Нет вестей с небес

Сколь еще снести колотых, нежданных я смогу, покуда душу не продам? © Пилот «Нет вестей с небес»

. — Что с Лизой?! — трясла за плечи подругу Джейс, теперь уже руки дрожали не от усталости. И едва только просило тело упасть, уснуть, отдохнуть, как новая волна адреналина разгоняла по венам и артерия липкий яд ужаса. — Нет… Лиза… Она, — срывался голос Дейзи, которая отводила взгляд, потерянно тряся головой, точно не веря в реальность того, что намеревалась произнести. Пространство звенело сотней скорбных голосов, небо рушилось на землю, астероиды и кометы, черные дыры, развернувшиеся посреди планеты. Ноги едва двигались, но Джейс рванулась вперед, к штабу, не ощущая земли, не ощущая и тела своего, ничего, кроме ужаса. Почему в штаб? Но ведь именно там она оставила девушку. Зачем? Зачем оставила? Не успела ни сказать ничего, ни извиниться. Сбежала. Как от брата сбежала, оставив на него одного разорявшийся зоопарк. Сбежала, проклятая. Сбежала, приносящая несчастья. Дверь, красная дверь, продырявленная пулями. Желтая ржавая погрузочная машинка, мусор у контейнера в черных мешках, деревянные бурые ступени высокой лестницы. Все бессмысленно отчетливо врезалось в память. Сознание не прояснялось, холод и жар накрывали поочередно волнами, когда рука открывала вход, провал, в новую неизвестность. Дейзи ничего не сказала, и так не хотелось верить в правдивость самых страшных предположений. Пусть лучше небо упадет, расколется надвое горизонт, пусть лучше взойдет солнце на западе, зайдет на востоке, переменив весь мировой порядок. Но солнце черным не станет от людского горя, сжигая в своем огненном теле все печали и радости. Скорби и радости. Радости и скорби. В штабе было как всегда темно, душно, пахло потом и деревом. В углу уже обрабатывали рану спасенного воина, оттого запах крови заполнял все. Но не только из-за него… Кровь… Двое воинов ракьят с виноватым видом склонились еще над кем-то, накрывая лицо белым грязным платком. Над кем-то… — Нет! — прохрипела Джейс, ощущая, словно на нее обрушился целый океан, точно оказалась на самом дне и резко всплыла, переживая страшнейшую кессонную болезнь. Лиза. Возле отвратительного полосатого дивана лежала неподвижно Лиза. Ее лицо, ее прекрасное юное лицо теперь закрывал этот нелепый душный платок. И сознание не сразу дало понять, что она уже не ощущает духоты, что она уже вовсе не дышит. Лиза. Рядом с ней покоился небольшой пистолет, видимо, найденный ею при разборке ящиков, оставленных пиратами. И зачем только поручили ей это бесполезное дело… И зачем только… Теперь все вопросы «зачем» не находили ответа. Теперь все виновны. Пистолет, а рядом — крошечная гильза… Ответа нет. Пуля пробила сердце. И крови-то вроде немного, только на одежде, совсем немного возле на полу, редкие круглые пятнышки. Или ракьят уже переносили тело? Посмели прикасаться к ней, а она же боялась прикосновений с тех пор, как побывала в плену. Она… Она убила себя. Покончила с собой. Приходит смерть. И смысл лишают прав. Джейс медленно опустилась на колени рядом с Лизой, дрожащей рукой сдернула покров с неподвижного лица, ловя удрученные взгляды ракьят, но они исчезали, они не существовали, они ничего не говорили, ведь слова в таком случае более чем излишни. Они ушли по делам. И к лучшему. К лучшему? Что здесь могло уже быть к лучшему? Все радостные слова, все радостные чувства покинули этот мир, где нет вестей с небес, раз происходит такое… Только руины, вмиг целый остров рассыпался пемзой, крошкой вулканической, пеплом перед чудовищным извержением. Лиза. Недвижимая, с закрытыми глазами. Лицо выражало спокойствие, будто она спала. Мертвая, но по-прежнему красивая. Выстрелила в сердце, оттуда уже вовсе перестала вытекать темная густая кровь. Джейс оцепенела, она не плакала, и из груди не вырвался первый вопль ужаса и отчаяния, только руки и плечи слишком явно, слишком ощутимо, сотрясались крупными волнами озноба. Джейс тихо опустилась рядом, обхватывая голову руками. Сначала тихо, а потом все громче срывался с ее губ стон ужаса, перешедший в вой отчаяния, гнева и бессилия. Девушка вскрикнула раненым зверем, волом с копьем варвара в боку, птицей с перебитым крылом, что падает камнем вниз. Коротко, отрывисто, всего один раз. Она яростно ударила по стене