нет?! — и вновь он оказался спокойным, а взгляд его потух прищуром странной задумчивости. — Но все намного проще… Да. Все проще… Предатели заслуживают только смерти. Вот и все. Он несколько раз кивнул сам себе. — Нет! Оливер! Нет! — только прошептала Джейс, скулы сводило, рот кривился куда-то набок, все линии приобретали асимметрию, разорванность. Порядок, логика. Ничто не подходило для описания момента. Его ужаса и бессмысленности. Пытка. И в каждой пытке не только страдания тела, кажется, главарь уже догадался, что ей страдания тела друга будут больнее, чем своего. И терзал ее душу, точно демон из ада. Дух изгнанья, тления, разложения. — ***! Ты глухой? — взвился невероятной громкостью страшный голос. — Смерти! Давай, парень, дергай веревку! Убей на*** предателя! Убей и прекрати его пытки! Убей! И избавься от предательства! — но потом он снова размеренно продолжал рассуждать, насмешливо разводя руками. - Да, ***, убить — это единственный путь. Ты ненавидишь меня, меня, е***того на всю голову. Но суть в чем? Суть в том, что так тебя еще никто не предавал. И я не могу предать, ведь я и так враг. Я не прав? Но только кого интересовали в тот миг его слова? Его слова никогда и никого не интересовали, потому что чаще всего звучали либо перед казнью, заглушая последнюю просьбу убиенных, либо во время пыток, либо через решетки клеток, ввинчивались в мозг, но никто его не слышал. Отраженное зеркало пустоты, в самом себе разбивалось, осколки дождем оступались в пропасть причалов для кораблей, что лишь в пустыне отмирали, ржавели без пути по горизонтали да наверх, за край в полет. Время в песочных часах по кругу, и души в камни уходили. Картины слепые наощупь глухотой подсознательной извитых лиан-цепей. И небо вверх глядело, на смертных — это роскошь. Чем заслужили они такой милости, чем заслужили чуда? И чудесами ли только небо так сильно. Служить за чудеса — превратно. Лишь зрением обратным глядеть наверх. — Оливер, — только вырвался всхлип. Она не желала показывать свою слабость перед врагами, но их обступили люди с автоматами, и еще этот главарь с его словами, будто пытался доказать ей то, что она и так знала. Знала, но никогда не призналась бы, не допустила бы эти разъедающие мысли до сознания. И только снова видела глаза родителей Оливера, хотя едва ли была знакома с его семьей. Но они остались там, за гранью иного мира, и из этого царства теней не находилось выхода, девять кругов вели только ниже и ниже, ад в раю. И лесные духи с наступлением вечера становились все больше духами смерти, а красная полоска заката слишком напоминала ныне красные майки пиратов. Какой отвратительный цвет. Кровь. Боль. Оливер почти потерял сознание, но ужас заставлял его глаза застыть открытыми, но невидящими, точно у выброшенной на берег рыбы. И точно рыба он беззвучно хватал воздух ртом. Улов на веревке. Страшный рыбак. Ваас, его возгласы и шипение, смешение всех гармоний и нот, хаос вместо смыслов, дисгармония вместо мелодии, не голосовой диапазон, а предынфарктная кардиограмма бешено стучащих волн. А голос — тоже пароход, а голос — тоже сердце. Все не в такт. — Ты, ***, тупой! Дергай веревку, покончи с ним! — как сквозь липкий туман прорезал, ударяя непомерно тяжелым молотом, этот голос. — Нет! — глухим хрипом отвечала она, повернув голову и поглядев на него, прямо на врага. Яростно. Непоколебимо. Воздух словно раскалился, заиграл электрическими разрядами от мощи двух этих взглядов. — Нет? Ты смеешь не соглашаться? Значит, ты, ***, еще не признал, что я здесь закон и порядок! — вновь вытаращил до предела глаза главарь, нависая над Джейс, давя руками на ее плечи, заставляя согнуться, встать на колени, нависая затем, похожий на тигра, готового к