Нет вестей с небес

Мир опустел… Мир обезлюдел. День гнева, этот день… Кукушки времени покинули часы и запеклись простором алым, как на рассвете, где себя качала далекая звезда чужих надежд. Черепаха слонов потревожила вздохом протяжным, и Земля, творя себя, округлялась, как полая чаша, что испита до дна, будто скорби юдоль навсегда продолженьем полета птицы, сгоревшей в начале времен. Если есть здесь День Гнева, то где же весы с осужденьем сторон равноплечных? Небо пленкой стертой проявлялось сквозь веки, но глазам предстали лишь своды пещеры и придавленность легких едва уловимым дыханьем. Сердце в полет не выронило жизнь, все еще гоняя и расцвечивая вязко-черную кровь по артериям-венам. Джейс приоткрыла глаза: все плыло, да это и не удивляло, особенно, когда вдоль головы запеклась новым будущим шрамом кровь — след от пули. Стреляли оба метко, да только у судьбы есть ответы свои, их судьба, видя сны, рассудила иначе. Может, чудо весы уравняло? И кто не верит в чудеса, просто слеп на обычные дела мира. Женщина провела вдоль раны: вроде бы не очень глубокая, покасательная, разве только в левом ухе гудело и встать не удавалось, потому что координация движений нарушилась. По спине пробегал озноб — не заболеть бы от лежания на холодных сырых камнях, ведь здесь любая простуда могла перерасти в тропическую лихорадку с летальным исходом, а это было бы по меньше мере глупо после всего, что пережила… А что пережила? Мысли путались… Только бы явился свет, ведь нашлось, куда светить, ведь нашелся путь, чтоб озарить. Темнота пещеры давила, женщина приподнялась, перевернулась на живот, упираясь локтями. И встала, отчего в висках застучало. День гнева? Но в День Гнева суд, а здесь просто тело, просто боль, спутанные виденья, точно водоросли. Ваас… Ваас! Она вспомнила, она… Она убила его? Женщина судорожно окинула взглядом пещеру, погруженную во мрак, но нигде не обнаружила его мертвого тела, которое, конечно, могли утащить пираты. Но все не сходилось, ломалось какими-то несоответствиями. Был бой с ракьят, но кто победил? Если ракьят, почему не забрали ее? Если пираты, почему не добили? Джейс потерла лоб, надеясь, что так сможет соображать лучше, провела по запекшейся крови на плече и возле правого виска — еще бы один или два миллиметра и отправилась на встречу со всеми, кто не дожил до этого дня. Еще недавно она только этого и желала, а теперь безотчетно и бессловесно хотела жить, поэтому, держась за стены, вновь собирая волю в кулак без надежды на помощь, побродила по заброшенному гроту, понимая, что враг покинул его. Сумела найти выпотрошенную аптечку, будто кто-то не успевал оказать помощь, расплескав все медикаменты и использовав все анальгетики. Кто? Кому? Когда? Впрочем, перекись водорода на донышке осталась — и то хорошо. Джейс собрала, что нашла, в тряпичный мешок, и решила, что пора выбираться из грота, однако здесь вновь ее ждало полное несоответствие: она вспомнила, что очнулась возле второго выхода, спрятанного между грядами гор, откуда открывался вид на океан, хотя сознание покинуло ее ближе к другому выходу из бункера. Да еще, когда подняла устало правую руку, чтобы продезинфицировать раны, обнаружила на ней какой-то лишний предмет, присмотрелась — зеленый камень на черном шнурке, обвитый вокруг запястья. Светло-зеленый! А у нее был темно-зеленый. Или не камень, а хрусталь. Может, просто стекляшка, обточенная морем. Не понять. Только этот зеленый камень всегда находился на шее… у Вааса, его амулет. А ее темно-зеленого как ни бывало теперь, будто подменил кто-то. Кто? Зеленые камни… Нефрит! Вспомнилось название этого неровного поделочного камня, оберега воинов и жрецов. Нефрит. Символ неба и земли… «Но вряд ли я из-за оберега нефритового все еще жива…» — попыталась небрежно усмехнуться женщина, только губы ее дрогнули, когда накрывало вдруг осознанье, что все завершилось. Она знала теперь, что все завершилось, просто знала, хоть не желала в это поверить, но точно волна разрывала ее изнутри. Камни в пыль превращались, астероиды падали вверх, длился сон, что длинней пониманья.

Тонет любовь в диссонансах тревожной симфонии. Мы теряем друг друга на этой войне.

