Нет вестей с небес

То ли сон, то ли забытье, По инерции дышит тело. Вот и все. © Би-2 «Все, как он сказал»

Джейс не могла даже брыкаться, только все больше сжималась в ничтожный комочек бессилия и отчаяния. А воины посмеивались, торопились начать свое мерзкую «затею», за которую, как они догадались, не случилось бы никакого порицания со стороны племени и жрицы. Ведь чудовища и предатели заслуживают только смерти. Вот только кто определял критерии предательства в такой ситуации? За что навесили ярлык чудовища? Или не нашлось более подходящей кандидатуры? Умереть… Быстро. Джейс просила смерти. Слишком часто просила смерти, каждый раз забывая, ради чего бороться за жизнь. Ныне тем более забывая. Умереть. Ведь если попросить чего-то настолько сильно, что мироздание сдвинется, то должно же сбыться. А она простого просила. Вера в людей испарялась стремительно и безвозвратно, все вокруг казались лживыми тварями. Холод хуже цепей сковал ее паникой, особенно когда в ее тело вцепились грязные мозолистые руки, одна пара тянула за плечи, другая стремилась перекатить то ли на спину, то ли на живот. Даже крик застрял в горле. Она просто надеялась, что мозг не выдержит, что сознание ее покинет, а потом, когда все закончится и она придет в себя, можно просто тихо покончить с собой. Она из последних сил звала и звала смерть… Внезапно из зарослей грянул гулкий выстрел какого-то мощного крупнокалиберного оружия, а за ним последовали несколько коротких автоматных очередей, пропахавших землю возле воинов, которые не успели ответить огнем. — Руки прочь, ***ые псы Цитры! — послышался небрежный голос. Ракьят повалились на землю, сбитые с ног выстрелами из револьвера. Судя по их охам и вскрикам, их не убили. Пока что. Джейс, еще больше холодея, приоткрыла глаза. Этот голос… Только не этот голос! Снова предчувствия не обманули. Кто бы мог подумать, кто вышел из зарослей? Воля джунглей, сам хаос… Ваас… Ваас! Главарь пиратов. Если и существует радость при появлении врага или что-то среднее между радостью и ужасом, то именно такое ощущение испытала девушка. Джейс надеялась, что вместе с ним придет и ее смерть, потому что больше издевательств она бы просто не вытерпела, рискуя попрощаться с последним рассудком. Но он неторопливо с видом хозяина подошел, глядел на нее сверху-вниз, пока она свернувшимся клубком боли держалась за ребра, стремясь восстановить дыхание. Казалось, что воздух проходил в легкие через узкую коктейльную трубочку. Ваас опустился рядом с ней на корточки, помахивая револьвером, насмехаясь, изучающе с интересом рассматривая побитое создание: — Ну, что, парень? Тебя снова предали? Кто предал, Цитра предала? А татау тоже она сделала? А? Затем он поднял ее за шиворот, грубо схватив за шею и волосы, ставя, шатающуюся и беззвучно скулящую, прямо перед собой. Она поперхнулась кровью, которая стекала теперь еще и из носа. Если бы он не держал ее за запястья — одной рукой сжимая крепко оба — видимо, она бы так и упала обратно. Сопротивление снова оказывалось бесполезным. Медвежья сила его рук не позволяла двигаться. — Не предали, я сам ушел, — отводя взгляд, прохрипела она, давясь. Дышать вскоре стало немного легче. — Брось, парень, довы***ся еще. Я тебя насквозь вижу, Хромоножка, — смеялся он угрожающе, мерцая темными шальными глазами с ореховыми крапинками. — Польщен, — опустив голову, говорила она глухо. После избиения ногами и угроз «быть разделенной» появление пиратов мало утешало. Из огня да в полымя. Чего ожидать от ненормального, никогда не знаешь, тем они и опасны. А от Вааса не приходилось ожидать ничего хорошего. — Ха… Ха-ха! Какие мы вежливые и тихие. А знаешь, мне нравится такой тон! — одобрительно придвинулся он своим