Нет вестей с небес

Тщетно топчусь кругами, не возле даже, а вне всего. © М. К. Щербаков «Рыба»

. «Они говорили не смотреть на зло, но столько боли вокруг, что закрывать глаза просто нельзя, да и невозможно…». Скрипично натянутые нервы последним подтвержденьем жизни тянули ноги вперед, в стремлении никуда. Спасти кого-то невозможно. Вот беда. Особенно, когда он сам не желает спасения, но это одно лишь мнение, руки мановение, чужое мгновение. Спасти кого-то. Как наивно бесстрашие, когда опасности рядом нет, когда впереди еще много-много световых (и не только)  лет. Но, если не ответ, если только неудачи раз за разом? Потери, трагедии. Призыв к отваге — еще большее горе. Что тогда? Остановиться? Сдаться? Руки опустить? Принять смерть себя как человека и стать рабом? И раз за разом все пытались поставить на колени, но раз за разом снова поднималась, все более избитая, измученная, искалеченная духовно. Кто победит в борьбе за жизнь? Но жизнь жестока, не сбежишь. И никакая наука не могла объяснить эту реальность. Что толку от такой науки? И что толку от такой реальности? Выкрученные руки, разбереденные умы, скомканные фальшивой надеждой ответа. А жизнь отказывалась от своих сынов, точно выбрасывала. Или же сыны отказывались от жизни. Потеря потерь, а в жизнь иную приоткрылась дверь, снесенная с петель, и из нее сквозила метель. Жизнь только снится, а здесь выживания острые грани, соленое крошево по свежей ране. Жизнь только снится, жизнь осталась во вчерашнем дне. И если до этого, даже после смерти Райли, казалось, что возможно обрести жизнь, искупить свою слабость, то ныне вперед толкал только пепел выжженной напалмом судьбы, напрочь выжженной. Калено-искалечено, клеймено-перемешано, содрано с кожей. Слабость, сила, удача, предательство… Дружба, вера. Кто придумал слова, и что они обещали означать? Обещания пусты и себе, и другим. Другим всегда наплевать, что ты пообещал себе. И ладно бы, когда врагам, а когда друзьям. И теперь мучил только один вопрос: убили бы Оливера, не посмей она прийти ему на помощь? Может, и правда отпустили бы? Хотя нет, продали бы. Но казалось, что вся ее борьба за жизнь и свободу друзей влечет только новые смерти. Дорога смертей стелилась за ней, точно проклятье. Чем больше боролась за жизнь, тем больше умирали. И воины ракьят в тот страшный день тоже не желали умирать. И она не знала, что теперь сказать Дени, ведь едва упросила отправить с ней отряд. Получается, вела на верную смерть. Она снова сбивалась с пути, зубы стучали от пробиравшего все тело озноба. — Тебя просто каждый раз ставят перед выбором: жить или умереть. А ты выбираешь «жить», хотя ломаешь к-комедию, будто хочешь умереть-ть. И чаще всего и правда хочешь, но не когда ставят перед выбором… Может, ты тоже хочешь жить, — бормотала Джейс, растирая зябко предплечья. Звук собственного голоса немного успокаивал, особенно, когда ноги в очередной раз подворачивались, соскальзывая с неровной кочки. А в джунглях все сплошные кочки да пригорки. Рассматривала карту, понимая, что до деревни, скорее всего, не дойдет, далеко забралась. И если придет в сознание после ночи в джунглях, то только ценой невероятного чуда. А чудеса случались каждый день. Каждое утро — уже чудо. Но иногда бесполезное. Может, и вещи искали название свое, только чтобы не двоиться-троиться-десятериться угнанными на убой смыслами, перетекающими друг в друга? Но что, если жары неимоверный зной — вторая изнанка, то же, что вьюга? Но что, если и гроза оглохла от своего грома? .. Предательство предателя… Безумие. Власть. Деньги. Образы мелькали, неслись на нее. И в свете фонаря буравил этот взгляд, в свете луны страшные глаза врага казались льдисто-синими, точно у восставшего мертвеца. Каждая встреча, каждая проклятая встреча с ним, выпивала ее, до самого дна, дальше, за гранью разумного. А существовал ли ее здравый рассудок? Легко сойти с ума, легко объявить безумцем. Безумие… Может, и правда, такова была воля безумия — все ее тщетные попытки спасти кого-то, когда сама она не лучше живого мертвеца. Так что же тогда, не лучше врага? Джейс помотала головой, но и сравнивать себя ни с кем не желала. — Не выходишь, значит, в открытое противостояние, падла, — шипела девушка, дрожа то ли от озноба, а то ли от гнева. — Гонит