Нет вестей с небес

Так и будешь идти по краю Между адом земным и раем © Кукрыниксы «Никто»

. Вокруг природа в вечном хороводе несменяемых времен года цвела. Вокруг шла тянущаяся многие годы война. Одно дело, когда война отгремит, год, два, три, четыре… И чья-то победа, победа добра, мир. И можно дальше надеяться, смахивая ночами горькие слезы утрат, можно дальше жить, воспитывать детей, что встанут в новый ряд тех, кто не помнит ужасов опустошения, ожесточения сердец и ярости лютой борьбы. А порой война тянется. Ненависть копится. И люди увязают в ней, точно сам воздух становится пропитан ядовитыми трихинами зла, что повелевают дальше и дальше совершать кровопролитие. Джейс вспоминала Столетнюю Войну из курса по истории. И не знала она, чьей стороны придерживаться в оценке тех событий, в ее венах текла кровь переселенцев и из Франции, и из Англии. А кто прав, кто виноват… В борьбе за власть всегда гибли люди, вымирали от чумы целыми провинциями. На этом острове хотя бы эпидемий не смели допускать вроде бы. Одна эпидемия — война. И вот уж вырастало целое поколение, которое не знало, что такое мир. А она все тянулась и тянулась, то затухала, то снова разгоралась с новой силой, когда казалось, что потомки древнего племени истреблены. Так странно… Среди ракьят все ощущались людьми, а вела их жрица, земная богиня, темная стихия. Не человек, бесчеловечная со своей верой в какие-то древние легенды. Суеверия, а не вера. И были пираты. Нелюди. Но вел их человек. Бесчеловечный Ваас, который, тем не менее, оставался человеком. Но тоже темная стихия. Безумие джунглей, воплощенный хаос. В ком же тогда оставалось искать свет? Настоящее оставалось сокрыто или малозначительно. Только шаги вдоль каменистого пустынного хребта, подобного заснувшему дракону. Сон древних чудовищ длится так долго, что сравним со смертью. Хтонические твари наполняли остров, может быть, они все спали, а, может, воплощались в людей. Ваас — великан из легенд, древний ящер-змей. Не существовало только победителя великанов, царевича… А она, подобная рыбе с хрупкой чешуей, подобная птице с перебитым крылом, на такую роль не подходила. Только мысленно посылала проклятья на два фронта, теперь еще и Цитре. Впрочем, мысли слабо соотносились с головой, редко она умела проклинать сердцем, даже после убийства друзей, даже после изгнания. Да и неспроста говорят, что проклятья возвращаются к проклинающему. Но не так уж и важно, кто чудовище, когда война все тянется и тянется, все продолжается тотальная неопределенность, которая губит нормальную жизнь, восприятие вещей, логику, рассудительность. Планы дальше следующего дня не имеют никогда особенной цели, но ужасно, когда нельзя планировать дальше часа, а то и минуты не потому, что какой-то абстрактный кирпич свалится на голову, а потому, что совершенно конкретный реальный враг может в любой момент подстеречь на дороге, ворваться в поселение. И оборвется и без того в клочья изорванную реальность пребывания на земле. Такая неопределенность изматывает, истончает, делает суеверными. Может, и Цитра от нее страдала? Но нет, в ее хитрых зеленых глазах плясало пламя, она купалась в своей власти и безнаказанности, да еще с сознанием своей правоты. И, увидев жрицу, Джейс поняла — пазл сложился — насколько Ваас ощущает неправильными собственные действия, называет их безумными. Потому что когда-то, видимо, идеалы Цитры для него являлись нормой, эталоном правильности. Но все смешалось, все поглотило безумие… И говорить ныне о его предательстве с той наивной категоричностью, как в лавке старухи, не удавалось. Но никакая боль душевная своей неправоты, никакое предательство не оправдывало ни единой капли пролитой крови невиновных людей. Ни одной. Но он не просил оправдания. Джейс для себя уже тоже не просила. Пусть ее хоть чудовищем называли теперь, хоть не называли. Она надеялась добраться к ночи до какой-нибудь деревни, не ракьят, но хотя бы беззащитных рыбаков, которые точно становились тенями, что отбрасывали два пламени, вовлеченные без воли в этот страшный котел. Они не умирали, пока не гибли, но и не жили в ожидании этой гибели. Неопределенность. Вот, что владело их существованием. Не вера в высшую цель, не надежда