лбом к ее ледяному лбу, точно намереваясь забодать, разве только рогов не хватало, но резко отстранился. — Теперь… Убей предателей, убей. Чего тебе стоит теперь повторить? Уже знакомо, а? Главное — начать, все верно? Верно, я спрашиваю?! — снова взвился грохотом голос, но потом на выдохе плавно продолжились рассуждения. — Да, парень, ты скоро поймешь, сейчас поймешь… Это все безумие. А что такое безумие… Безумие — это… — он требовательно мотнул головой. — Давай, ты уже в курсе. Ты, ***, в курсе, что такое безумие! Потому что оно вокруг тебя, каждый ***ый раз. И вот ты снова перед выбором… Кого ты выберешь… Кого выберешь… ***! Не о том, — прошипел он недовольно, точно останавливая себя, нависая над пленницей. — Так вот, безумие… — Бессмысленное повторение одних и тех же действий в надежде на изменение… Это безумие… Ты прав, — проговорила она, и ей было все равно, какую истину признавать. Она запуталась, окончательно запуталась. И почти сломалась. Но никого это не интересовало. Все жгло в груди от боли изгнания. Как-никак, она считала ракьят союзниками. Мир до недавнего времени делился на добро и зло. Но вот оказалось, что нет добра и зла, а есть только большое и малое зло. И малое зло часто называется добром, когда нет последнего. Но от такого «добра» не легче, нет правды, нет вестей с небес от такого добра, ведь в нем ложь, в нем обман. И какое же это добро, если обделенные милостью жрицы могут подвергаться избиениям и уничтожению? А она всего лишь желала отстоять честь несчастной девушки, оградить ее от дальнейшей боли. Они не понимали, они считали, что от изгнанника теперь только зло может исходить. Тем более, чудовища. Не знали они, что чудовище в каждом… Или не хотели знать. Они разделили мир на черное и белое, даже если белым являлась черная Цитра. И с каких небес она слышала вести? Вести подземных глубин ей шептали истины и заповеди. А Ваас ничего не слышал, потому что хаос не нуждается в словах, хаос замкнут на себе, и в этом его ужас. Хаос все смеялся, даже довольно кивая: — ***! Мне определенно это нравится! Я, было, подумал, что ты безнадежен! Он порывисто развернул ее к себе спиной, отдал ей револьвер и не позволял стрелять куда бы то ни было. Схватил за руки, вплотную прижавшись к ее лопаткам своей твердой мускулистой грудью. Казалось, что заковал в кандалы, а всего-то сдавил предплечьями ее плечи, вдобавок не позволяя упасть и, естественно, не давая ни единого шанса использовать оружие против себя. Только слышался смех над ухом, короткий лающий хохот ненормального. Длинные цепкие пальцы держали ее запястья так, что не вырваться. Но ей было все равно, ей было слишком больно, но не физически. С физической болью можно как-то мириться, можно искать пути ее преодоления. А от боли предательства некуда бежать и, главное, ей нет объяснения. Что сделала не так? Один ответ — появилась на свет. В этом состояла ее ошибка. Но она же появилась! И была человеком! А ее объявили чудовищем. И вот ракьят повели себя не лучше, чем пираты, может, показали свое истинное лицо, оказавшееся оскалом. Главарь навел вместо нее пистолет на двоих воинов, которые хватались за раны на перебитых ногах, не шевелясь под прицелами других пиратов. Куда-то делся их боевой пыл. Оружие у них забрали, они не пытались драться голыми руками. Еще говорили, что ракьят не сдаются. Нет, такие же люди, ничем не лучше и не хуже. Слишком похожие на обитателей большой земли, точно не царство теней обреталось на острове, а лишь часть огромного и никому не нужного мира. Мира, что отвергает истины светлые, потому что темным проще следовать. Проще до тех пор, пока не приходит осознание своей замкнутости в повторении бессмысленных действий. Ваас