нас, как птиц в силки. А кто ты без своих псов? Просто человек?! Лес вокруг отражался зеркальностью своей к вышине, окрашенной наизнанку, вечно прощенный, вне фатальностей, реальностный. Живой не есть мертвый. Быть, ничего не схватывая, ничего не оплетая лианами-паразитами. Над лесом вился черный дым, и Джейс поняла, что зашла не туда, к вражескому аванпосту. Она надеялась пройти вдоль реки, догадываясь, что вообще-то расстояния здесь совершенно ничтожные. Но когда впереди только неизвестность, а вокруг джунгли, можно заблудиться и в трех соснах. Вот только сосны здесь не росли, только пальмы, отстукивающие чечетку листьев, да неизвестные красоты тропиков, разноцветные, пахучие, населенные насекомыми и птицами. А насекомые тоже давно одолевали. Уж неизвестно, занесли вшей или нет, понять она пока не могла, а вот москиты в низинах кусали нещадно, налетая целой тучей. И, точно провалы метро, глазницы ее водили глаза влево-вправо. Гнев и апатия — бессмысленность действий. Тишина, вязкое болото без действий и смысла действовать. Хотя… Дейзи и Лиза. Но куда идти и где их искать? Если где-то рядом, то не увидеть, не узнать. Что дальше? Стоит привыкать терять? Или заставлять свое сердце болеть каждый раз? А если не болеть душой за других, то можно и человеком перестать быть. Ваас вот замкнулся в себе. И стал чудовищем. Вот что увидела Джейс, увидела, как мало он видит людей. Вернее, людей он уже давно не считал за людей. И ей не хотелось видеть, она просила только ненависти, ведь понимать и ненавидеть невозможно. И ее пугало, что она смутно понимает его… Вернее, худшая ее часть, та, что признала предательство. Но враг не может быть прав. По крайней мере, не всецело. Но если признать часть, то возникает опасность осмыслить его мотив. Среди джунглей маячили разноцветные заросли, красно-кровавые лепестки, точно росли, испивая не влагу земную, а кровь. И много ее пролилось. Слишком много. Слишком много для понимания. И всякий мотив не оправдывал вида посиневшего лица Оливера, торчавших шейных позвонков, содранной с мясом кожи. Теперь все сгорело, все кануло. Так лучше. Но память не стиралась. Память никогда не отпускает. Джейс брела вперед, думая, не сдаться ли на милость пиратам на аванпост. Все лучше, чем стать пищей хищников. Сдаться? Милость? Милость есть только у людей! У этих существ ничего, кроме жестокости, не возникало. Ничего, кроме садизма. Девушка шла дальше. Между деревьев показалась каменная глыба, на вид очень древняя, укутанная мхами. Впрочем, даже не глыба, а небольшая колонна, покосившаяся, вывернутая частично из каменных плит фундамента, приподнятого корнями выросших к небесам деревьев. Джейс подошла к колонне, прислоняясь к ней ладонями вывихнутых рук, держалась за выступы камней, теребя пальцами мох. Древнюю колонну покрывали узоры, надписи. Каждый символ что-то значил. Тогда не строили так, чтобы ничего не значило, ведь делать без значения — бессмысленное повторение. Но археологический интерес не мог проснуться в такое время, время сомнений и надвигавшегося отчаяния. А отчаяние могло содрать мясо, выгрызть до костей. И все ей казалось, что без кожи осталась она. А среди зарослей пировали на обглоданной туше оленя стервятники, возле колонны ползали змеи, две змеи. Они обернулись на незваную гостью, а та равнодушно гипнотизировала их почти потусторонним застывшим взглядом, не подозревая, как этот взгляд теперь похож на бесконечную пустоту, отраженную в глазах врага. Змеи отступили, проползли мимо, только стервятники рассматривали подозрительно пришельца, а потом взвились вверх, трое птиц, раскинув шесть крупных крыльев. Джейс немного отдышалась, обернулась на дым — он оставался все дальше за спиной. Сдаться? Эта мысль уже не посещала. Странница собиралась идти дальше, только заметила с другой стороны колонны некое тряпье, которое при ближайшем рассмотрении оказалось вовсе не тряпьем, а расшитой зубами животных и разноцветными бусинами одеждой. Девушка не понимала, что перед ней — не просто одежда, а облачение шамана. Вернее, может, потом бы и поняла, но пока для нее интерес представлял только посох, лежавший рядом, уже тоже покрывшийся мхом. Видимо, давно лежал, а в джунглях так все быстро растет. На той земле, где все растет, все быстро умирает. Джейс