кулаком, восклицая что-то неразборчивое, дикое, точно умирающий олень, которого разрывают заживо псы. Слез не было, только крики, вопли, от которых, казалось, расколется голова, пронзенная судорогами. — Как же так?! Как так?! Куда?! — возникали бессмысленные слова, тонущие в хрипе. Они обнялись с вошедшей Дейзи и долго-долго плакали. Вернее, Дейзи плакала, а Джейс только выла. Она не могла выдавить из глаз ни единой слезы, потому что все в груди клокотало и разрывалось огнем. — Не уберегла… Ой, не уберегла я, — причитала рядом Дейзи. Жизнь рассыпалась тонкой ниткой жемчужной, и все корабли остановились, потому что пересохли реки. И не осталось выбора в игре металла с водой, только ржавчина и зной, и беззащитные моллюски под палящими лучами солнца. Она не верила в приметы, но жизнь пропела заветы смерти на кончиках пальцев: не отказаться. И смерть всего лишь слово, шесть букв, а война и того меньше — всего пять. И «пять» значит множество «шесть». Но как же так Лиза решила, что в пику всей этой боли не надо жить? Почему не наоборот? И как мало успели обговорить, и как мало успели понять. Как много осталось противоречий и домыслов, что не решить при жизни, а теперь тем более. Всего недосказанного, разного, важного. С приходом гибели кажется, что все решить реально, если бы не это вынужденное расставание. Навсегда. Дейзи рыдала, обхватив бессильно руками белую, как полотно, монолитно неподвижную Джейс, которая только шарила перед собой расширенными глазами, не видя ничего, совершенно ничего, даже пустота ускользала от нее. И больше всего хотелось лишиться чувств, исчезнуть, хоть на короткое время выпасть из этой нескончаемой пытки. И лучше никогда не существовать. Принять смерть вместо Лизы. Вместо Райли. Вместо всех, кого так долго теряла. Почему нет таких сделок с мирозданием? Почему одиноким тварям земным до скончания веков только немо принимать эти пики и крючья? Колотые, нежданные. Все так просто: пистолет, немного крови. И нет больше Лизы. Лизы больше нет. Как нет Райли, как нет Оливера. Как нет тех воинов, чьи тела ныне покрывали мухи на песчаной косе. А кажется, что еще есть, а кажется, что просто без сознания. Нет, так не умирают, слишком мало крови, совсем чуть-чуть, не так, как показывают. Не так, как видела воочию сама. Это все не могло быть правдой. Так не умирают. Но Лиза была мертва. Сколько прошло времени? Час? Год? Вечность? Постарели на тысячу лет вмиг рядом с этим юным телом. А на лице Лизы застыла не мука, а мнимый покой, черты разгладились и только недоумение, будто это тело не поверило в расставание с душой. И куда… куда теперь отправилась эта душа? За что… Хорошо судить там, в городах, где самоубийца всегда кажется просто глупым человеком. И не отпевают их, не молятся за их страдания, которые посмели прервать своей волей. Попробуй здесь осуди привычным строгим законом захлопнутых дверей и высоких витражных окон! Попробуй прочерти среди агоний правильный путь! Голоса мира утихали вдали, наставала тотальная глухота, наставало безмолвие перед началом конца. Жесткие листья трепетали, но не было слышно отзвуков ветра. Ветер дул, потому что деревья шелестели, не наоборот. Все связи предметов и явлений рушились галлюцинациями. А вокруг, даже в штабе, все продолжалась жизнь других людей. Суетились над раненым, переговариваясь. — Ну, что, как он? — спрашивал один. — Жить будет. Джейси его спасла, — говорил другой, но Джейс не сознавала, что речь идет о ней. — Он говорит, больше никто не выжил. — Надо бы похоронить их, — вздыхал о нелегком собеседник. — Не знаешь, кто там был? Не спросил? — Да, надо. Пока нет… Ох… Тяжело все это, — обернулся на Лизу один из людей, но лица не просматривались, точно на картине экспрессионистов. — Скоро отправимся, тут близко. Да, Джейси нам сегодня здорово помогла, и что Цитра против нее так… — Помогла… Но вон как у них вышло, — вздохнул воин, неловко отворачиваясь, как можно тише бормоча, затем переходя на местный диалект. — Что сказать-то, не знаю даже… Ладно, пошли, надо отправляться. Спросил бы, с какого аванпоста они ехали и куда, хоть знать, кто там мог быть… Вдоль пространства пролегали силуэты, как с картин фовистов, неблизких, черными линиями лиц, белыми точками глаз. Цепляясь за стены ослабшим фокусом без окуляра, взгляд