ухмылялся, довлея над пленницей, слишком много его оказывалось вокруг, точно весь остальной мир он сгреб и погрузил в тьму первозданной ночи. Джейс окутывал неприятно слишком знакомый запах табака, пороха и пота, к которому теперь примешивался еще какой-то едкий одеколон. Не иначе черную бородку-эспаньолку поутру подправлял… Снова кружилась голова, девушку начинало подташнивать, в особенности от этого мерзкого одеколона. Хотя, скорее всего, от побоев и неизбежности того, что предстояло совершить. И еще от того, что эта неизбежность ничуть не пугала в противовес случаю с Оливером. При одном воспоминании о Райли и Оливере хотелось любой ценой вырваться из таких «объятий» и всадить пулю между глаз главарю, как он когда-то вышиб мозги человеку, который говорил ему о безумии. Правду говорил. Но не вырваться. Хоть накачанные мышцы, хоть ярость, хоть ненависть, а Ваас оказывался сильнее. И только двое ракьят маячили перед ней. — Не делай этого! — прошелестел голос одного. Смиренный, тихий. Но ведь он объявил ее врагом. Так чего же ждал? Убийца собственной жены — друг, а изгнанник — враг. Хороши воины, хороши. Добрые, великодушные, умеющие прощать. Значит, пощады у нее просил? Пощады для себя, даже не прощения. Почему не делать? Она ведь уже изгой, она ведь уже враг. А враги убивают. Джейс поняла, как теряет все, что делало ее человеком, все, что делало ее нормальной. Она не ведала, что сломалось, что произошло. Но что-то необратимо исчезло: «Я же всю жизнь знала, что такое добро, знала, что такое зло. Зло. Безумие». Но теперь этот воплощенный образ безумия преследовал ее, сводя с ума. Он преследовал ее еще с тех пор, как посадил в клетку, с тех пор, как позволил сбежать, как будто знал, что немного от нее вреда случится пиратам. А ее выживания раз за разом определенно забавляли его. Чем еще заняться в повторенной бессмысленных действий? Смотреть, как такие же слепцы надеются раз за разом на изменение результата и гибнут, сгорают, как мотыльки у безоболочной лампы. Той самой с картины Пикассо «Герника», злой лампы допросных, что сильнее живого света, неотраженного в округлившихся глазах раненой лошади. А на территории дурного черного света властвует только бесконечность, уходящая в пустоту. И ни единого ориентира. Для Джейс понятный мир рухнул второй раз, сначала низвергся в пропасть понятный мир большой земли, а с изгнанием исчез и понятный — едва понятый — мир острова. И не проходило никакой черты между добром и злом. Ваас и Цитра… Что в них различалось? Что делало их людьми? Цитра еще смела считать себя человеком. Ваас уже не считал. И, если нет добра и зла, если все дозволено, то зачем сопротивляться воле течения? Зачем отстаивать какие-то идеалы, которых, вероятно, и нет? Зачем ждать спасения, если никто не приходил на помощь? Раз за разом бессмысленно ждать спасения. Называть себя волной, что однажды подточит острые рифы, скроет их в глубине. Только пройдут сотни веков. И слишком краток век человека для монотонного повторения одного и того же действия. Человек. Древо и волна, металл и вода. Полюса-полярности, противоречия-ярости. А здесь сожженное древо и отравленная вода… Цепкие пальцы, подобные ядовитым лианам, сдавливали запястья, а девушка держала револьвер уже почти без принуждения. Проводя языком по окровавленным своим зубам, рассматривала тех, кто бил ее ногами. Она подозревала, что пираты, скорее всего, снова попытаются убить ее и, вероятно, им это даже удастся. Но никакой солидарности с ракьят или жалости к ним Джейс не испытала. Пальцы уже совершенно привычно нащупали спусковой крючок. Ваас, как ни странно, молчал, точно давал время осознать ей переворот, случившийся в душе, вернее, не переворот, а разрушение. Вершина