Она вышла из грота с другой стороны, пошатываясь. Там никого не было, ни единого человека, даже трупов не маячило, только кровавые пятна, пропитавшие песок… И казалось, мир опустел. С тех пор, как Ваас… Неужели уже никогда? Вот и завершилось — металл и вода. Кто сделал выбор из них и когда? И кем стали теперь, с какой целью? Узнать бы… Ваас. Она убила того, кого любила. Теперь она могла признаться себе, теперь, когда все закончилось. Вот только зла от одного этого убийства не убавлялось. Весь остров кишел пиратами. И неизвестно, сколько еще времени ракьят предстояло вести борьбу, сколько еще жизней должны были оборваться по воле пронырливой свинцовой осы. Женщина вышла, сминая сапогами взрыхленный неистово песок. Здесь шел ожесточенный бой. Но кто победил и когда? Никто не отвечал ей, совершенно никого не оказалось поблизости, значит, что-то изменилось, необратимо и заметно. Джейс нашла дорогу между скал, арку, пройдя под ней, сумела добраться до реки. Просто идти, ничего сложного. При ней был нож танто, а это уже много. Все повторялось, все замыкалось, разве только выцветшая водолазка — подарок отца — канула навечно, как и винтовка. И многое исчезло безвозвратно, и многие ушли в один конец. Но, может, правы были ракьят? Все возрождалось в этом мире. Убитый медведь в медвежонке, убитый тигр в тигренке, растоптанный цветок в новой поросли… Все возвращалось, чтобы заново повторить свой путь и вновь возродиться. А Ваас… Он просил распятия, но заслужил ли возрождения? ..

Бессмертная любовь висела на кресте, Сгорали в небесах случайные кометы.

Джейс устало брела вперед, давя надоедливых насекомых-кровопийц, но они являлись наименьшим злом по сравнению с тем, через что пришлось ей пройти. По пути встречались только разоренные дома, разрушенные, покореженные. Видимо, отсюда начиналось вторжение на северный остров, раз люди даже не попытались вернуться. Обломки жилищ порой пугают хуже, чем трупы, хоть нет ничего страшнее гибели человека, но заброшенный дом нередко подразумевает ее, да еще сковывает безотчетной тоской: уже никто не вернется, никто не восстановит, а ведь жили, а ведь радовались, но кто-то будто прервал эту цепь смертей и рождений, оборвал ее, беззаконно вмешиваясь в правила мирозданья. Джейс сжимала ожесточенно зубы, уже будто не жалея о том поединке в гроте: «Каждый из нас боится безотчетно угрозы ядерной войны. Раньше, когда у людей была вера, они боялись Страшного Суда, теперь для нас это слилось почти воедино. Но только страшнее не ядерная война, но это вряд ли кто-то поймет. Страшны именно такие конфликты, локальные, они никуда не уходят по миру, вспыхивают то там, то здесь. Ради чьей-то наживы… И уносят жизни тысяч людей. Их часто не желают видеть, освещать. И их не боятся, пока самих не касается. А когда касается, нет времени поражаться своей глупости и циничности мира закрытых глаз». Нет, не жалея, все верно — выстрел, прямо в цель, вот только… Зеленый камень, который она не побоялась повесить себе на шею, заставлял сердце ныть щемящей тревогой. Она даже представить не могла, что произошло на самом деле. Убит ли он вообще? Что, если бой проигран, пираты сбежали в форт, а ее снова пощадили? Но если даже так, если он ушел, оставив свой амулет, забрав ее, не значило ли это, что он ее, наконец, отпустил?

Твоя любовь, как лабиринт: Мрачный огонь, кровавое золото. Мне больно, когда говоришь, Когда ты молчишь — мне страшно и холодно.

Если так, то Джейс пообещала себе, что больше не посмеет взять в руки оружье, ее война закончилась. Однако не противостояние воинов ракьят. Но у них теперь появилась надежда. Наверное, змей-великан убит… Да, Ваас мертв. У ракьят появилась надежда на возрождение. А у Джейс точно отняли эту надежду, вернее, она принесла в жертву свою эгоистическую надежду ради всех этих людей. И не жалела, но все же делалось горько, хоть в лицо и ударяла свобода, точно она наконец избавилась от черной тени Танатоса, проклятья, которое протаптывало за ней кровавую тропу. Но она знала, что больше никогда не услышит его голос, не почувствует ударов его сердца. И от этого какая-то часть сознания бессильно сожалела. Разве только другого цвета камень на шее и внезапная потеря сознания могли внести сомнения. Тело главаря тоже нигде не обнаружилось. Только свежая кровь на каменном полу… Что все это могло значить? Джейс дошла до реки, у разрушенной пристани обнаружила лодку. Идти по территории, где водилось немало леопардов, до перешейка, она не решалась, транспорт тоже не попадался, так что она спустила на воду единственное найденное деревянное средство передвижения и пересекла залив, что кишел акулами, оставляя по левую руку безмолвный остров с аванпостов «Сиротский приют».