на избавление. Они не представляли, очевидно, как еще во что-то можно верить, когда ни о какой справедливости не шло и речи. Небеса выплескивались солнцем, а не разверзались грозой над головой вершившего великое зло. Джейс выбирала знакомый маршрут, собираясь добраться до Ржавого Двора, не очень надеясь, что ей помогут. Но, быть может, хоть транспорт какой-то нашли бы. Хотя каждая машина у них тоже была на счету, так что не до нужд изгнанницы. А на пути ее снова вставал роковой причал. Она глянула на него издалека через оптику винтовки, скрываясь на всякий случай в джунглях. Над аванпостами всегда поднимали флаг, здесь сказать наверняка позволяло только наблюдение. И оказалось, что причал снова захватили пираты, они бродили вдоль асфальтированной поверхности с автоматами наперевес. Это значило, во-первых, что между отбитыми аванпостами вставала значимая преграда в сообщении, во-вторых, что пираты захватили немало топлива. И в-третьих, простой и самый горький вывод: ракьят, высланных для охраны причала, убили или взяли в плен. Джейс сжала кулаки. Но прошла мимо быстрым шагом, обходя стороной опасное место. Ее не заметили, а она все дальше продвигалась на северо-восток, вскоре уже просто на восток. Карта и компас. Все, что надо вместо навигатора. Компас она сама не помнила, когда появился. Кажется, в тот момент, когда она собирала хлам для старухи-оружейницы. Ох и права оказалась старуха. Насчет всего права. Теперь все смешалось. Но вот миновала причал, и от Ржавого Двора отделял только бетонный мост, иссеченный пулями и взрывами с ржавыми пробитыми перилами. Недалеко от этого моста жили спасшие ее рыбаки, точно не рыбу они обычно вытаскивали, а людей с того света. Джейс даже обрадовалась, ускорила шаг, замечая знакомую хибарку. То ли надеялась снова на помощь, а то ли просто хотела еще раз выразить благодарность. Девушка проходила вдоль реки и вдруг заметила: весь берег возле хибарки заливала кровь, впитывающаяся в землю, бурая, ржавая, окислившая песок страшными разводами. И лежали двое — навзничь и ничком — мужчина и женщина, расстрелянные, связанные. Из-за спин торчали запястья, распухшие в веревках, а уж, казалось бы, кого обезвреживать. Мужчина и женщина. И в них Джейс узнала несчастных беглецов — массажистку из Таиланда и ее незадачливого мужа, который в свое время въехал в такси. Те двое, кто спас. Вот как оборвались их жизни. Внезапно. И страшно. Почерк убийц угадывался безошибочно. Пираты хаотично рыскали по зарослям, точно голодные псы. И голод их утолял не грабеж, потому что с местных уже и дани никакой не удавалось взять, а только лишь убийство, опьянение жесткостью. Повод всегда найти можно, всегда легко уличить в сотрудничестве с сопротивлением, навешать обвинения. Да без суда и следствия тем проще обвинять, не надо никого слушать и нет адвокатов, чтобы оправдать. Лицо Джейс исказилось гримасой. Изогнутые кверху мученически брови, полные ужаса глаза, сведенный набок рот — маска трагедии в театре древнегреческом, да только вот в театре жизни. И ни стона, ни плача, только глухой нераздельный «ох», гулкий, точно отраженный от стен пещеры. Она огляделась: вокруг не оказалось врагов, джунгли молчали, и наказание не могло настигнуть палачей. Отчего же вечно они убегали? Палачи безликие безнаказанны остаются. И лучшее, чем могла она отомстить им: с такой же жестокостью расстрелять случайного врага. Вот только месть, эквивалентная по жестокости преступлению, сама становится преступлением. Малое приводит к большему — это закон жизни, который природа придумала, когда уронила в грунт первое зерно, из которого разрослось мировое древо. И зерна зла давали ядовитые всходы, чуждые для природы. Не искала палачей, отомстить уже не мечтала. Мечта о мести — если не грех, то бессмысленная трата энергии души. Джейс, все еще с опаской озираясь на возможное появление врагов, зашла в разграбленную хибарку убитых. Нехорошо забирать у мертвых, но только на что им уже? Оставлять пиратам не хотелось тем более. Хотя брать там, конечно, оказалось уже нечего. Вот разве только в сундуке нашлась чистая одежда и белье, хоть и все измятое — враги искали деньги и ценные вещи — но все ж показалось роскошью. Армейские зеленые