башни оказалась на самом дне, испещренном обломками плит. Без выбора смерти не мил гранит. И «на дне мирового колодца» даже проклинать себя не за что. Сброшенный с башни летит без крыльев дольше упавшего по воле своей, глядит в небо, не в бездну, но разбивается о скалы одинаково, но все ж немало от Икара в таком падении на сотни лет. И окровавленные крылья восковыми оказались. Достаточно обжечь… Два хлопка. Раз выстрел. Два выстрел. Отдача от револьвера практически не ощущалась, ведь его держали четыре руки. Все закончилось быстро, слишком быстро. Два простреленных возле сердца тела. Темные багровые круги на бедняцкой одежде. Искривленные смуглые лица. Конец скоротечен и понятен. Она их убила. Хладнокровно и быстро, не закрывая глаз. Убила того, кого защищала когда-то. Слишком давно. Тогда она еще являлась человеком. Убила того, с кем штурмовали аванпост. Убила того, кто обвинял теперь ее во всех своих неудачах. А легко же выбрать «чудовище» и травить его, и давить… Но она убила своих. Союзников. Это чувство словами не описать. И только в душе стало совсем пусто. «Вы обманули меня… Все, кто нас предают, все, кто обманывают… Ты был прав. Я тоже вижу теперь это везде, безумие. Как мерзко нас предали. Ну, вот! Вот! Предали, обманули, изверги». Обмерло сознание, под полет воронов выронив судьбы легкую нить предначертанного, запрещенного, разграниченного. — А… Союзники… — глухо и рассеяно пробормотала она, но волна за волной накрывал ее бешеный смех. — Как это было легко. А-ха-ха-ха-а-а-а! Как это легко! ***! Это же невероятно легко, — она забилась в истерике, задыхаясь от этого смеха. — ***! Я чудовище? Да? Не человек! Я, ***, чудовище?! Пошли вы! Пошли вы все на***! Она впервые так мерзко и долго ругалась бранными словами, но других не теснилось в изъеденной болью душе, утопающей в полном бессилии и тщетности: ее слова столь малозначительны, что никто их не услышит, не желает услышать. И голос просил выхода, и исходил бранью, точно голос Вааса. Главарь… Все из-за него. Оказалось, не все. Последний ее не отпускал и ухмылялся, только встряхнул так, что пришлось успокоиться, обвиснув безвольной марионеткой, сотрясаемой ознобом, а то показалось: так душу и вытрясет. И все он ухмылялся, точно доказал себе еще какой-то страшный и необратимый пункт собственной теории хаоса. Вокруг была пустота. Никого вокруг. Никого не жаль, в душе ничего, только руки холодели. И хотелось смеяться и плакать одновременно. Она знала, что сходит с ума, что это конец всего, вернее, какое-то непонятное уродливое продолжение после конца. И ничем не искупить это чувство. — Ты сделал выбор, Хромоножка, ты сделал выбор, ***! — говорил Ваас над ухом, точно обжигая ушную раковину не дыханием, но словами. Мерзкими снами, искореженными головами. — Нет… Я просто убил их, — стала внезапно спокойной и холоднокровной она, замирая с опущенной головой, пожимая нервно плечами. — Просто убил. — Ок, просто убил, — скалился, точно варан, главарь рядами белых крепких зубов. — Просто убивать тоже выбор. Это нормально, брат, это нормальное безумие. Главное, что результат не меняется и не должен меняться. Тот ***к был прав, как же он был прав — ничего не меняется… — но снова обрывал поток своих мыслей. — О'кей, о'кей, все нормально, нормально… Так что там с татау? А? — Откуда мне знать, не просил я их, — бросила Джейс, не пытаясь уже даже вырываться. Бежать? Куда бежать? Она решила объявить войну Ваасу. Когда-то давно, еще там, на вершине башни. Но все не могла его найти, все пряталась за громкими призывами о твердости духа. Вот и враг, ближе некуда. Воюй! А нечем. Револьвер уже забрали, удар головой не сумела бы осуществить, да и не имело смысла. — Цитра, значит, навязала? Цитра?! Как