Обреченно скользит одинокая лодка сквозь холодные воды бесконечной печали…

Вода плескалась о борта, весла противились воле слабого течения. Женщина глядела прямо перед собой и в персиковое вечернее небо, спокойное, налитое медовыми сумерками, будто не предвещалось в эту ночь битвы солнца со змеем, будто змея не стало. И никогда еще Джейс не ощущала такого спокойного и невыразимого одиночества. В душе слетали с петель двери, сквозь них беспрепятственно пролетали слабые порывы ветра и ненужные мысли, хаотичные воспоминания. И нет бы о друзьях, но все о нем, будто равная утрата. Но… Равная. Почему? Ведь враг. А с врагами все просто: их надо убивать. Но если бы не рассказал, если бы не поняла… Равная, даже если собственной рукой убила. Она просто опоздала на тысячу лет, он просто не нашел дороги к ней. И небо отражалось в воде, отчего все вокруг наливалось багрянцем, зеркальный мир окутывал тенями.

Видимо, чтоб стать светлее и чище, Нам нужно пройти по горящим углям.

Тишина отвечала лишь редкой рябью и разноцветными трелями беспокойных птиц. Лодка пристала к берегу, женщина ступила вновь в мир лесов и неведомых чащ. Без карты, только с ножом. Она направлялась к деревне Аманаки, просто больше некуда оказалось. Герка она не видела со дня их разговора в Бедтауне, он не пошел с ней, может, ушел вообще с острова, может, еще ждал, но после смерти Дейзи они как-то не желали знать друг друга. Может, оно и к лучшему, после всего, что пережили, не служить друг другу вечным упреком. Дорога терялась в зарослях, деревня оставалась вроде на севере, может, чуть дальше к северо-востоку. Но Джейс добиралась до нее три дня. И за все это время она не встретила ни единого человека, ни пирата, ни местного. Точно мир и правда опустел, обезлюдел. За это время почти ни о чем не думала, ни о ком, как первый человек, который не обрел слова, только о насущном, будто дремала наяву в оковах бесконечной усталости. Она проходила и мимо холма с крестом, рядом с которым вечным напоминанием живым маячило сухое дерево, воздевая вверх бледные ветви. Но возле корней странно теплилась новая ветвь, новый живой отросток. — Дерево, почему ты цветешь? Мертвое, — прошептала с отрешенным удивлением она. Но крест оставался за спиной, и все за спиной, как два крыла, что отмылись от копоти. Три дня пути питалась неизвестными плодами, полагаясь только на случай, что они не ядовитые, спала на развилках деревьев, точно леопард. Один раз возле реки видела змею, которая пила воду. Странница не реагировала, не боялась, застыла и ждала, когда рептилия уползет, поэтому змея на нее тоже не реагировала, не ощущая запах страха. Пила, точно безобидный уж. Джейс нередко подкармливала ужей молоком, хотя террариума в зоопарке у них не было, поэтому она с трудом разбиралась в тропических змеях. Под вечер третьего дня, миновав бамбуковую рощу, она достигла деревни, из которой доносился непривычный шум, гомон, местные не скупились, развесив между домов гирлянды из самодельно раскрашенных разноцветных лампочек, даже музыка играла, звенели колокольчики, а в воздухе витал аромат цитрусовых и специй. Люди отмечали, громко, не скрываясь, без страха. Джейс приближалась, и с каждым шагом тревога ее нарастала, она догадывалась, что они отмечали, желала услышать это и одновременно не хотела бы никогда узнавать эту новость. А женщины плели венки из ярких цветов, мужчины не боялись салютовать несколькими выстрелами. И на разные голоса передавали друг другу радостную весть. — Северный остров освобожден от тирана! — Что… Что здесь отмечают? — несмело остановилась измученная странница возле железного забора, ее тут же встретили часовые, будто не узнали или не было у них времени узнавать, но перебивая друг друга, захлебываясь в широких улыбках, поведали ей о причине торжества: — Ваас мертв! — Мертв? .. — будто окостенев, с трудом шевельнулись ее губы, пока ее, как дорогого гостя, дружелюбно усадили к костру, приглашая на общее пиршество. Но она не могла есть, усталость ощущалась как нечто отдельное от нее, да и тело как что-то лишнее. Просто символ, опознавательный знак. Джейс держала плошку с острой праздничной похлебкой и невидяще рассматривала пляску костра.

Нестабильный рассудок неуловим, как дым, Это дикое сердце все равно бы не стало моим.