штаны и сапоги не особенно порвешь, а вот рубашку или майку — запросто. Нашлось и немного еды — не мясо, по большей части травы и фрукты. Но тоже почти роскошь, ведь Джейс так и не научилась охотиться. К тому же на коротких привалах боялась разводить костры: дым здесь просматривался с возвышения на несколько километров. Вот только какой ценой досталась ей вся эта нищенская роскошь собирателя? Лучше бы идти дальше голодным оборванцем-замарашкой, чем видеть проржавленный кровью песок. Девушка устало вышла из хибары, больше там находится она не могла, особенно зная, что недавние обитатели лежат со связанными руками на берегу, изрешеченные до неузнаваемости пулями. Так что первым делом разрезала веревки, сковавшие их руки. Хотя мертвым уже все равно, для них нет понятий свободы и рабства. Но для живых все ж важно, как сольется с миром разделенное с душою бренное тело. Человек — это и есть обряд. Без них он не больше, чем животное. Так что Джейс собирала вдоль берега ветки и листья, не задумываясь о потраченном времени. Готовилась хоронить. Снова хоронить. И вспоминала, что в своей жизни не видела ничего, кроме похорон. Вернее, много еще что видела, но не присутствовала на антитезе похорон — на свадьбе. Еще ни разу. И надеялась тогда, когда-то давно, что Лиза и Райли наконец обрадуют ее. А теперь… Вместо свадьбы даже похорон не случилось, а след Лизы и вовсе потерялся. От того, что с бедной девушкой могли сотворить, становилось дико и пусто на душе. И не хотелось представлять даже, тем более нелегкая работа по созданию погребального ложа из ветвей выгодно отбивала фантазию, оставляя один на один с реальностью и только с реальностью, которой здесь не существовало, потому что вместо нее плыло настоящее в промежутке между прошлым и будущим. А реально или бытийно — каждый решал по вере… Уже вечерело. Джейс-то надеялась остаться на ночь у живых, корила себя, что снова станет для них обузой, пусть и всего на одну ночь. А пришла-то к мертвым. Они обращались с ней лучше, чем ракьят, которые в испытаниях чужаков забывали, что все-таки время уже другое и за околицей деревни не мир иной. А пришелец не злой дух — человек. Но если не узрели Великана, то есть зла, в одном, то решили изгонять каждого. Ваас… Он назначил ее частью своей игры. Может, она и правда приносила одни несчастья? Может, из-за нее убили и этих мучеников? Она слишком привыкла упрекать себя во всем. И жить чужими радостями, радоваться за других, скорбеть за них. Но осталась одна, совершенно одна. И что ей оставалось? Чьими чувствами жить, когда за себя ни страха, ни радости? Разве только обида. Если уж она ощущала унижение, стало быть, обладала и человеческой гордостью. Гордость — не гордыня. А унижение — не смирение. Погребальный костер сложился у берега реки, поверх страшных пятен крови. Зажигалка Оливера… Снова. И вновь не для того, чтобы разжечь мирный костер для приготовления пищи и даже не для того, чтобы отравить свой разум куревом. Сухие листья занялись быстро. Джейс надеялась, что не устроит пожар, замечая, что до травы пролегает полоса каменистого песка, а с другой стороны протекает река. Но вообще стоило бы устроить — выжечь под чистую все джунгли прямо до причала, чтобы эти псы-вороны не смогли там скрываться, нападая из зарослей голодными тенями. И на причале взорвать топливные баки, чтобы не доставались никому. Глаза зажигались злобой. Но потом понимала, что одна не сумеет выбраться из пламени, одна не сумеет отбить причал. И не ее война шла, раз ее изгнали, пусть все существо просилось обратно в ряды храбрых парней. Под началом Дениса, а не Цитры… Может, жрица была в чем-то мудрее, в чем-то правильнее и глубже, но Джейс видела в ней только неминуемый след зла, какого-то древнего зла, хтонического, подобного лианам, что оплетают деревья, выпивая из них соки. Очень скоро закончился нехитрый труд, и в вечерних сумерках поплыл дым. Оставаться и ждать, когда придут враги, она не могла. И по мосту перешла на ту сторону реки, зная, что там теперь хотя бы аванпост свой. Свой? Тоже чужой. Она все не могла свыкнуться с этой мыслью. Но все-таки не врагов, ведь жрица приказала «не чинить препятствий». На особо радушный прием рассчитывать не приходилось.