прыжку, удовлетворенно слегка кивая, ибо девушка безропотно опустилась на колени, едва не падая. И так застыла, глядя уже мимо мучителя на Оливера. А потом вновь посмотрела на врага, в упор, не пряча глаза от безумия, которое владело его существом, и все так же несломленной твердо сумела ответить:  — Я не знаю, кто ты. И где. Но никогда не убью друга. — Да он, ***, не друг! Он предатель! Предатель, который бьет исподтишка! Так всегда, тупая ты ***, так всегда… Так что жми. Заканчивай это, — сам срывался на хрип от своих патетических восклицаний главарь, не успевая перевести дух. Что толку от его слов? Кому и что он пытался доказать? Себе? Себе… Кому же еще, ведь пленники не могли услышать. Оливер-то уж точно ничего не слышал, хотя главарь и не к Оливеру вовсе обращался, считая его тоже пустым местом. Как и Райли. Тогда. Когда все началось. Тогда. Джейс пыталась придумать план спасения, но ничего не являлось в сознание. Пустыня. Тщетно. Бесполезный круг перерождений, чтобы никогда не встретиться. И ничего не изменить, проходя по кругу один и тот же эпизод. А Оливер как нарочно теперь тоже впился в нее взглядом, давясь и перебирая ногами, балансируя на неустойчивых чурбаках. Оступиться — смерть, сломанная шея, казнь. И парень, очевидно, теперь считал, что Джейс в силах его вытащить. Он так привык, что все его вытаскивают, а он, точно птица, снова бодро вылетает с пегими легкими крылышками. Но здесь у всех из хребтов торчали обугленные обрубки. Не взлететь. Если бы только он поверил в нее чуть раньше, если бы только не… Не… Не… Это слово и так повторял главарь, твердил в который раз и доказывал Джейс ее бессилие, тыча в лицо концом каната, что должен был вырвать среднее полено. Прямо из-под ног Оливера. Ваас требовал казнить друга, собственноручно! Неужели он и правда считал, что она способна на такое, даже после… После предательства. Просто очевидное слово. И нечего скрывать его от разума. Вещи обязывали называть себя правдиво. Вот только кто устанавливал критерии правды? Но отчего-то понятия подлости и предательства не рознились даже в совершенно разных культурах. Да, так ее и правда никто еще не предавал, но в ее жизни и не случалось таких бед, однако же не масштабом бед измеряется масштаб предательства. Но убить. Нет. Друг. Предавший друг все ж не враг. И пусть говорят, что во сто крат хуже, но не на ее руках быть его крови. Но какой иной путь? — Убейте меня, — хладнокровно говорила Джейс, затравленно глядя прямо на врага, уже перешагнув черту паники и ужаса, ощущая, словно внутри все окаменело. — Чего вам надо? — но вопрос сменился еще более глухим и обреченным утверждением. — Я не буду дергать за канат. Паника. Страх. Какой смысл бояться? Помощь. Помощь звать душой? Звала, да неверие пересилило, немой крик никто не мог услышать. — Снова просишь распять тебя вместо предателя? Вместо Иуды? — прошипел сквозь сжатые зубы главарь, резко вцепившись в ее плечо левой рукой, холодными пальцами, правой указывая на Оливера, по щекам которого катились слезы. — Вместо того, кто заслужил? Нет, это было бы о***ть как несправедливо. Знал ли главарь и понимал ли, кто такой Иуда, помнил ли, что знал, но о словах своих никогда не задумывался, слова просто возникали в голове и тут же складывались в речь. И какое право он имел говорить о справедливости, когда сам вершил беззаконие, причиняя боль другим от скуки! Ваас яростно потянул воздух, отчего-то едва ни рыча: — А, ты не веришь, что я говорю о справедливости. Ладно, сейчас поверишь, — снова на его лице возникла издевательская гримаса, он окликнул одного из своих псов. - Эй, Френки, снимай с него кожу полосками, пока это ***ое отродье не поймет, что для предателей существует только смерть, казнь!