тебе она? Горячая ***, да? — перемежая речь с лающими смешками, продолжал главарь. — Сволочь она! — невольно сорвалось с губ, точно вся боль выплеснулась. Это ведь все из-за жрицы, все из-за Цитры. Частично все. Что-то из-за Вааса. Но кто был сначала тьмой? Цитра? Ваас? Вот еще маячило какое-то имя Хойт… Но те двое хотя бы являлись врагами. Вааса все считали предателем. И чуть ли не смех навзрыд разбирал: оказывается, Джейс тоже стала предателем теперь. Ваас ухмыльнулся, довольно склонив голову набок, глянув искоса. Брови его на миг удовлетворенно приподнялись, подернув мимическими складками высокий смуглый лоб. Видимо, слышать такое определение Цитры ему нравилось. А Джейс было все равно, что и кому говорить. Пусть даже кровному врагу. Складывалось ощущение, что он слышит ее лучше, чем жрица. Но он оставался врагом. Впрочем, Цитра теперь тоже стала врагом, как и все ракьят. Или не все? Или напоролась на таких? Изгой и предатель… Сжечь ведьму, убить самозванку. — Это была она?.. Это было из-за нее? Все из-за нее? — подняла Джейс глаза, сурово и вопросительно посмотрела на него, обернувшись, насколько позволяли сдавленные в тиски сильных рук запястья. Она желала узнать ответ, уловить хоть какой-то намек на ответ. Это бы не изменило ненависти, ничего не изменило бы. Но указало бы на первопричину. А знать первопричину порой опасно, но все же необходимо, балансируя между бессмысленным судом и пониманием. Впрочем, в плену, снова в плену, ей только ненависть владела. Но не теперь, потому что она убила своих, вернее, бывших своих. Она потерялась. Одно дело — ничейная странница, которую готовы принять в свои ряды гордые воины племени после испытаний. Другое дело — изгой, которого считается почти добродетельным пинать и унижать почем зря. Поэтому просила ответа, не желая становиться такой же. Но мог ли он ответить… Улыбка вмиг слетела с его лица, он хладнокровно непроницаемым тоном приказал, покосившись мельком на четырех пиратов вокруг: — Захлопни варежку, — а потом снова растянул узкие губы в довольной ухмылке, беспрестанно посмеиваясь так, что крупные скулы ходили вниз-вверх. — Но *** с этими татау, ты правильно сделал, что послал их на***. Цитра отпустила тебя, какая щедрость с ее стороны! ***! Хромоножка, а ты живучий, да, слишком живучий. В самом деле, не загибаться же тебе от тупых пинков этих ***? — он задумался на миг. — Сыграем лучше в покер, пока я не придумал казнь поинтереснее. Знаешь, как Хойт любит играть в покер? Не знаешь. Садишься за стол, все, как обычно. Только за каждый проигрыш тебе отрубают палец. Отлично он, придумал, мать его южноафриканскую, отлично? Так что, играем? — Я не умею, — не соврав, ответила первое, что пришло в голову Джейс. Она слишком редко врала в своей жизни, чтобы научиться скрывать что-то, отвечать недомолвками. Впрочем, был один секрет, которым она ни с кем не делилась. Всего один, но для нее безмерно страшный, запретный… Но никто не спрашивал, так что не приходилось врать. — ***! Это риторический вопрос! — не понравилась правда главарю, он раздраженно твердил. — Ты опять тупишь, парень, опять тупишь. Не стоит. У тебя маловато времени, чтобы быть тупым. Давай, Хромоножка, пошли, ты ведь послушный. Ты послушный? Он отпустил, направив теперь на нее револьвер, но едва расцепилось кольцо пальцев, и довлеющая громада человеческих мышц немного отодвинулась, как Джейс медленно осела на землю, не упала, а просто осела из-за подкосившихся ног. Еще пару пинков со стороны ракьят и, видимо, она бы отдала концы. Несколько секунд сидела в прострации, раскачиваясь из стороны в сторону, размазывая кровь по замызганному лицу. Главарю такое «неповиновение» явно не нравилось…