уходил в потолок вместе с озябшей насквозь душой. Не слышал, вещий. Слово отделилось от знания, смысл порвался созерцанием. Тело девушки. Лицо и простреленное сердце — два полюса на одно прерванное существование. Все более сырой становилась рубашка от слез Дейзи, но Джейс заплакать не удавалось. Так давно не удавалось, что не вспомнить. С похорон отца. С тех пор, как его не стало, все пошло наперекосяк, будто он держал целый мир, равновесие на своих плечах. Его не стало, и все покатилось в пропасть, потому что из потомков оказались слабые атланты. И звезды с грохотом пожаром мировым осыпали землю кометами. «Нет. Больше нет», — вот и все, что в мыслях кружилось, не принося облегчения. Гранит похоронного отзвука захлопнул крышку надежде, а беды метались по миру, надежда истлела в ящике. Воздух смолой увязал. И маска безмолвия слипалась с лицом, ни мертвая, ни живая здесь вода не могла бы вернуть, ни мост из веревок починить, ни перевести с той стороны обратно умыкнутую душу. А маятник часов все тек наоборот, и не вперед, а вечном повторении куда-то. И призрачное отражение венчало страшным знамением преднамеренного конца. Вышла душа, да как сандалом вдруг сгорела. А что живым? Живым осталось только тело. Казалось, что голова лопнет, раскроенная от боли, которая опоясывала колючей проволокой. Но нет, подлая, не лопалась, заставляя дальше дух мучиться, приказывая до самого конца выстрадать эту катастрофу, которую не удавалось ни понять, ни описать, но молчать о ней себе тоже оказывалось невозможно. Вскоре женщин подняли под локти, накрывая снова платком лицо Лизы. Воины заботливо вывели на воздух Джейс и Дейзи, тело девушки пока оставили в штабе, подальше от лучей солнца, крадущих смертную красоту, готовую распасться слишком скоро, растечься первыми признаками гниенья. О, этот ужас… Снова хоронить. В землю, к червям. И они, жадные коршуны, будут ползать вдоль этого младого лица. Но ведь Лиза… Лиза живая! Как же живую червям отдавать? Живая… Нет… Уже нет. Джейс осела возле штаба, кажется, кто-то давал ей нашатырь или что-то вроде него, наматывал на голову мокрое полотенце. Дейзи… Девушка панически обернулась, как будто страшась потерять последнюю подругу, хватаясь тут же за руку сиротливо, испуганно. Женщина обняла Джейс, гладя ее по спине, а слезы продолжали катиться по искаженному красному лицу. И если кто-то думает, что это красиво — он циник, привыкший к ничтожным проблемам, проблемкам; а если кто-то посмеет назвать это нелепым, то он вовсе не человек. Влага висла на ресницах, туманя алые прожилки воспаленных глаз, за которыми терялся взгляд. Дейзи… Джейс уткнулась в живот женщины, точно прося защиты, вспоминая, что всегда так делала в детстве в моменты сомнения и тревоги, когда еще рядом была мама… Мама… Ушла, предала, Дейзи казалась роднее теперь, понятнее. Больнее матери не сделает никто. Думала, что лгала только мужу, а лгала и детям. И все-таки. Мама… Она ведь осталась там, на большой земле. И впервые после ее ухода страшно ее не хватало, хоть казалась чужой, хоть не знали, о чем с ней теперь говорить. Да еще после гибели ее сына. Казалось, что дочь не имеет теперь права возвращаться. Как взялась за оружие, грешная, так пронзила с первым убийством себя же, тем ножом, что впервые провалился в кровяную трясину, тем лезвием. И пули в сердце не надо. Как теперь глядеть в глаза отцу Лизы? Да, алкоголик, но отец. Выбраться с острова… Нет, проще уж, как Дейзи, сбежать невесть куда в Гималаи с контрабандистом. Исчезнуть, раствориться. Не мыслить, забыть о своем прошлом и о себе, как о человеке, погружаясь в безразличие своего окружения. Курить, что попало, спать, с кем случится, красть, что приглянется. И сгинуть при жизни. Жизнь ли это вообще? Лиза… Самоубийство. Душа… Рамки вер различных. Но если здесь каждый день — круг ада, то куда еще этой душе надо попасть, чтоб исстрадать, искупить то, в чем невиновна? И расстояние между землей и небом — человек. А вокруг полыхали разноцветьем орхидеи и иные отягощенные излишним ароматом цветы, стрекотали жесткими листьями пальмы осколками немоты, дремотной глуши, порезанной крыльями насекомых. Джейс слабо подняла голову, Дейзи затихла, качаясь из стороны в сторону. Сколь еще колотых, нежданных ударов предстояло стерпеть? На сколько