осторожно наклонилась, хватаясь за колонну, потому что наклон мог в ее состоянии означать падение. А дальше — не встать. Подняла медленно трость, а заодно большую легкую сумку, сделанную из тонкой кожи какого-то животного. Трость — как раз то, что сейчас бы очень пригодилось, ведь растянутые руки и ноги едва держали, а с ней было меньше шансов бездарно упасть. Заснуть в вечность. В сумке не нашлось ничего полезного, а ведь Джейс надеялась, что это аптечка. Но костюм, сумка и трость явно несли только ритуальное значение, это она поняла уже намного позже. Вот только кто же так бросает ритуальные костюмы шаманов? Или кто же их так находит возле сакральных колонн, что несли тот же смысл, что древо предков в деревне…Девушка машинально подобрала со дна оберег с изображением какой-то птицы, да еще светло-зеленую стекляшку, вроде той, что всегда висела на шее у Вааса, только у него она была темно-зеленая. Странно, что эта незначительная деталь тоже врезалась в память, но страх дает памяти слишком ясные образы порой бесполезных вещей. Стекляшка, похожая на раздвоенный зуб акулы. На вид что-то вроде бутылочного стекла, а там мог оказаться и хрусталь. Хотя откуда бы у врага могла взяться шаманская побрякушка? Может, это совсем не имело значения. А, может, и значило нечто. Весь вопрос в понимании. А вот жгуты на шаманском облачении, обозначавшие что-то вроде змей, пришлись кстати: ими удалось наконец крепко перетянуть связки на ногах, чтобы меньше хромать. Но само облачение показалось бесполезным. И мысли носились где-то далеко, буревестниками над рифами. «Сделала ли я хоть что-нибудь правильно?.. Нет! Ты ничто! Ничто, которое хочет еще жить. Правильно? Да вот только майку заправила в брюки, как тут все делают… Похоже, они все еще думают, что я парень…», — думала Джейс, пытаясь найти хоть что-то положительное. Но это служило слабым оправданием своих неудач, притом она догадывалась, что ее бессмысленная тайна — балаган, который без труда еще в начале всего это ада разгадал главарь. Ваас. Первая встреча возле клетки. Ощущение рухнувшего, всего. Рухнувшей жизни. Но… Райли тогда был еще жив. Оливер жив. Может, не стоило ей выбираться? В клетке сидеть-то легче, на коленях стоять проще. Но ведь… Вот уже второй раз ей удавалось сбежать, вот уже второй раз даже враг давал шанс, но вот уже второй раз те, кого она пыталась спасти, сами бежали в западню. Сколько еще снести таких побегов до полного безумия… Вот снова брела она, бледная, точно смерть. Бледность казалась совершенно покойницкой, потому что все лицо, вперемешку с кровью, было испачкано теперь белой глиной. Наверное, зарылась в ее влажное скопище при падении. Но теперь любой при первом взгляде признал бы ее призраком, восставшей навьей, неупокоенной русалкой. Но, если подумать, не так уж сильно ее били. Да по лицу вообще почти не били. Снова она оказалась только фигурой в его игре. Путь. Дорога. Следы. Пыль на дороге. Жизнь. Небо. Путь. Джейс все шла куда-то, теперь опираясь о посох, может, к деревне, а, может, и без цели, прочь от черного дыма аванпостов. Ступала между зарослей, глядя под ноги, чтобы не наткнуться на змей. Вот только зря не глядела наверх, сквозь листву: на ветке дерева, на развилке, устроился с совершенно кошачьим умиротворением золотистый в пятнах леопард. Девушка обмерла, вздрогнула, не решаясь шевелиться, дабы не потревожить царственный сон опасного хищника. Отчего только ей все время попадались леопарды? Но она же не спрашивала, отчего она все время попадалась Ваасу. Видимо, по одинаковой беспричинной причине. Предопределенно, судьбы. Но, может, и выбора. Тогда из чего она смела выбирать? Трусость — слишком большая роскошь для одиночки. В изумрудах живых листвы янтарем разливалась шкура зверя, и мощные лапы, сложенные частично под челюстью, впивались когтями в сизо-бурую кору. И столько свободы в нем содержалось. И не мыслилось, как и зачем желали запереть его черного собрата в клетку. Как жестоко поплатились они за свою дикую глупость цивилизованных забав. Зачем? Леопард каждый раз возникал, точно напоминание. Почему же Райли решил, что бизнес спасет именно леопард? Ведь были у них и мартышки, и коршуны. Но что он делал неправильно? А, впрочем, на долю отца выпало иное время, время, когда казалось, будто