Ваас… Огонь — это его стихия. Он — хаос. Но он — человек… И неужели не существовало для него иного пути? Да, он зло, но от предательства сложно остаться добром. И они оба знали, что выхода нет, не в этом мире. Они оба знали, будто их связала клятва молчания. Вот и все завершилось, он не возродился, он просто исчез. Неужели никакой надежды на возрождение? Одно лишь безумие в фатальном повторении? Джейс выронила плошку, руки дрожали, как и все тело. Где вся ее сила? Где вся ее воля? Вокруг отмечали победу. И правильно! Все верно! Ради них шла, ради них страдала, ради них отринула свою личную безотчетную привязанность, незримую, непонятную, больную, но настолько глубокую, что даже смерть не могла разорвать этот круг. Она не спрашивала, кто его убил, не желала знать. Она или не она… Какая разница? Он мертв. А в деревне готовился хмельной праздник, царило всеобщее ликование, люди благодарили всех, древо предков, друг друга, всех известных им богов и духов. Благодарили за его смерть. И поминали павших в боях, но радовались победе. — Великан убит! Ваас повержен! — кричали на разные голоса. И Джейс не знала, она его убила или герой деревни. Ее не чествовали, значит, может, и не она. И хотелось верить, что не она. Но все-таки… Убит. Он убит… Осознание этого, подтверждение, вдруг пронзило сознание: его нигде нет, его больше нет. Его никогда больше не будет! И в какой из миров отправилась его нераскаянная мятежная душа? И что ощущало дикое сердце, когда совершало последние удары? Ответ неведом. Оставалось только утешить себя тем, что такова была воля неба. Потому что если кажется, что нет вестей с небес, то скорее всего они, наоборот, есть. Вольный полет лепестков орхидеи. Белыми ныне стали… Женщина, бродя бесцельно на ватных ногах между нищенских построек, остановилась возле большого дома старосты деревни, на стенах которого красовались детские веселые рисунки. Никто не запрещал разрисовывать стены. Вот солнце, вот человечки рядом с машиной. Папа, мама, ребятня… Ручки-ножки-огуречик. Наивно, забавно, искреннее. Дети везде дети, и рисунки их тоже похожи… Джейс устало обвила руками столбик крыльца с навесом, останавливаясь в прострации, приникая щекой к древесине, заставляя ноги не подкашиваться, будто на нее свалили непомерно тяжелую ношу. Горечь сводила зубы, и на фоне всеобщего ликования женщина вспоминала его: «Все пытались найти в тебе хоть что-то человечное, понять тебя. Думаю, не я одна. Но в тебе ничего не осталось. Ты убивал, ты мучил, ты разрушал жизни. И не важно, сознаешь ты свое зло, находишь ему объяснение или нет. Прощай, Ваас. Прощай…»

Странствуя между мирами, Я храню в себе память О каждом твоём воплощении.

И с этой мыслью будто слетела с сердца темная пелена, черный туман злобы на него. Все закончилось, все говорили, что он мертв. Больше не стоило ненавидеть его для победы. Наконец, сделалось свободно и одновременно пусто. Больше не требовалось ненавидеть его, больше не требовалось разрываться от противоречий между своими чувствами, долгом мести перед погибшими друзьями и горем жителей острова. Все уравняла его гибель. Вот только легче почему-то не стало. Это женщина поняла очень скоро, опускаясь на ступени крыльца, сжав руки на груди, точно пытаясь отогреть в них птицу в лютый мороз, растопить кусок льда. Больно… Окаменевшее сердце дрогнуло, лед давал трещины. Долг… Она жила для других, она жила во имя других, она искренне боролась ради них. Рука не дрогнула, когда кровные враги сошлись в смертельном танце. Но вот все закончилось. И она жалела, что родилась не мужчиной, потому что ее месть принесла не радость победы, а совершенно индивидуалистическое горе утраты. Когда шла в грот, не думала об этом, шла, чтобы выжить, не ценой своей жизни остановить зло. А теперь все чувства снова оттаяли, захлестнули весенним потопом, сметая леса, мосты — все на своем пути.

И я почти уже верю, что мы никогда не умрем…

Джейс подняла глаза, устремляя взгляд за горизонт, шепча: — Небо… Скажи, я ведь сделала все правильно? Все правильно… Тогда… Почему мне так больно? Я знаю… Долг важнее чувств, — Джейс скорбно покачала головой, продолжая свое обращение, свою молитву, свой разговор. — Только дай знак, скажи, что распространение зла на этом несчастном острове остановится. Долг важнее… Но что теперь делать мне? Направь меня! Женщина пошла к окраине деревни, чтобы где-нибудь там совершенно не в духе несгибаемых воинов выплакаться, потому что сил терпеть боль еще одной утраты во всеобщей радости не оставалось. Она не имела права скорбеть о нем, она желала бы его ненавидеть, только пальцы дрожали, а в горле теснился криком плач. Она направлялась за околицу, когда в мелкой лавочке продавца фруктов и бакалеи заметила черноволосый силуэт, который тоже увидел ее и немедленно выскочил наружу, удивленно застыв с разинутым ртом. Джейс ощутила, как очертания мира начали расплываться, только этот человек проступил чрезмерно четко, дыханье перехватило. Что? Как? Откуда?