хватило бы сил? Время только песком просыпалось, единственное время в океанском песке, что не по кругу бежит, запертое в незрячем стекле часов. Но жизнь без времени вперед бежала по кругу. И одна новая драма в судьбах двух одиноких женщин не останавливала ее ход, ее надежды и тревоги. Все жизнь, а не пыль на дороге, все металл и вода, все так было всегда. И слышался откуда-то разговор двоих воинов, один озабоченно насупившись, вздыхал: — Поскорей бы в деревню, у меня жена скоро родить должна. — Молитвы Цитры помогут ей! — совершал благопожелание второй, стремясь смирить тревогу. — Да будут духи милосердны! — соглашался другой. — Но я все-таки хочу быть рядом. И они уходили дальше патрулировать периметр. А Лиза оставалась там, в штабе. Неживая. С накрытым лицом. И всего-то пистолет, и совсем нестрашно, не обдавало таким ужасом от духа гибели, но точно в круге девятом оказались вморожены в озеро предателей. Все верно, предала, оставила, пошла на вышку. Все из-за нее! Из-за нее! Джейс больше не могла молчать, но слова покинули этот свет вместе с нераскаянной душою Лизы, так что из горла вырвался пронзительный вопль, спугнувший даже птиц, сидевших на прибрежном дереве. Джейс обхватила руками голову, закрывая ладонями уши, чтобы голос в голове перестал обвинять. Из-за нее! Нет ей прощения! Из-за нее! Посмела остаться живой, когда Райли убили, посмела. И в солнца небесах перегорел весь свет живой, остался жаром дней последних и неподвижно в круге снегового ослепленного света висела черная птица. Черная птица — предвестник конца. Остров сужался до размеров булавочной головки, иголки, прошедшей по венам до самого сердца, проткнувшей, разрывавшей. Не оказалось места в этом огромном мире для нее и Лизы. Только для одной. Она-то шла умереть, чтобы освободить пространство, чтобы выбирались без нее, проклятой, той, что приносит несчастья. Права, выходит, Цитра. Права. Не человек, а чудовище какое-то. Черная ночная стихия, непонятная, невнятная, неразгаданная. И не таяли тучи, не уносились облака, истаивая сморщенными плодами сочными без познания. Слабость сковала руки и ноги, Джейс смолкла, сникла, окончательно выпотрошенная своим криком, от которого ничего не изменилось. Только Дейзи еще всхлипывала, то тоже замирала, то вдруг снова вырывался плохо подавляемый стон. Нет больше. Нет Лизы. Нет Оливера. Нет Райли. И все из-за него, все ради него. Нет, все из-за Вааса. Или нет… Из-за кого, в конечном счете? Но так ли необходимо кого-то обвинять? И вся вина ложилась на усталые плечи Джейс. Спастись с остова? Зачем? Чтобы всю жизнь-не-смерть смотреть в глаза родителям всех, кого не уберегла? Чтобы рассказывать о том, как все это происходило? Эта дальнейшая жизнь показалась ужаснее смерти, бессмысленнее самого безумия. Наступал предел, но мир не рушился, мир всегда наполнен сотнями скорбей. И так хотелось верить, что хоть где-то оставались радости. Только на берегу за аванпостом у причала маячил человек, местный, не ракьят, раскачивался из стороны в сторону. И в голос рыдал над убитыми мужчиной и женщиной, женой и сыном, скорее всего. Ему не было дела ни до чужого горя, ни до противостояния сторон, ни до собственной судьбы. Он стоял на краю моря, а казалось, что застыл на краю пропасти, сминая в руках глупую белую панамку. Наверное, возле аванпоста случилась перестрелка недавно. А они, семья, куда-то шли по делам, пытались дальше жить в этом кипящем котле. Но не вернулись. Он остался один. Может, тот самый рыбак, возле лачуги которого снайпер выслеживала пиратов. Давно. Бесконечно давно. Тогда еще верила в подобие победы. Ныне не представляла, зачем все это. Радость за чужое спасение, боль за чужое горе — все меркло на фоне слишком близкого своего. И ничего с этим не сделать. Ближний все ж не дальний. Джейс поймала себя на мысли, что бездумно уставилась на несчастного. И просто рассматривала его, ощущая, как все солонее становится во рту и мокнет ткань рубашки от слез Дейзи. Смерть была повсюду, но то была какая-то другая смерть, чужая, а здесь почти родного человека. Убили — случай, а самоубийство — выбор, и слишком страшный выбор, чтобы осознать, тем более осудить. — Д-дышать нечем, — только прохрипела Джейс, понимая, что давится кислородом, точно чья-то невидимая рука сомкнулась на горле.