человечество достигло пика цивилизации, когда казалось, будто угроза войны миновала навечно, будто хоть на день в мире прекращалась война. Иллюзия оказалась только фантомом наивной веры в светлое будущее. Коммунизм… Капитализм… Какое все имело значение? Глобализм. Глобальная преступность. Да, без нее не существовал бы этот остров. Но если бы не делились страны на миры — отсчет один, два, три — то не сложилось бы и страшных перекосов, подобных бездне. Вот в одну из них упали. И унеслись в потоке волн кровавых. А люди из мира номер один не оказались в мире номер три богами. Еще более беспомощные, чем местные. Запутавшиеся в бездуховности, не ведающие, какие запреты разрешено нарушать. Джейс отступала назад, осторожно, почти бесшумно, не смея поворачиваться спиной к хищнику. Но леопард с кошачьим чутьем все же приоткрыл малахитовые глаза, но, видимо, был сыт, и человек без оружия, не пропитанный смертельным запахом пороха, не казался ему чем-то опасным или интересным. Впрочем, одного его взгляда хватило, чтобы Джейс, отойдя на достаточное расстояние, бросилась стремглав через джунгли обратно к реке, не разбирая дороги, спотыкаясь, вставая, тихо всхлипывая. Но это не от слабости, так просто легче, чтобы вытеснить боль, главное, не заигрываться, иначе средство берет верх над целью. Как у плакальщиц на похоронах. Девушка рассчитывала, что добежит до моста. Хотя она ни на что не рассчитывала. Она просто бежала, как могла. Медленно, почти умирая. А как умирать не хотелось! Убийца друга, не спасшая брата, не совершившая месть, бесполезное ничто или нечто, погрязшее в самоуничижении. Нет. Она человек. И не просила ответа, зачем жить. Поисками смысла жизни занимаются чаще всего те, кто не имеет риска ее потерять. Здесь и сейчас. Она просто хотела не жить, а выжить. Только когда показался разваливающийся автомобильный мост через реку, Джейс позволила себе немного отдышаться, подозревая, что леопард не потрудился даже сойти со своего лежбища. Но никто не мог утверждать, что его сородичи не бродили поблизости. А кроме леопардов могли снова попасться дикие собаки, вараны, медведи и кто угодно еще. Пираты. Хотя пираты много хуже зверей. Но не все ли равно, от кого принимать безвременную гибель? Мост, а за мостом виднелась рыбацкая деревушка. Только бы пересечь мост, что снова точно отсек два мира. Бетонный, серый. На нем даже молча гнили в ржавчине фонари. И мост был изрезан следами пуль, а взрывом здесь когда-то снесло перила и еще некую бетонную надстройку, о которой напоминали только срезанные неровными краями куски бетона. Может, разобрали на глыбы? Те самые глыбы, чтобы пленников топить почем зря, чтобы подвешивать их, привязывая к рукам или ногам? Нет, никакой мотив не мог оправдать такой жестокости. Лед и пустота в глазах врага. Но кто ответит, какой отмычкой разорвали замок, что разверзнул двери этой пустоты? .. Лучше не отвечать. Но если люди способны на такую жестокость, значит, есть причины, причины превращения их в нелюдей. Осознать — не значит оправдать… Но пока только паника и ненависть. «Лучшие» советчики. А желание выжить, пожалуй, и лучшее. Джейс остановилась у края моста, точно не решаясь ступить на него, хотя карта показывала, что она на верном пути. С моста же снова виднелся вдали тот роковой островок возле причала и заправочной станции. Блуждала кругами, значит, будто что-то искала. Но слишком долго размышлять опасно. Остановка в пути — смерть, некуда уже идти. Девушка решительно преступила на бетонные старые плиты, гулко стукнув по ним деревянным посохом. И точно только благодаря нему сумела дойти до противоположного берега, но там силы покинули ее, она опустилась на четвереньки. Ноги подкосились, словно кто-то ударил под коленями железным прутом. В груди после бега точно раскаленный свинец разлился. Она задыхалась, снова. И так глупо. Нет, уже ничто не позволяло отвоевать себе еще хоть каплю воздуха. Она только догадывалась, что наконец осталась не одна, может, поэтому позволила себе упасть. Но легко сказать — позволила! Когда за пределом находится еще один, последний, предел, даже самая сильная воля не в силах поднять измученное тело. «Только бы не пираты…» — с надеждой думала Джейс, когда от утлой рыбацкой лачуги-бунгало отделился силуэт смуглого человека.